Николай Задорнов - Симода
На палубе японцы, падая на весла, качались. Им известно, что иностранцев сопровождает мецке и что кроме него на судне есть еще один тайный шпион. Этот мелкий, «местный» шпион должен точно изучить все вещи в мешках у матросов и представить список по начальству.
Он спрятан в одном из шкафов, куда моряки складывают одежду и обувь, соломенные подстилки, на которых спят. Он очень маленький, как земляной паук, похожий на тех, у кого японцы, по легенде, в древности отвоевали острова.
Иосида знает, что он сам теперь на всю жизнь, как цепью к бревну, прикован к тайной полиции. Иосида тоже был среди рыбаков, спасенных русскими. Два года назад и он прибыл с Линденбергом в город Симода. Он, как и все его товарищи, знающие иностранный язык, должен помогать тайным властям. Иосида, как и старшинка, знал по-русски. А старший мецке по-русски не знал. Не понимал по-русски и тайный шпион, спрятанный в трюме.
Торговля с эбису откроется, строгость и надзор вреда не принесут, очень любезно будет принята всякая купеческая компания иностранцев, выгоды нам очень приятны. Русские, как и американцы, сердечно приветствуются. Но каждый, кто имел дело с эбису, на всю жизнь попадал под наблюдение, как будто сам был эбису. И так будет впредь!
«Хотя, может быть, это вранье? – полагал Иосида. – Не хочется верить, что следить будут за тобой всегда».
Шестеро морских солдат эбису теперь поняли, что за ними наблюдает не только приставленный шпион с саблей, который все записывает и улыбается. Есть еще другой, более ужасный, который ползает в глубине судна, как червь, и ускользает, как ящерица...
Васька успел сорвать с себя ремень и пряжкой оттянул метнувшегося в щель человека.
– Крысы у вас! – сказал он, воротясь наверх и застегивая ремень. – Сгрызут весь рис. – Букреев грубо дернул за рукав мецке. – Крыса рис ела... – Матрос кивнул на люк и, растопырив пальцы, показал обеими руками, какого размера крыса.
– О-о! – обмер полицейский.
Ветер подул. Подняли черный знак на парусе – напоминание о вечном покорстве и справедливости. Весла убраны.
– Хороший народ японцы! – сказал Букреев, укладывая голову на скатке шинели, и стал рассказывать, как он, по совету Иосида, достал шпиона пряжкой по спине.
– Все не так, как у людей! – сказал Аввакумов.
Потом Васька вскочил, подошел к Иосида и вдруг хлестнул его ладонью по лысине. Тот задрожал и поклонился.
– Спасибо! – сказал он по-русски.
– А в Симоде есть гора, – говорил Берзинь, вытягиваясь во весь рост на кормовом настиле; узкое, острое лицо его сморщилось от слепящего солнца, – называется «Лежащая Женщина». Эх, хороший городок!
– А сначала было строго! – подтвердил Васька, устраиваясь рядом с товарищем.
– После землетрясения старший лейтенант послал команду на берег, в помощь пострадавшим, а все пошли бардак исправлять, – сказал Аввакумов.
Янка Берзинь вдруг прыснул.
– Велел идти строить городское управление... Да ошиблись, получилось, что попали не в городское управление! Смыто все было начисто, но фундамент остался. Еще так дружно работали.
– Американцам надо сказать, что магарыч с них полагается, – сказал молодой матрос Маточкин.
– Адмирал богомольный, знай себе крестится, старый пень... Он еще удивлялся: почему, мол, Симоду открыли по договору для американцев? Как, мол, они согласились: порт мал да плох. А Симода стоит на оконечности полуострова Идзу. Дойдут моряки до Симоды, и надо ждать в порту перемены ветра. А в Симоде для моряков есть все, что желательно.
– Тут и выворачивай карманы, – заметил Аввакумов.
– А Хэда? – спросил Дементьев.
– Хэда – деревня!
– В Хэде мужики. Значит, темная нищета или кулаки. Там от людей добра не жди.
– Как я ничего не заметил? – сказал молодой матрос.
– Покланяются и зарежут, – флегматично заметил Берзинь.
Он захрапел.
Глядя, как русские дружно залегли, мецке Танака подумал: «Все идет правильно, никаких упущений!»
Иосида подошел к Букрееву, ласково глядя, показал себе на лысину.
– Меня? – спросил он.
– Да, тебя! – ответил Васька.
– За что?
– Доносчику первый кнут!
Аве, старшинка корабля с черным знаком секты Дзэн на парусе, управляя кормовым веслом, думал, что благословение высших сил одинаково обращено ко всем и поэтому он должен стараться для хозяина Ота и заботиться о русских.
Он знал, какие опасности будут подстерегать русских, пока они в Японии. Тайная полиция любит русских и заботится о них. Когда, построив корабль, они счастливо уйдут из чужой страны на родину, то поступят под наблюдение своей собственной полиции. Все произойдет совершенно так же, как с пятью японскими рыбаками, возвратившимися из России.
