Геомар Куликов - Пушкарь Собинка
А потом в сполошном перезвоне словно бы послышалось другое: «Собирайтесь все! Собирайтесь все! На защиту! На защиту! На защиту!»
Ордынский пленник, звали его Евдокимом, морщился от колокольного звона:
— Зачем так… Великому князю надо бы донести прежде…
— Нет, друг, — возразил дед. — Дело это не одно княжье, наше общее.
Въехали в московский посад. А он словно растревоженный муравейник. И слухи один другого страшнее. Говорили, будто многие русские города разграбила и сожгла Ахматова Орда.
Сосед шептал на ухо соседу:
— Что города… Хан уже под Москвой. Вот-вот займёт посады…
От тех слухов суматоха повсюду. Кто скарб в огороде закапывает. Кто запрягает лошадей бежать из Москвы. Валит народ за кремлёвские стены, схорониться в крепости от новой беды.
Однако много и таких, которые принялись точить топоры, вилы, а у кого были, пики. Дабы встретить непрошеных и незваных гостей как должно.
Едва Глазовы вкатили во двор, подле ворот конский топот и громкий стук в несколько кулаков:
— Отворяй!
Переглянулись мужики.
А в ворота грохают пуще прежнего. И сердитый крик:
— Оглох, что ли, Михей! Отворяй, сказано!
Кивнул дед отцу Собинки. Тот откинул засов.
Во двор — всадники на взмыленных конях. Трое из великокняжеских близких людей. Старший — признал и удивился Собинка — Иван Васильевич Ощера, окольничий великого князя, один из самых при нём высоких чинов. Позади — дюжина конников попроще. Посадский староста Вавила среди них.
— Ты, что ли, Михей Глазов? — Окольничий сгоряча чуть не затоптал деда конём. — Отвечай!
— Он! Он и есть, — затараторил староста. — Не сумлевайся, государь. Здесь всех знаю.
— Я Михей Глазов. — Дед стянул шапку. — Что надобно?
— У тебя мужик беглый из Орды, что пустил слух про Ахмата?
И снова теснит конём деда.
— Не слух то — истина, — возразил дед, отступая.
— Не слух?! — гневно воскликнул окольничий. — Тебе почём знать? Москву переполошили! Рядиться с царём Ахматом — дело великого князя. Не ваше — свинячье!
Приметил Евдокима на телеге.
— Он, что ли?
— Я… — ответил Евдоким слабым голосом.
— Не слышу! Чего под нос бормочешь?! Али пьян?
— Бога побойся, государь! — вступился дед. — Подобрали еле живого на серпуховской дороге. Раненный в грудь, а ты — «пьян».
— Тебя ли спрашивают, холоп?! — обернулся Ощера. — Погоди, окорочу язык! — И страже, кивнув на Евдокима: — К великому князю! Немедля!
Кинулся один из конных выводить со двора телегу, на которой лежал Евдоким. Дед окольничему просительно, дабы сильнее не прогневить:
— Дозволь, государь, проводить и обратно взять подводу.
— Из молодых пускай кто пойдёт… — буркнул окольничий.
Авдюшка проворно — шнырь за отцовскую спину.
Один Собинка остался посреди двора.
— Добро, — сказал дед. — Отправляйся ты, Собинка. Да береги лошадь.
— Будь спокоен, деда! — ответил Собинка. — Всё исполню, как надо! — И вожжи из рук великокняжеского человека взял: — Дозволь мне, дядя!
Тот на окольничего глаза вскинул. Ощера вид сделал: не касаются-де его такие пустяки.
— Живее! — приказал. И, коня на дыбки подняв, ускакал со двора. Доложить великому князю. С ним — трое из стражи. А остальные, среди коих двое детей боярских, — караулом подле телеги.
Растрясло Евдокима на ухабистых московских улицах. Лежит пластом. Подле великокняжеских хором начали его стаскивать с телеги, жалобно попросил:
— Тише, ребятушки…
Сердце разрывается у Собинки. Легко ли глядеть, как стража раненого человека, точно мешок, поволокла? Помочь бы, да лошадь оставить боязно. А ну как уведут?
Вскрикнул от боли беглый ордынский пленник. Решился Собинка. Маленького, в латаной одёжке мужика, что поблизости случился, попросил:
— Покарауль лошадь, Христа ради! Человеку надо помочь.
Мужичонка заморгал белёсыми ресницами. Не сразу понял, о чём речь. А потом согласно замотал жидкой бородёнкой.
— Иди, касатик. В целости сохраню твою лошадку.
Собинка ловко просунулся между стражниками и Евдокимом. Перекинул его руку себе на плечо, прикрикнул сердито:
— Пошто живого человека волочёте, ровно куль муки? А как помрёт? Чем оправдаетесь перед великим князем?!
Оторопели стражники. Молодой румяный сын боярский Василий Гаврилов, который ими распоряжался, велел:
— Легче, ребята. Не испустил бы дух прежде времени…
В великокняжеских палатах ждали ордынского пленника нетерпеливо:
— Что долго? — сердито спросил Ощера.
