Игры зверей - Мисима Юкио

Снимок немного передержали, а три фигуры были в белой одежде, что еще больше подчеркивало его яркость. Тем не менее изображение получилось четким, а безмятежная дружеская близость между людьми на фото бросалась в глаза и создавала странное впечатление. В центре кадра стояла Юко в белом платье; она улыбалась и держала в руке сложенный зонтик. На ее веселом, с правильными чертами лице лежал отпечаток легкой изысканной грусти; губы, хоть и тонкие, отличались красотой. Я обрадовался, что реальность оправдала мои надежды, – описывая Юко, настоятель ничуть не преувеличил.

Фотографию настоятелю без всяких задних мыслей за день до происшествия подарил Кодзи, который, как обычно, принес цветы в храм. Оглядываясь назад, несомненно, все согласятся с тем, что этот подарок наводил на размышления. Но об этом я еще скажу.

В рассказе настоятеля меня больше всего потрясло описание Кодзи и Юко, какими он их увидел наутро после убийства.

Настоятель имел привычку вставать еще до рассвета, спускаться в задний сад и прогуливаться там без особой цели. Небо начало светлеть. Вдруг он услышал шаги – кто-то спускался по склону от «Оранжереи Кусакадо», – отвлекся от созерцания и поднял голову. Обычно в такую рань из дома никто не выходил.

Присмотревшись, он понял, что это идут, держась за руки, Юко и Кодзи. В это мгновение солнце, восходившее над горами на востоке, озарило склон, и пара предстала в первых лучах наступавшего дня. Лица их светились счастьем, походка была легкой и свободной. Настоятель впервые видел их такими красивыми. Вокруг стрекотали проснувшиеся насекомые, Юко и Кодзи спускались по росистой тропинке и выглядели как настоящие жених и невеста.

Какудзина можно понять – увидев эту сияющую пару, он подумал, что они несут какое-то необычайно радостное известие. На деле оказалось, что они хотели сдаться полиции и пришли с просьбой сопроводить их в участок.

Они признались, что ночью задушили Иппэя тонким шнуром. Кодзи утверждал, что это было сделано по просьбе жертвы.

Настоятель засвидетельствовал, что накануне около полудня Кодзи вместе с цветами принес ему фотографию, на которой были запечатлены все трое. Тем самым он, похоже, намекал, что преступление было совершено не под влиянием импульса, а по желанию Иппэя. Но поскольку никаких косвенных улик – а прямых и подавно, – подтверждающих слова Кодзи, не существовало, его заявление, что убитый сам заказал свое убийство, отклонили. Более того, странный подарок настоятелю – фотографию – расценили как доказательство преднамеренности преступления. Суд признал Кодзи и Юко соучастниками убийства. Кодзи ранее уже был судим за нанесение телесных повреждений жертве, поэтому не мог сослаться на смягчающие обстоятельства. Ему вынесли смертный приговор, а Юко приговорили к пожизненному заключению.

Впоследствии Кодзи и Юко написали из тюрьмы настоятелю, умоляя его как-нибудь устроить так, чтобы могилы всех троих установили рядом. Какудзин понял, что за этой странной просьбой скрывается призрак какой-то скорбной надежды. Возможно, в этом и заключался истинный мотив появления Кодзи в храме с фотографией за день до убийства.

С могилой Иппэя сложностей не возникло, а вот идея разместить рядом еще две могилы вызвала сильное недовольство у некоторых влиятельных жителей деревни, и настоятель был вынужден подождать, пока улягутся страсти.

Прошлой осенью Кодзи казнили.

Ранней весной, согласно желанию Кодзи и Юко, Какудзин распорядился, чтобы слева от могилы Иппэя установили надгробный камень для Юко, а слева от нее – надгробие Кодзи.

Вместе с настоятелем я посетил эти три странные могилы и с его разрешения сфотографировал их. Словно прочитав мои мысли, Какудзин как бы невзначай обратился ко мне с просьбой. Он до сих пор не отправил Юко фотографию могил и собирался, когда появится возможность, съездить к ней и передать их лично, но дела все никак не позволяли выкроить время. Не могу ли я поехать вместо него? Я с готовностью согласился.

