Василий Седугин - Владимир Мономах
– И про что же такое страшное повествуют воины?
– Ну про то, например, как в лесу встретился с лешим, который ростом выше самого большого дерева, а глаза горят желтым огнем… Или как кикимора, такая маленькая беззубая старушка, прыгает на пеньке и дразнится… Или водяной пытался кого-то затянуть в омут, когда тот купался после захода солнца… Да мало ли случаев бывает в жизни!
– Но ведь этих духов не существует на свете! Как же христиане могут рассказывать про такое, чего не бывает!
– Рассказывают. И все верят.
– И ты тоже?
– Кто его знает? Но так убедительно получается! Да и делать нечего, сиди и слушай. Все время быстрее бежит.
Так, разговаривая, подошли к боярскому терему.
– Здесь я живу, – сказала Белослава и, кинув озорной взгляд, добавила:
– Заходи в гости… при случае.
Он понял намек, ответил известной шуткой:
– Обязательно забегу… когда хозяев дома не будет!
Они рассмеялись.
– Но ты и вправду угадал, – продолжала Белослава. – Завтра мы уезжаем в Вышгород, навестить тетю.
– Счастливого пути! – пожелал напоследок Мономах и зашагал домой. На душе у него было радостно и безмятежно. Хороший выдался денек! И на пиру отдохнул, и с приятной девушкой познакомился.
Через неделю наступило торжество в честь Купалы. Праздник был языческий, но он совместился с днем Иоанна Крестителя и в народе стал именоваться днем Ивана Купалы. На Руси укоренялась христианская религия, но старинное забывалось не сразу.
День Ивана Купалы праздновался очень широко, на луга высыпал чуть ли не весь город. Рябило в глазах от разноцветья платков, платьев и рубашек. Кружились хороводы, прохаживались праздные люди, на кострах варились и жарились кушанья, многие, расстелив подстилки и ковры, сидели за кувшинами вина, пива и разнообразной закуской; между гуляющими ныряли лоточники, предлагая хмельное, пирожки, булки и прочую снедь. И над всем этим неслись звуки гуслей, свирелей, труб, сурн и бубен.
В приподнятом настроении подходил Мономах к гуляющей толпе. Издали заметил Олега. Тот стоял в окружении парней и девушек, чуть ли не на голову выше всех, рассказывал что-то забавное, все глядели на него и улыбались. Можно позавидовать его веселому нраву!
Мономах подошел поближе и увидел Белославу. Она стояла рядом с Олегом и тоже смотрела ему в лицо. И тут что-то кольнуло в сердце, то ли зависть, то ли еще что, он этого не понял. Олег увидел его и позвал:
– Мономах, присоединяйся к нам! А то мы без тебя совсем заскучали!
Делать нечего, надо входить в круг. Белослава, видя, как он бочком пристраивается к остальным, вдруг сорвалась с места:
– Хватит разговоров! Хочу веселиться!
Она схватила за руку Мономаха и потащила к ближайшему хороводу. Хоровод был в самом разгаре. Пели про девушку, которая плакалась своим подругам, что отец-батюшка не отпускает ее погулять и она одна-одинешенька сидит в тереме. Но появляется молодец с луком и стрелой и зовет к себе суженую:
Ау, милая моя!
Выходи-ка ты сюда.
Девушка выходит на его голос и обнимает любимого. Она готова бросить отчий дом и отправиться с ним в даль далекую.
Владимир двигался в такт песни и чувствовал в своей мозолистой ладони тонкую мягкую ручонку Белославы, и грудь его заливала непривычная нежность. Он изредка бросал на нее робкие взгляды и видел ее радостные, сияющие глаза.
Когда закончилась песня, девушки наперебой стали предлагать:
– Давайте другой хоровод заведем!
– Споем про веночки!
– Пусть в круг войдет Белослава!
Белослава вышла в середину, а хоровод в это время начал петь:
Ах по морю! Ах по морю!
Ах по морю, морю синему!
Плыла лебедь, плыла лебедь,
Лебедь белая моя.
Не тряхнется, не тряхнется,
Не тряхнется, не ворохнется.
Где ни взялся, где ни взялся,
Где ни взялся млад ясен сокол.
Убил, ушиб, убил, ушиб,
Убил, ушиб лебедь белую мою…
Владимир удивлялся, с какой легкостью, красотой и изяществом прошлась Белослава вдоль ряда парней и девушек, будто настоящая лебедушка спустилась с небес и заворожила своей красотой. Он не мог оторвать от нее взгляда. А она остановилась перед ним, взяла за руку и повела за собой. Девушки продолжали петь:
Красная девица-душа
Брала перья, брала перья,
Брала перья лебединые,
Клала в шапку, клала в шапку,
Клала в шапку соболиную,
Милу дружку, милу дружку,
Милу дружку на подушечку!
