Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Елизавета милостиво приняла дары купечества — она понимала, сколь многим купцы ей обязаны. Теперь они могли свободно проезжать по всему громадному пространству России без всяких сборов и выплат. А до этого высочайшего указа каждый собственник имения, дороги или межи имел право взыскивать с торговцев таможенную пошлину за проезд. Отмена пошлины и запрещение взыскивать с купцов деньги открыли торговле широкую дорогу.
Алмаз очень нравился Елизавете. Она приказала оправить его в золото и с тех пор надевала в дни самых больших торжеств.
Голубое платье, под цвет ее все еще красивых больших и ясных глаз, все переливалось. Затканное серебром, оно блестело в свете свечей, глядеть на него было больно. Но Аннушка и Машенька, шедшие в стайке фрейлин за самой императрицей, и не глядели на уборы и наряд государыни. Их интересовал маленький сверток на руках Настасьи Ивановны. Тоже в широчайших фижмах, в лиловом платье блестящего шелка, она бережно держала новорожденного.
Под руки вели гофмейстерину два сановника — обер-гофмаршал и кавалер ордена Святого Апостола Андрей Шепелев и обер-гофмейстер и кавалер того же ордена барон фон Миних.
Следом за ними выстроилась праздничная блестящая вереница придворных. Великая свита сопровождала царственную бабушку в домовую церковь.
Аннушка и Маша вытягивали шейки, стараясь разглядеть в толпе знакомые лица. Но все физиономии были так неприступны, что они перестали вертеться и молча, важно следовали за серебряно-голубым платьем императрицы.
В домовой церкви негде было повернуться. Стоящая посреди церкви у аналоя крещальня отблескивала серебром, весело горящие паникадила переливались блеском в парадных платьях собравшихся, а старый священник с длинной седой бородой, в парчовых золоченых ризах, с огромным золотым крестом на груди громко возглашал слова церемонии. Когда он взмахнул крестом, благословляя народ, все повалились на колени, певчие императорской капеллы ангельскими голосами запели «Тебя, Бога, хвалим», и обряд начался. Разом смолкли певчие, в церкви наступила тишина.
И в этой тишине священник и гофмейстерина раздевали младенца. Внезапно раздался характерный звук, младенец заурчал, и пеленки его закоричневели…
— Слава тебе, Иисусе, — громко возгласил священник, — добрый знак…
Елизавета заулыбалась, а Аннушка поежилась. Не только не осудили младенца за то, что позволил себе справить естественную нужду в церкви, но еще и радуются все…
Пеленки, тончайшие, кружевные, вышитые, тотчас заменили, священник взял под мышки младенца, показал его всему народу, возгласил слова, полагающиеся при обряде крещения, и окунул в огромную купель.
Потом раздались песнопения, началось торжественное завертывание младенца в чистые пеленки и одеяла, помазание елеем, и Аннушка все смотрела и смотрела на это крохотное тельце, обнаженное, красное, сучащее ножками, и недоумевала. И это великий князь — младенец с большим красным узлом пуповины на животе, кривыми ножками и почти лысой головой с большим вытянутым лбом.
Она почувствовала к нему отвращение и тихонько взглянула на сестру. Та стояла, благоговейно вытянув шейку. В глазах ее плескались восторг и умиление…
Мимоходом посмотрев в сторону, Аннушка заметила, как беспокойно переходил с места на место великий князь Петр Федорович. Он протискивался в толпе придворных, и ему удивленно и подобострастно уступали дорогу, теснясь и толкаясь. Он быстро перекрестился при звуках особенного громкого возглашения, но, внимательно глядя на него, Анна заметила, как Петр высунул язык и покривился в сторону священника. Анна с ужасом видела, что отца великого князя и будущего царя коробило от всей церемонии.
Долго длился молебен по случаю крещения великого князя Павла Петровича. Все это время младенец спокойно лежал на руках гофмейстерины. Изредка вздрагивал, заливался тонким писком, но, получив в укромном местечке здоровую, наполненную сладким молоком грудь кормилицы, затихал и опять продолжал спать на руках Настасьи Ивановны.
Аннушка и Машенька устали стоять на коленях, подниматься, бормотать слова молитвы и снова опускаться на колени и бить лбом о пол. Но выстояли длинную службу, не смея жаловаться, не смея даже тихонько вздохнуть.
Устала и сама императрица. Она тоже переходила с места на место, зорко следя, чтобы никто больше из приближенных не смел этого делать. Петр давно ушел, церковная служба его утомляла и не интересовала.