Молодой матрос с худым лицом глядел вдаль, на сверкающий под солнцем гладкий простор океана.
– Эх, голомянь! – радуясь, как ребенок, воскликнул он.
– Ты что ругаешься? – спросил Дементьев.
– Разве ты по-русски не понимаешь? – недовольно отозвался матросик.
Берзинь во сне почувствовал, как что-то скользит легко и ласково у него на груди, словно пальцы умелого карманщика лезут за пазуху. Он открыл глаза и увидел над собой склоненную голову Иосида.
– Шаусмиги! – сказал он спросонья по-латышски. – Ка азиатиска сея![4]
Глава 2
СВИРЕПЫЙ САМУРАЙ
Долго спали матросы, словно отсыпались за все свои невзгоды и тяжкие труды за несколько лет непрерывного плавания и нелегкой службы. А когда сон больше не шел, как не идет объевшемуся с голоду вкусный кусок, то понемножку стали просыпаться.
Ночь, сыро. Сизый туман находил облаками и отбегал в море, перемежаясь с чистым воздухом, как горы с долинами. Сгустеть ему недолго в эту пору зимы близ теплых гор.
Японцы стали проворней, все босы, надели ватные халаты, завернули рукава и стараются. Чувствовалось то возбуждение, которое охватывает команду перед входом в порт.
Мецке сидел все на том же месте. На нем стяженный халат сгорбился. Киселев рядом с ним, не пропускает ни единого его слова и движения. Душа человек, терпеливый, как черт, и старательный. Страшно подумать, как он просидел весь день – не уснул, притворяясь спящим.
Мецке похож на нахохлившуюся крачку, которой зябко и она вот-вот может по старости сдохнуть. Шпион что-то приуныл.
Маточкин вспомнил, как в шторм, когда в море нет льдов, выкидывает и замывает в прибрежные пески множество дохлых чаек. В сильный ветер птиц бьет о скалы насмерть, и сами они дохнут в непогоду, кому уже пора. А ловкие ускользают. Но и ловких бьет. Особенно на Крестовом мысу, где Свят-камень, сколько их зашибает! Там, у Свят-камня, братским судом поморы осудили когда-то лоцмана, выдавшего царю Петру старые берестяные карты – путь в Енисей, в Лену и до Крайнего носа, откуда еще деды в старину ходили на другой материк. Тогда думали, что остров или такая землица. Называлась не Америка, а Заморье или Дальняя Варяжка. Об этом писаны, говорят, старинные вежевые книги. Еще тогда все было открыто, описано и зарисовано. Маточкин убежден, что до Петра и в Японии наши бывали, ходили каким-нибудь запрещенным путем.
Сами изобрели маточку! Петр велел ее называть «компас». Старики наносили па маточку ветры, полветры и четвертьветры! Значит, могли и сюда дойти! Но никаких доказательств этому сейчас нет. Офицеры про маточку слышать не хотят, смеются. Поэтому молчишь, зная, что за такие рассуждения и товарищи подымут на смех. Теперь все открытия хотят сделать заново. В кругосветном, пока шли у экватора, Федор обо всем подумал.
Маточкин познакомился с японским старшинкой Аве еще вчера, узнал про жизнь его в России. Старшинка на мотив нашей плясовой спел японскую песню, разводя руками, как в хороводе, и вместе с Иосида они подпевали по-русски: «Сахар, сахар!» Знали они и камчатскую «кадрель». А на Сибирском берегу, куда Маточкин ходил еще в позапрошлом году с лейтенантом Римским-Корсаковым на винтовой шхуне, казаки, привезенные из Охотска, говорили таким же языком, как в родной деревне, где из ста домов половина Маточкиных.
Вспоминались рассказы стариков, которым смолоду Федор не верил. Бывало, по древним картам, хранившимся в доме, отец все показывал, а Федор этим картам и берестянкам никакой цены не давал.
Японцы живут на островах. Зачем бы запрещать им дальние плавания, если бы никто из них не бегал на судах далеко за моря? У нас Петр – создатель флота, прорубил окно. И Петр же запретил строить беломорским крестьянам суда старинного образца для дальнего плавания. Японцы все жалуются: моря есть, зверей много, охотиться некому, далеко плавать запрещено. Видно, и у японцев был свой Петр.
– Кинтяку! – сказал старшинка, поглядев на русских с таким видом, словно настала пора подыматься.
– Что такое «кинтяку», знаешь? – спросил японец у Маточкина.
Васька спросонья зол и тревожен. В память ему врезалась ящерица. Он прежде всего глянул, на месте ли мецке. Тот скромно сидел у фонаря, поджав ноги на своем коврике. Киселев тоже на месте, при нем.