Василий Гаврилов виновато пояснил:
— Слаб больно. Опасались, кабы не помер дорогой.
— Живучи они, — проворчал окольничий, однако браниться не стал.
На Собинку никто не обратил внимания. Вытер пот — тяжёлый был Евдоким. Огляделся.
Много людей набилось в великокняжеские покои. Собрались главнейшие бояре, князья служилые, дьяки важные, церковные властители. Дворяне и дети боярские жались по стенкам. Они тут наименьшие. У стены на лавке, застеленной алым сукном, — сам великий князь Иван Васильевич. Не старый еще, лет сорока в ту пору. Одет по-буднему, проще многих бояр и князей, что толпились вокруг. Взглядом сумрачен и тяжёл. Скользнул из-под густых чёрных бровей тёмными глазами — лёг Собинке на душу трёхпудовый камень.
По счастью, не до двенадцатилетнего мальца было великому князю. Уставился на Евдокима.
— Как звать?
Разом стих говорок промеж собравшихся.
— Евдокимом…
— Откуда родом?
— Из Алексина…
— А сейчас?
— Из Большой Орды, Ахмат-хановой…
— Как попал туда?
— Восемь лет назад пограбил и разорил наш городок хан Ахмат. Жену и дочку взяли в полон…
— А ты?
— Кинулся их выручать…
— Выручил?
Почудилась Собинке в голосе великого князя насмешка. Верно, и Евдоким её понял, умолк.
Великий князь нахмурился:
— Откуда знаешь про умысел хана? Зачем поднял шум на всю Москву? Почему не упредил меня тайно?
— Так и хотел…
— Отчего не сделал?
Собинка ему на помощь:
— Он, государь, в беспамятстве проговорился…
Великий князь перевёл тяжёлый взгляд на Собинку. Поперхнулся тот. Однако закончил:
— Мужики встречные услышали…
Неведомо, поверил ли великий князь. Но спросил Евдокима менее сурово:
— Что и откуда знаешь про ханские дела?
Рассказал Евдоким. Владел им в полоне один из сыновей Ахматовых, именем Муртоза. Неделю назад случаем сведал у хозяина своего о походе, в который выступает Ахмат-хан. Всей Ордой. С шестью сыновьями, племянником Касыдою и множеством татарских князей. Дабы привести в покорность великого князя московского. А вместе с ним и всю русскую землю, всех русских людей.
Долго великий князь самолично допрашивал Евдокима. Закончил так:
— Про поход с зимы ведаю. А о приготовлениях и сроках — важно. Подробнее воеводе, какого назначу, скажешь. Да, гляди, не утаивай ничего. Не лукавь! Худо будет!
— Государь, — подавленно взмолился Евдоким, — какое лукавство? Я тебя за важную весть чаял просить о награде…
Вскинул густые чёрные брови великий князь.
Пал Евдоким на колени. Заговорил торопливо:
— У меня в полоне жена и дочка. Ты бы их выкупил. Люди простые, бедные. За них много не спросят. А уж я б тебе…
Вновь сдвинул брови великий князь.
— Отчизну беречь надобно! Не о бабе думать. Однако, хоть и виноват в разглашении вести, кою в тайне надлежало держать, награжу за службу.
Оглядел великий князь горницу. Словно искал, чем одарить. На поставцах светились серебряные чаши и кубки. По стенам висело в серебре и золоте оружие. На Евдокима глаза перевёл. Тот стоял в рваной рубахе и рваных портах.
Приказал:
— Дать рубаху и порты. Не новые. Те, что я намедни велел пустить на заплаты… Теперь ступай с богом, — отпустил Евдокима. Велел: — Поблизости его держать. Понадобится ещё!
— Спасибо, государь! — поклонился, как мог, Евдоким. И с горечью прибавил: — Век не забуду твоей доброты!
Поковылял к двери, поддерживаемый молодым краснощёким сыном боярским Василием Гавриловым и Собинкой, получать награду за наиважнейшую весть — порты и рубаху старые…
Один боярин — услышал Собинка — сказал с завистью и восхищением другому о великом князе:
— Лишнего не даст. Хозяин!
— Истинно, — согласился тот, другой. — Ложку мимо рта не пронесёт. Своего не упустит.
«Пожалуй, и чужого тоже…» — подумал про себя Собинка и вспомнил вдруг мужичонку, коему доверил лошадь с телегой.
Заторопился на волю.
Вышел с Евдокимом и обмер: ни мужичка, ни лошади на месте нет.
Всполошился Собинка. Принялся людей, великокняжьих холопов, расспрашивать. Смеются те:
— Эва, хватился! Твою пропажу, поди, новый хозяин уже овсецом на радостях потчует. Тебя, ротозея, поминает. Не всякому такое счастье — лошадка бесплатно, за здорово живёшь достаётся!