На этом моя летняя экспедиция завершилась; урожай я собрал довольно скудный. После рассказа настоятеля я постоянно думал о встрече с Юко и утратил интерес к исследованиям.

Я вернулся в Токио. Когда до конца отпуска оставалось несколько дней, я наконец-то решил, что поеду в тюрьму Тотиги сегодня. В Асакусе я сел на поезд линии Тобу, идущий в Никко-Кинугаву, и в тринадцать пятьдесят девять сошел на станции Тотиги.

Стояла изнуряющая жара. Перед старым карнизом над входом на станцию сновали ласточки, явно не готовые к тому, что им скоро улетать. Солнце слепило, и стремительные тени ласточек скользили у меня перед глазами, точно горсть мелких камешков, подброшенных в воздух и упавших на пустынную, залитую белым светом площадь перед станционным зданием.

Карнизы домов низко нависали над дорогой. Справа, вдоль широкого тротуара, ведущего к торговому кварталу, росли облезлые придорожные деревья.

Как и в любом провинциальном городе, здесь тоже выстроились в ряд десятки неуместно больших автобусов, выпячивая свое великолепие. Я сел в автобус до Оямы, как и велел мне настоятель.

Пассажиров набралось всего ничего. Автобус направился в торговый квартал, где большинство лавок и магазинчиков уже не работало, как всегда во второй половине дня в понедельник. Мы проехали мимо обнесенной черным забором закусочной, где подавали собу; с забора свисал каскад красных роз. На улицах почти никого было. Монотонный солнечный свет заливал все вокруг, город утопал в невыносимой жаре.

Автобус выехал на окраину города, подобрал несколько пассажиров и покатил обратно тем же путем, свернул налево у телефонно-телеграфной станции в центре торговой улицы и выехал на грунтовую дорогу. Его ужасно трясло.

– Следующая остановка – тюрьма. Кто выходит? – объявила молодая женщина-кондуктор, покосившись на меня.

Я с удивлением понял, что чувствую себя неловко, будто в чем-то провинился. Наверное, то же самое испытывает каждый посетитель, приезжающий в эту женскую тюрьму навестить родственницу. Последние несколько недель Юко, которую мне еще только предстояло увидеть, занимала мои мысли почти денно и нощно.

Автобус проехал мимо ряда домов – суда с большим выступающим коньком на крыше, похожего на буддистский храм, адвокатской конторы, магазина при тюрьме, – прежде чем остановиться у каменного мостика. На подъезде к нему частная дорога шириной метров десять поворачивала направо и вела прямо к воротам тюрьмы. По бокам от дороги росли молодые деревца сакуры.

Здесь располагались служебные дома начальника тюрьмы и старшего надзирателя. Тюрьму за ними окружала высокая стена из вулканического камня. Вокруг не было ни души.

Я вышел из автобуса и с изумлением услышал щебет множества птиц. Разглядеть их не получилось, но, судя по чириканью, это были воробьи. В округе росло много старых деревьев, в том числе в саду перед зданием суда. Настоящее раздолье для птиц: они могли гнездиться не только на деревьях, но и в укромных уголках, в трещинах старых домов.

Подойдя к тюрьме, я обнаружил, что голубые ворота, закрепленные на больших каменных столбах, закрыты. Над старым входом, напоминавшим об архитектуре эпохи Мэйдзи, выдавался вперед величественный конек крыши. За воротами темнели верхушки кипарисов. Я вошел через боковую дверь справа и объяснил охраннику, зачем приехал.

Заявку на посещение надо было подать в канцелярию, которая находилась в глубине главного вестибюля. Пройдя мимо возвышавшихся у входа колонн, украшенных декоративными медными гвоздями, я оказался в мрачном помещении, где стояла витрина с изделиями заключенных: оконными задвижками, сумками, перчатками, галстуками, носками, свитерами, блузками.

Получив в окошке канцелярии бланк, я принялся его заполнять. Требовалось указать фамилию заключенной, цель посещения, степень родства с заключенной. За этим занятием я вдруг заметил на полке в углу горшок с великолепным гибискусом. Я не ожидал увидеть в тюрьме такой прекрасный цветок и, глядя на него, остро ощутил, что здесь содержатся только женщины и Юко находится где-то в глубине этого мрачного здания – обители заблуждений и страданий.