Белослава остановилась и прикоснулась губами к его щеке. Словно молния пронзила все его тело, он задохнулся от волнения и стал растерянно смотреть в ее смеющееся лицо и искрящиеся глаза.
– Целуйтесь! Целуйтесь! – кричали из хоровода, и он понял, что это надо сделать по условиям хороводной песни. Владимир ткнулся губами в ее горячую щеку, и они выбежали из круга.
А потом стали бродить по лугу. Никто на них не обращал внимания, каждый по-своему праздновал день Ивана Купалы, а они шли между гуляющими, перебрасываясь отдельными фразами, даря друг другу влюбленные взгляды. Голова его слегка кружилась, и он не чувствовал своего тела. Он не понимал, что с ним такое творится, и не хотел этого понимать; ему было хорошо рядом с Белославой, чувствовать ее трепетную руку, прикасаться к худенькому плечику и знать, что ей тоже приятно быть с ним.
Появились скоморохи. Их преследовали власти, считая представления «бесовскими играми», но народ любил и тянулся к ним, поэтому они продолжали выступать, несмотря на все запреты. Вот и сейчас едва показалась небольшая группа пестро разнаряженных людей с медведем на поводке, как к ним хлынули люди, окружили и с восторгом стали наблюдать за необыкновенными проделками своих любимцев.
Посмотрев скоморохов, Владимир и Белослава продолжали прогуливаться по лугу. Им попадались лоточники с едой и питьем, некоторые торговцы предлагали драгоценности. Владимир выбрал красивое ожерелье, надел на шею Белославе. Торговец, судя по одежде византиец, протянул серебряное зеркальце:
– Поглядись, боярыня! Оно так идет тебе, будто ты родилась с ним!
И действительно, усыпанное драгоценными каменьями – бирюзой и аметистом – золотое ожерелье прекрасно сочеталось с ее голубыми глазами и платьем; Белослава была неотразима. Мономах услышал восторженные восклицания собравшихся вокруг людей, которые невольно останавливались возле них, чтобы полюбоваться на красавицу.
Они продолжали медленно шествовать по лугу. Белослава, затаенно улыбаясь, постоянно трогала ожерелье. Иногда их руки соприкасались, и это доставляло ему небывалое наслаждение. Они подошли к большому кругу людей, наблюдавших за борьбой. В круг выходили обнаженные по пояс парни и старались положить друг друга на лопатки. Кому это удавалось сделать, тот награждался криками одобрения и похвалы.
Мономах увлек Белославу к другому зрелищу. Там соревновались наездники, которые стремились поразить стрелой деревянный круг, а затем срубить особым образом закрепленную лозу. Кто это делал, получал кружку вина. Азарт был велик. Зрители кричали, подпрыгивали на месте, махали руками, выражая свой восторг или разочарование. Мономах не утерпел, сказал Белославе:
– Знать бы, обязательно приехал бы на коне. Нас всему этому обучали с детских лет!
Возле края леса проходили соревнования на меткость стрельбы из лука. Желающему показать свое умение давались три стрелы. Затем парень подбрасывал высоко над собой сук из липы; стрелок должен был попасть в него. Пока что удалось это сделать двоим, да и то по одному разу. Мономах не утерпел, стал в очередь. Пустил первую стрелу – мимо! Вторая попала в дерево. На третий раз он долго примеривался, потом крикнул:
– Бросай!
Парень бросил сук, и стрела, пущенная Мономахом, хищно впилась в сук. Толпа взревела от восторга. К князю подошел виночерпий, преподнес кружку вина: выпей до дна, добрый молодец. Ты заслужил!
Владимир и без вина был пьян – и от победы, и от похвалы, обрушившейся на него, а больше от присутствия Белославы. Поэтому передал кружку мужичку, крутившемуся вокруг него и глядевшему на вино жадными, голодными глазами.
– Выпей за мое здоровье!
– С удовольствием, господин хороший!
Не заметили, как свечерело. На лугу зажгли костры, через них принялась прыгать молодежь. Считалось, что если удалось перемахнуть и не разнять рук, значит, этой паре выпадет счастливая семейная жизнь. Белослава так крепко уцепилась ручонкой за толстые пальцы Мономаха, так решительно горели ее глаза, что через огонь они перескочили рука в руке.
Возле костров закружились хороводы.
Кострома бела, румяна,
За что любишь ты Купалу?
Я за то люблю Купалу,
Что головушка кудрява,
А бородка кучерява[1].
А потом они уединились под большим дубом на краю леса, он обнял и поцеловал ее.
– И как только ты могла обратить на меня внимание? – удивлялся он.
