Юрий Нагибин - Блестящая и горестная жизнь Имре Кальмана
А основоположник этого процветания — папа Кальман тщетно пытался спасти остатки своего состояния. Последняя надежда была на директора банка, старого знакомого, постоянного партнера по бриджу и компаньона в нескольких смелых финансовых спекуляциях. Но когда Кальман вошел в просторный кабинет директора, тот даже не предложил ему стула. Он стоял перед гигантским столом в поношенном, некогда элегантном черном костюме и пожелтевшем пластроне и чувствовал себя ничтожным попрошайкой.
— Так вы не дадите мне отсрочки? — с трудом проговорил он и услышал, как жалко звучит его голос.
— Нет, дорогой. И вы это отлично знаете. Ведь когда-то сами были коммерсантом.
— Похоже, меня окончательно списали?
— Это вы себя списали, дорогой. Слишком азартны, размахнулись не по чину.
— Кому обязан Шиофок своим процветанием? — горько сказал Кальман. — Эти парки, отели, рестораны, толпы туристов, ваш банк, даже стол, за которым вы сидите, — все это поначалу было лишь в моей голове. — Что — не так?
— Так, — равнодушно согласился директор.
— Значит, я провидел будущее?
— Конечно, провидели, дорогой Кальман, никто не собирается уменьшать ваших заслуг. Но вы — нищий.
— А кто меня разорил? Вы. Хотя всем обязаны мне.
— Никто никому ничем не обязан, — медленно и внушительно, как символ веры, произнес директор. — Люди вкладывают деньги и получают прибыль… Люди берут деньги в кредит и возвращают с процентами. Если же они только берут и не могут рассчитаться, их выбрасывают за борт деловой жизни. Ей-богу, совестно говорить вам об азах коммерческой деятельности. С такими людьми можно выпить рюмку ликера, сыграть партию в кегли, обменяться анекдотами — и все! Практически этих людей уже нет, они бесплотные духи. Вы призрак, Кальман, и вам пора исчезнуть, уже пропел петух. Я устал от вас.
Кальман обвел глазами солидную обстановку кабинета: мебель «чиппендейл», английские напольные часы, портреты каких-то чванных людей в багетных рамах, в том числе и сидящего перед ним, которого он некогда за шиворот втянул в нынешнее богатство.
— Какая же вы бездушная скотина, — сказал он тихо.
— А вы поэт, это хуже, — и директор обрезал кончик дорогой сигары.
Кальман повернулся и вышел. Тяжелая дверь в последний раз захлопнулась за ним.
Оказавшись на улице, он выпрямился, приосанился. Пусть он проиграл, пусть он банкрот, но нынешний Шиофок был придуман им, он все-таки золотая голова, пусть не для себя и своей несчастной семьи, но для любимого города, оказавшегося таким неблагодарным. Но все равно он любит Шиофок и будет любить до последнего дня.
Он двинулся по улице, изредка раскланиваясь с прохожими и людьми в экипажах, но ни один не остановился, чтобы перекинуться с ним словом.
Лишь сильно постаревшая, но куда более дерзко рыжая, чем в прежние времена, мадам Жужа, пившая какую-то смесь со льдом в летнем кафе при своем новом и весьма презентабельном заведении, дружески приветствовала Кальмана.
— Добрый день, господин коммерсант! Почему вы к нам больше не заходите?
— Разве вы не слышали о моих обстоятельствах, дорогая Жужа? — вздохнул Кальман.
— Вы столько сделали для города, и никто не поддержал вас в трудную минуту, — искреннее сочувствие было в ее голосе.
— Такова жизнь! — философски заметил Кальман.
— Хотите рюмочку чего-нибудь?
— Спасибо, сердце пошаливает…
— Жаль, девочки еще спят… Хотя… Марица!..
Из двери высунулась Манечка с перевязанной щекой. Кальман вздрогнул, испытав жутковатое чувство повтора уже раз пережитого.
— Это что еще такое? — грозно спросила хозяйка.
— Жубы, — с трудом проговорила Манечка, вид у нее был довольно затрапезный. — Опять режутся, теперь сверху.
— Тьфу на тебя! Ступай на кухню. Не отпугивай посетителей.
Кальман приподнял котелок и побрел дальше, позабыв о выправке.
— Такова жизнь, — пробормотала ему вслед мадам Жужа…
Дома Кальмана ожидал очередной сюрприз. У дверей стояли подводы, дюжие молодцы выносили из квартиры рояль. На одну из подвод уже были погружены кровати, диваны, комод и огромный платяной шкаф с зеркалом. За грузчиками, выносившими рояль, с плачем тащилась старая служанка Ева и, потрясая кулаками, вопила:
— Осторожней, ироды! Рояль дорогая, на ней барин молодой играет. Испортите вещь, что мы барину скажем?