Служба закончилась, и усталые придворные оживились, забродили по храму, перебрасываясь словами.
Тем же ходом, так же церемонно вышла из храма пышная свита, направилась к обеденному столу, накрытому на четыреста персон в главной столовой зале Летнего дворца.
И в это время загремели пушки. Весь день в городе не смолкал шум: сначала веселый перезвон колоколов возвестил о крещении младенца, новорожденного великого князя Павла Петровича, а теперь с Петропавловской крепости и из Адмиралтейства бухали пушки. 301 выстрел сделан был с равными промежутками между залпами.
Императрица, успев переодеться в сиреневое, затканное золотом парадное платье с Андреевской лентой через плечо, вышла к приглашенным, выпила за здоровье новорожденного князя, за здоровье его родителей и свое и сразу же ушла. Ее ждал кружок близких людей, а она очень устала.
А пушки все били и били. Вздрагивали и звенели стекла в окнах дворцов, крестились горожане при каждом залпе.
Целую неделю продолжались в Санкт-Петербурге торжества по случаю рождения и крещения последнего в этом столетии русского царя. Город весь был празднично изукрашен. Из окон свешивались национальные флаги, ковры, а на дворцовой площади сияла огнями, затмевая звезды, праздничная иллюминация. Окруженная колоннами, высилась здесь гора, а на ней — символическое изображение Российской империи. На храме красовалось и переливалось всеми цветами радуги гигантское «Е» — вензель императрицы. И громадный глаз сиял над вензелем — Око Божия Провидения.
Перед входом в храм золотом горел герб Российской империи. А по сторонам герба — статуи, восхваляющие ея императорское Величество. Великими делами обновила, украсила и укрепила Елизавета свою империю. И в знак ее дел высились статуи — Премудрость, Храбрость, Установление законов, Распространение наук, художеств и купечества, великое приращение государственной силы — все эти символы славили великую царицу, ее императорское величество.
Колонны обрамляли всю площадь. Между колонн — лавровые деревья, осеняющие бюсты вечнодостопамятных российских самодержцев: Петра Великого и супруги его Екатерины, Алексея Михайловича и Михаила Федоровича, Иоанна Грозного и деда его Ивана Васильевича. В ряд выстроились бюсты Дмитрия Донского, Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, Владимира Святого, Святослава, Ольги, Рюрика.
Десятки тысяч ламп освещали эту картину. Все горело, сияло, блестело, пламенело…
Уже под вечер, освободившись от всех фрейлинских дел, Аннушка и Машенька побежали поглядеть на иллюминированную площадь. Дивились, проталкивались сквозь тысячные толпы народа, сбежавшегося рассмотреть невиданное зрелище, останавливались возле бюстов, глазели на слепые очи древних царей, их косо обрезанные плечи и гранитные подставки.
Все праздничные дни сопровождались зрелищами отменными, было на что поглядеть и что потом обсудить…
Поздним вечером Аннушка рыдала в подушку. Никто и не вспомнил, что сегодня у нее день рождения, что ей должны обрезать младенческие девчачьи крылышки. Никому не оказалось дела до маленькой фрейлины, и горькая обида грызла сердце девочки. Машенька успокаивала ее, как могла, но совсем не понимала, почему плачет сестра, ведь во дворце и на площади все так красиво и пышно. А Анна запомнила этот день на всю жизнь. Младенец отнял у нее праздник. Никто не пришел поздравить ее, никто и не вспомнил о том, что богородицына дочка сегодня стала совершеннолетней…
Впрочем, не вспомнили при дворе не только об Анне. Не вспомнили и о самой виновнице торжества — матери новорожденного Екатерине Алексеевне, великой княгине…
Когда издала она первый стон при начинающихся схватках, фрейлины тут же побежали известить императрицу. Суетилась акушерка, статс-дама наблюдала за тем, чтобы роженицу перенесли на пол, на приготовленную родовую постель.
Забежал даже великий князь в голштинском мундире, при всех регалиях и шпаге. Он осведомился о здоровье супруги и тут же убежал, сказав, что у него полно дел. Он не хотел встречаться с тетушкой у родовой постели жены. Елизавета ненавидела голштинский мундир, и ему приходилось надевать его украдкой. А мундир голштинский был самой любимой формой великого князя.
Прибежала Елизавета, неприбранная, в халате, безо всяких украшений. Наконец исполнялась так долго лелеемая мечта. Девять лет ждала Елизавета, чтобы у молодой четы появился наследник.
