Василий Панкратов - С царём в Тобольске
— Благодарю вас, хорошо, — ответил я, протягивая свою руку.
Как здоровье Александра Федоровича Керенского? — спросил бывший царь.
В этом вопросе звучала какая-то неподдельная искренность, соединенная с симпатией, и даже признательность. Я ответил на этот вопрос коротким ответом и спросил о здоровье бывшего царя и всей его семьи.
— Ничего, слава богу, — ответил он, улыбаясь.
Надо заметить, что бывший царь во все время нашей беседы улыбался.
— Как вы устроились и расположились?
— Недурно, хотя и есть некоторые неудобства, но все-таки недурно, — ответил бывший царь. — Почему нас не пускают в церковь, на прогулку по городу? Неужели боятся, что я убегу? Я никогда не оставлю свою семью.
Я полагаю, что такая попытка только ухудшила бы ваше положение и положение вашей семьи, — ответил я. — В церковь водить вас будет возможно. На это — у меня имеется разрешение, что же касается гулянья по городу, то пока это вряд ли возможно.
— Почему? — спросил Николай Александрович.
— Для этого у меня нет полномочия, а впоследствии будет видно. Надо выяснить окружающие условия.
Бывший царь выразил недоумение. Он не понял, что я разумею под окружающими условиями. Он понял их в смысле изоляции — и только.
— Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? — вдруг заявил он. — Я люблю такую работу.
— Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа интереснее, — предложил я.
— Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на двор лесу и дать пилу, — возразил Николай Александрович.
— Завтра же все это будет сделано.
— Могу ли я переписываться с родными?
— Конечно. Имеются ли у вас книги?
— Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем — разве это запрещено нам?
— Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки. Во всяком случае, ваши газеты и журналы не будут задерживаться. Я желал бы познакомиться с вашей семьей, — заявил я.
— Пожалуйста; извиняюсь, я сейчас, — ответил бывший царь, выходя из кабинета, оставив меня одного на несколько минут.
Кабинет бывшего царя представлял собой прилично обставленную комнату, устланную ковром; два стола: один письменный стол с книгами и бумагами, другой простой, на котором лежало с Десяток карманных часов и различных размеров трубки; по стенам — несколько картин, на окнах — портьеры.
«Каково-то самочувствие бывшего самодержца, властелина громаднейшего государства, неограниченного царя в этой новой обстановке?» — невольно подумал я. При встрече он так хорошо владел собою, как будто бы эта новая обстановка не чувствовалась им остро, не представлялась сопряженной с громадными лишениями и ограничениями. Да, судьба людей — загадка. Но кто виноват в переменах ее?.. Мысли бессвязно сменялись одна другою и настраивали меня на какой-то особый лад, вероятно, как и всякого, кому приходилось быть в совершенно новой для него роли.
— Пожалуйте, господин комиссар, — сказал снова появившийся Николай Александрович.
Вхожу в большой зал и к ужасу своему вижу такую картину: вся семья бывшего царя выстроилась в стройную шеренгу, руки по швам: ближе всего к входу в зал стояла Александра Федоровна, рядом с нею Алексей, затем княжны.
«Что это? Демонстрация? — мелькнуло у меня в голове и на мгновение привело в смущение. — Ведь так выстраивают содержащихся в тюрьме при обходе начальства». Но я тотчас же отогнал эту мысль и стал здороваться.
Бывшая царица и ее дети кратко отвечали на мое приветствие и все вопросы. Александра Федоровна произносила русские слова с сильным акцентом, и было заметно, что русский язык практически ей плохо давался. Все же дети отлично говорили по-русски.
Как ваше здоровье, Алексей Николаевич? — обратился я к бывшему наследнику.
— Хорошо, благодарю вас.
— Вы в Сибири еще никогда не бывали? — обратился я к дочерям бывшего царя и получил отрицательный ответ.
— Не так она страшна, как многие о ней рассказывают. Климат здесь хороший, погода чудесная, — вмешался Николай Александрович, — почти все время стоят солнечные дни.
— Чего недостает Петербургу.
— Да, климат Петербурга мог бы позавидовать тобольскому, — добавил бывший царь. — Не будет ли зимою здесь холодно жить? Зал большой.
Надо постараться, чтобы этого не было. Придется все печи осмотреть, исправить. А топлива здесь достаточно, ответил я, — других подходящих помещений в городе нет.
— Имеются ли у вас книги? — спросил я княжон.