— Успокойтесь, Ева, — сказал Кальман. — Эти вещи уже не вернутся.
— Как не вернутся? — опешила Ева.
— Их описали.
— Это писатели, что ли, утрешние? — сообразила старуха. — Всю квартиру облазили и все пишут, пишут, пишут, как ненормальные.
— Они не писатели, — улыбнулся Кальман. — Куда хуже — финансовые инспектора.
— Ну, мне такого без стакана палинки не выговорить, — проворчала Ева. — Что же, мы в пустом доме останемся?
— Нет, не останемся. Дом тоже описан.
И мимо онемевшей Евы вошел в парадное.
Жена, старший сын Бела и четыре дочери ждали его в пустой комнате, служившей некогда столовой. Мимо них из других комнат то и дело проносили всевозможные вещи. «Писатели», устроившиеся в коридоре за столом-маркетри, помечали изъятые вещи в длинном списке.
— Отказали? — спросила жена; она выплакала все слезы и сейчас производила впечатление относительного спокойствия.
— Разумеется… Сегодня же отправимся в Пешт.
— Отец, я не поеду, — сказал Бела.
— Что это значит? — нахмурился Кальман.
— Я пойду служить в банк. Кто-то должен работать. Мы не можем всей семьей сесть на шею родственникам.
— Ты пойдешь работать в банк, который нас разорил?
— Да. Я уже был там. Я сказал: вы отняли у нас все. Так дайте мне возможность помогать семье.
— И они взяли тебя?
— Без звука!.. Впрочем, сперва устроили небольшой экзамен. Но ведь я хорошо подготовлен. Тут нет никакого благородства с их стороны, отец. Работы будет много, а жалованье маленькое.
— Тут есть великое благородство, сын мой! — патетически воскликнул господин Кальман, который, не читав Диккенса, порой в точности повторял интонации и жесты бессмертного мистера Майкобера. — Твое благородство. Разреши обнять тебя от всего сердца. Жена, дочери, перед вами редкий пример самопожертвования, запомните этот миг. — Он смахнул слезу. — Но что делать с нашим меньшим, нашим Вениамином, что в детском неведении резвится в поместье своего родовитого школьного друга? — впав в деланный тон, папа Кальман не мог от него избавиться.
— Надо написать ему, чтобы он сидел там как можно дольше, — предложила мадам Кальман. — Куда нам его девать?
— Но разве добрая будапештская тетка не приютит бедного сиротку? — витийствовал господин Кальман.
— Побойся бога, дорогой, какой же Имре сиротка? Мы, слава богу, живы и не собираемся умирать. Ну, потеряли деньги, было бы здоровье и мужество.
— Здоровье и мужество — ты это хорошо сказала. Молодец, женушка! Правда, я предпочел бы деньги. Ладно, напиши ему, чтобы сидел на месте. Экий счастливчик! Мы будем ютиться невесть где, а он — наслаждается жизнью и лучшим поместьем нашего округа! Итак, будем собираться.
— Собирать нам нечего. Все при нас.
— Тем лучше, — беспечно сказал господин Кальман. — Не придется тратиться на перевозку.
— И на носильщика, — добавила жена.
— И на оплату багажа, — заметил Бела.
— И на носильщика в Пеште, — сказала Розика.
— И на подводу, — добавила Вильма.
— Колоссальная экономия! — обрадовался господин Кальман. — Ну, дети, присядем на дорогу… А, черт, ни одного стула. Плевать, мы люди не суеверные. Вперед, к новой жизни!.. Хей-я!..
Изгнанник
Не ведая о несчастье, постигшем семью, юный Имре безмятежно резвился в садах первых шиофокских богачей — родителей его школьного приятеля Золтана.
Тот роковой день начался, как обычно, с шоколада и лимонного торта на открытой террасе, овеваемой ароматом роз. Два упитанных мальчика быстро разделались с угощением и вытерли салфетками коричневые сладкие усы. На них умильно поглядывала чинная и томная мама Золтана, одетая так, словно вокруг не сельская пустынность, а будапештская эспланада: огромная, словно цветочная клумба, шляпа, отделанное кружевами платье и митенки.
— Кем ты хочешь стать, Имре, когда вырастешь? — спросила дама, не потому что это ее сильно интересовало, а потому что этикет требует занимать гостя.
— Министром юстиции, — не задумываясь, ответил Имре.
Аппетит его повысился за минувшие годы.
— Какой умница! — умилилась дама. — Ты наверняка будешь министром при связях твоего дорогого отца и влиянии, каким он пользуется в Шиофоке. Ну, а ты, мой мальчик?
Завистливо поглядев на Имре: ишь, в министры шагнул — и шумно втянув воздух полуоткрытым ртом — аденоиды — Золтан выпалил:
