Анна Антоновская - Время освежающего дождя
Толпа с жадным любопытством теснилась к крепостным воротам. Не только выезд Джафар-хана нарушил будни гулабцев. Никто не оповещал базар, но торговцы уже с утра рассеянно смотрели на весы, то и дело поворачивая головы в сторону крепости. Старый чувячник еще на рассвете увидел, как сарбазы купали двух арабских коней и потом, накинув на них рысьи шкуры, провели их через большой мост. Значит, и второй конь предназначен знатному всаднику!
Пробудился и местный ферраши. Он нарядился в праздничную одежду и кожаным бичом усердно отгонял от крепостных ворот наиболее назойливых.
Дрожащей рукой Тэкле закрывала сердце. Не услышал бы кто, как стучит оно! Нетерпеливые горящие глаза сверлят глухое железо ворот. «Святая богородица, помоги мне!» — подхваченная непреодолимой силой, Тэкле рванулась вперед.
Лязгнули запоры, из раскрытой железной пасти выехали разодетые всадники. Впереди, в парчовом азяме, в чалме, вышитой золотом, — Керим, сопровождаемый двумя онбашами и рослыми телохранителями с длинными копьями наперевес. Затем следовал Луарсаб, от него по правую руку — Баака, по левую — Джафар-хан. Замыкали выезд охотники с соколами в клобучках и отряд сарбазов, вооруженных золочеными луками и стрелами.
На миг Луарсаб зажмурил глаза; открывавшийся перед ним простор слепил, как первый снег. Странное чувство восторга охватило его. В первый раз за три года он вскочил на коня… Нет, конечно, эта круглая страшная башня — жилище черных змей джегеннема, куда попал он, заблудившись на волшебной охоте в Картли! Больше не закрыто от него бирюзовой чадрой небо, картлийские горы, скинув зеленые папахи, буйно приветствуют его… Но почему рядом с ним не скачет старый Мухран-батони? Почему загадочно не улыбается Нестан? Почему огонь ревности не опаляет глаза Гульшари?.. О Иисусе!.. Луарсаб в смятении натянул поводья.
Не обращая внимания на многозначительный окрик Керима, Тэкле обхватила ногу коня и глазами, озаренными восторгом, глядела на побледневшего Луарсаба. Густая сетка укрывала ее от взоров любопытных.
— Мой Баака, — громко сказал Луарсаб, — передай бедной женщине полтумана. Скажи, пусть помолится за грозного шах-ин-шаха, за царственную Лелу, за Сефи-мирзу… ибо нет царя царей, кроме «льва Ирана», и жизнь смертных в его воле.
Тэкле опомнилась, намек об опасности дошел до ее сознания. Баака протянул монету, с упреком сказал:
— Ты заслоняешь путь царю!..
Схватив оброненную монету, Тэкле отбежала в сторону и долго стояла у высохшего колодца, следя, как оседает густая пыль, взбудораженная конскими копытами…
Удачу охоты Джафар-хан приписывал присутствию царя Картли. Спущенные соколы уже давно так ловко не преследовали и не клевали цапель и журавлей. Из крыла убитого вожака журавлей Джафар вытащил перо, попросил Луарсаба дотронуться и воткнул себе в чалму.
Яркие шатры разбросали вблизи зарослей дикого пшатника, и они казались огромными цветами, окаймленными серебристыми листьями. На вертелах повара подрумянивали сочную дичь и в медных кувшинчиках варили крепкий кофе.
Луарсаб точно пробудился, он без устали мчался через овраги и кустарники в погоне за козулей или антилопой. А иной раз на всем скаку осаживал коня, высоко закинув голову, следил за полетом диких голубей. Розовая тень сменила желтизну его щек, глаза заблестели привольным блеском. Довольный, наблюдал за ним Джафар-хан.
Неотступно следовали за царем Баака и Керим. Больше никому не позволил Джафар охотиться рядом. Но была и скрытая цель: он захотел, чтоб Луарсаб изведал радость свободы… Нет сомнения, царь больше не захочет вернуться во власть Али-Баиндура, предпочтет отправиться в Исфахан, где примет мохамметанство, а вместе с новой верой и свое царство…
Пятый день охоты был посвящен крупной дичи.
Луарсабу необычно везло, и он все дальше углублялся в степь…
— Не опасно ли? — забеспокоились онбаши.
Джафар отмахнулся:
— Керим в своем колчане имеет и отравленную стрелу.