— Мы привезли свою библиотеку, — ответила одна из них.
Если у вас будут какие-либо заявления, прошу обращаться ко мне, — сказал я уходя.
Тем и кончилась моя первая встреча с семьей бывшего царя.
Не знаю, какое впечатление произвел я, но что касается меня, то первое впечатление, которое я вынес, было таково, что живи эта семья в другой обстановке, а не в дворцовой с бесконечными церемониями и этикетами, притупляющими разум и сковывающими все здоровое и свободное, из них могли бы выйти люди совсем иные, кроме, конечно, Александры Федоровны. Последняя произвела на меня впечатление совершенно особое. В ней сразу почувствовал я что-то чуждое русской женщине.
Свита и служащие бывшей царской семьи
При отправке Николая II с семьей из Царского Села Керенский предоставил ему выбрать свиту и служащих. Не обошлось без инцидента. Как известно, при наследнике Алексее состоял дядька, матрос Деревенько, полуграмотный, но хитрый хохол, который пользовался большим доверием Александры Федоровны. Пред самым отъездом он подал счет (полковнику Кобылинскому) расходов. В счете оказалось, что сын Николая II за июль 1917 года износил сапог более чем на 700 рублей. Полковник Крбылинский возмутился и заявил матросу Деревенько, что в Тобольск его не допустят! Обиженный матрос пожаловался Александре Федоровне, которая немедленно попросила Кобылинского прийти и объясниться.
— С первых же шагов нарушается обещание Керенского — право выбора преданных нам людей, — заявила она Кобылинскому.
Вы считаете матроса преданным и бескорыстным? — спросил Кобылинский.
Александра Федоровна подтвердила это. Тогда Кобылинский предъявил ей счет, представленный преданным матросом. Бывший царь и Александра Федоровна были смущены, но не удовлетворились таким мотивом.
Так преданный дядька Алексея и остался в Петрограде.
Несмотря на это, он неоднократно обращался ко мне с письменными запросами: когда же он будет вызван в Тобольск для продолжения служебных обязанностей при «наследнике».
Из светского мужского персонала с бывшим царем поехали в Тобольск: граф Татищев, князь Долгоруков, доктор Боткин, который лечил Александру Федоровну, доктор Деревенко, лечивший Алексея и считавшийся врачом отряда особого назначения, француз Жильяр и англичанин Гиббс, последний прибыл в Тобольск гораздо позже.
Из свиты женского персонала: графиня Гендрикова, Шнейдер и четыре фрейлины. Что касается служащих, то их было более чем достаточно, более сорока человек.
Это была дворцовая прислуга разных рангов и профессий, начиная с камердинера Николая II и кончая поваренком. Такая многочисленность меня сразу поразила: многие из них являлись совершенно излишними пансионерами, только увеличивающими расходы. Правда, содержались они на личные средства бывшей царской семьи, тем не менее все же это было ненужной расточительностью и, кроме того, найти для них помещение в том же доме не представлялось никакой возможности, а проживание на вольных квартирах инструкцией, данной мне Временным правительством, совершенно воспрещалось. Но хорошо было составлять инструкцию в Петрограде, не зная местных условий. С несостоятельностью данной мне инструкции при первом же знакомстве с последними я столкнулся и тотчас же сообщил об этом Керенскому. Часть прислуги пришлось разместить на вольных квартирах. Свита тоже была поселена в другом доме, против дома губернатора. В этом же доме поселился полковник Кобылинский, я с помощником и один из офицеров.
Отряд особого назначения
по охране бывшего царя и его семьи
При отъезде мне было сообщено, что этот отряд под начальством полковника Кобылинского был составлен из отборных солдат трех гвардейских стрелковых полков: 1, 2 и 4-го в числе 337 человек с 7 офицерами.
В первый же день своего приезда в Тобольск я предложил полковнику Кобылинскому созвать весь отряд, чтобы ознакомиться с ним и ознакомить его с инструкцией.
— На нас возложено ответственное дело пред родиной до созыва Учредительного собрания, которое решит дальнейшую судьбу бывшего царя, вести себя с достоинством, не допуская никаких обид и грубостей с бывшей царской семьей. Всякая бестактность с нашей стороны только легла бы позором на нас же. Грубость с безоружными пленниками не достойна нас. Поэтому я призываю всех держаться этого правила, — сказал я в конце своей речи. — За всякий свой поступок мы должны будем дать отчет. Нам не дано право быть судьями вверенного нам бывшего царя и его семьи.