Действительно, Керим по пятам следовал за царем и князем. Распластавшись на песчаном бугре, Луарсаб натянул тетиву, выжидая джейрана. Рядом неожиданно вытянулся Керим. И хотя на расстоянии агаджа не было ни души и никто не мог их услышать, Керим говорил шепотом:
— Удостой вниманием, царь, покорного тебе Керима. Аллах послал мне мысль, и я не отвернулся от нее. Видишь, там, за кустами кизила, высохший арык, он тянется на расстоянии полудня езды, на дне арыка под камнями я спрячу меха с водой, в хурджини — еду на много дней и простую одежду персидского сборщика податей, иншаллах! Завтра, когда небо пошлет первый свет, мы снова прискачем сюда, ибо джейран укрылся в трещинах земли. Когда, как сейчас, даже тень человека не будет омрачать твой взор, ты, повелитель грузин, и благородный князь Баака спуститесь в арык. Копыта коней я обмотаю войлоком. И даже птица не уловит окончания вашего пути по высохшей глине. Пусть аллах направит ваших коней за солнцем. Только первый день будет опасным, потом невидимая рука счастливой судьбы приведет вас к кахетинским тропам. Через Шемахинские горы нетрудно попасть к тушинам, храбрецы радостно проводят царя Картли в Кватахевский монастырь. Полдня никто не будет преследовать, ибо я предстану перед Джафар-ханом только в полдень в изодранной одежде, с пустым колчаном, на загнанном до белой пены коне. Погоню поведу по караванному пути Азербайджана. Три дня будем скакать до границы и три дня возвращаться обратно. Да прикроет вас тень пророка! Внимательно слушали Луарсаб и Баака. На мгновение лицо Луарсаба озарилось несказанной радостью: «Картли! Моя Картли! Там кончатся все страдания. Мы снова в Метехи с Тэкле, с моей розовой птичкой! — Луарсаб вздрогнул: Тэкле!» Глубокая дума легла на его чело. Где-то в кустах метнулась лисица, но никто не шелохнулся.
Баака тревожно поглядывал на царя. О, как хорошо он знал эту глубокую складку на переносице, не предвещающую ясной погоды.
Луарсаб заговорил упавшим голосом:
— Дорогой Керим, если бы я вновь воцарился, одарил бы тебя не только поместьями и званием князя, но я моей дружбой, ибо ты поистине мне и царице брат… вот почему я не хочу подвергать жизнь светлой Тэкле и твою смертельной опасности. Как могу я бросить ее? Как могу отдать тебя на растерзание зверю Али-Баиндуру?
Керим горячо заверял царя, что он будет невредим: ведь хан верит ему, как себе. Конечно, огорченный Керим будет кричать неразумные слова, кататься по земле.
И когда Али-Баиндур, разослав погоню в четыре конца, сам поскачет к грузинским пределам, он, Керим, вместе с царицей и верными Горгаслани, исчезнет незаметно из Гулаби. Пусть аллах ослепит Керима, если через месяц он не доставит благополучно царицу в Картли.
Луарсаб печально улыбнулся, бедный Керим, он плохо знает Али-Баиндура. Погоню хан непременно направит, а глашатаи будут обещать за поимку двух переодетых грузин тысячу туманов. Из всех рабатов и кочевых стоянок устремятся в погоню жаждущие обогащения. Бесспорно, коней можно перекрасить или бросить и себя превратить в седых дервишей и с помощью творца вселенной добраться до Тушети, но не о себе беспокоится он, Луарсаб. Первое, что предпримет Али-Баиндур, — это допрос пыткой Керима. Каждый, решающийся на такой поступок, должен помнить судьбу факира.
— Знаю, знаю, мой Керим, — перебил Керима Луарсаб, — ты будешь молчать и под пыткой. Но подумай о судьбе царицы Тэкле: если приключится подобное несчастье, она с двумя стариками останется без защиты… И еще, спаси Христос, сарбаз может вспомнить случай с треснувшей глиной на нежном пальце… Остальное мне не надо тебе предсказывать… Нет, мой Керим, мой Баака, я царицу Тэкле не оставлю, как она не оставляет меня. Мы до последнего вздоха будем вместе.
— Но, благородный царь из царей, это единственный посланный аллахом случай! — с огорчением вскрикнул Керим. — Единственный и неповторимый, ибо любезность Джафар-хана исходит от желания склонить царя Картли к мохамметанству, а после твоего отказа тебя ждет плен.
— Да, мой Керим, в этом ты прав, но я уже решил…
Баака молчал, седеющие усы понуро свисали, но глаза по-прежнему были полны сурового достоинства.
— Светлый царь, — тихо сказал Баака, — разве ты не испытываешь страшную муку каждый день, видя нежную, подобную цветущей ветке миндаля, царицу в одежде нищенки? План Керима мне кажется смелым, но надежным… Увы, мой царь, это редчайший и… я чувствую, Керим прав — последний случай.
Луарсаб прикрыл ладонью глаза и долго лежал так не двигаясь. Потом поднялся, как-то сразу осунулся, и плечи его опустились, точно под непосильной тяжестью:
— Пойдемте, мои верные дети… Джафар-хан, может, уже тревожится.
Еще два дня длилась охота. Она перенеслась на берег небольшой речки, где были развешаны тенета. Сюда слеталось множество пернатой дичи. И соколы нетерпеливо клевали серебряные цепочки и стремительно взлетали к голубым высям. Но Луарсаб уже потерял всякий вкус к охоте. Он тосковал по Тэкле, рвался обратно в свою темницу…
