Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)
Посулили Рюрику боги, скажите, пожалуйста! Небось, те боги не перестоят в капищах меня, Великого, свои же жрецы скинут их ради главного бога – усатого Перуна, любезного дружине. Он, он отберет топор и меч у одних, коня с колесницею у других! Якобы он лично раздавит змея, чтобы освободить воду, – так говорится во снах мальчишки. Здесь люди врут, как обычно, врут, как боги. До меня, Змея-Ящера, Перуну не добраться, я поплыву по реке нетронутый: не раздавишь меня, даже если скинешь, вытолкнешь из капища! Сгоряча напутали, связали меня со скотьим богом, в другое время разгневался бы, ныне – жду пира перед концом. Пусть Перун давит Велеса, жрет откормленных быков, раз в год пьет людишек – меня, меня не тронет, не посмеет тронуть! Сама Мать Сыра Земля побоится принять меня, прогнется от тяжести, так показал немощный отрок! О мальчишка, это вредоносное малое вместилище жидкой крови!
Душа моя будет скитаться в Ирье вечно, наевшаяся в последний день до конца времен. Я переживу всех, я, Великий.
33
– Он – там, – Дир повернулся к Либуше. – Но найденыш ушел еще недалеко, не дальше первого месяца этой осени. Очередь за нами. Быстрей, пока Ящер ублажен маслом. Сам Вяйнямейнен дунул на воду в чаше…
Женщина нерешительно разглядывает древнюю гадательную чашу, водит пальцем по чертам календаря судеб на ее венчике. Широкие рукава рубахи струятся от нежных локтей чуть не до полу, не скрепленные браслетами, точно на русальих играх; развитые косы льются по плечам, по онемевшей от страха спине, а на змейке позвоночника раскатились прозрачные холодные бисеринки пота, хотя прохладно в полуземлянке. Либуша тихо бормочет, но заклинает не навьев-призраков, а все живущее: люди сквозят в ее шепоте, и птицы клевучие, и люты звери рыкучие, а красный летний день пылает за стенами как ни в чем не бывало.
Щил не утратил обычного любопытства, полюбовавшись спящим на лавке мальчиком, не то спросил, не то ответил:
– Хорошо там, поди, в переднем времени. Мальчонка-то спокойно спит. Вон уж щечки закраснелись.
Бул, обиженный тем, что Оприну отправили прочь будто бы рыбы наловить к ужину – как же, наловит она! Она и острожить-то не умеет. Послали бы лучше землянику собирать, и то ловчей соврали бы! – сидит у двери, разглядывает надоевшую за несколько дней поляну, все одну и ту же, ни тебе людей, ни телег, ни рабов. Кощунник досадливо замечает друзьям, что ни к чему им отправляться вместе с мальчишкой. Чаша с заговоренной водой покажет все то, что Сновид увидит. Зачем зря рисковать, искушать Судьбу?
– Не храбёр, брат, дело какое… А коли найденыш не сумеет воротиться? Либо обидят там? Да не разом и отправимся, подождем маленько, опять же вдвоем пойдем, вместе не страшно, – Щил отвечает другу, но говорит больше для Либуши, непривычно тихой и напуганной, пытается незаметно для других поддержать ее.
– Дир обещал сохранность Сновиду, к тому и спросил, – Бул растерянно смотрит на побратимов. Он не ждал, что Щил сочтет его малодушным, он не трус; не любит пустого риска, и все. К тому же не за себя болеет, за них, друзей. Им идти. Странная, однако, здесь жизнь. Все они, даже отлученный жрец Щил, значат для Ладоги довольно много. Исчезни они, не на день-другой – надолго, Город пострадает. Женщина ворожит другим женщинам, вплоть до обитательниц княжьего терема; Дир обихаживает окрестных поселян, да и в дружине помнят волхва; Щил незаменим на празднествах со своими учениками, с их дикими танцами, с примитивными сопелками-свистульками.
Сам Бул ученее, образованнее друзей. Но уехал из Царьграда – ах, какой город, что бы ему родиться там, у Эвксинского Понта, а не на реке Полоте, – и никто не заметит его отсутствия. Хоть не из последних песнопевцев был при дворе басилевса. Все дело, видимо, в том, что Царьград много больше Ладоги. Если людей мало, любой на виду. А коли город велик, хоть кто убудет, прочим людям нет нужды, не заметят – не от смерти. Выслушивать жалкие слова Щила неприятно, обижаться на него неразумно, обиду показать – вовсе стыдно, и кощунник умело меняет тему, демонстрирует любопытство, как Щил:
– Не сразу отправитесь? Так покажите и мне малую толику. Не много времени займет. Либуша, увижу я в чаше скрытое временем?
Женщина даже обрадовалась нечаянному промедлению, коротко взглянула на Дира, кивнула Булу, мол, садись рядом. Прошептала, почти не разжимая губ:
– Как увидишь что, не болтай, нарушишь заговор.
Она вспомнила свою первую чашу – не чаяно. Тяжелую, с блестящими, словно маслом облитыми боками, испещренную глубокими тонкими чертами, с изящным перехватом ближе к горлу. Льняная Куделя, ворожея, обучавшая ее, разрешила Либуше самой сотворить обряд и заглянуть в чашу, когда для юной ворожейки наступило время девичества и первая капля лунной крови окрасила подол ее рубахи.
Темно было тем далеким утром в доме Льняной Кудели и зябко – стоял промозглый октябрь, дожди лили не переставая, видно, Небесные Хозяйки решили залить город своим холодным прозрачным молоком. Но в чаше горел свет, счастье бурлило в чаше, плескались тугие белые крылья, хватая высокое небо. И Либуша летела, взмахивая крыльями над посадом, над лесом, над Ольховой рекой и гораздо дальше, над Нево-озером. Та крошечная крылатая Либуша внутри чаши видела, как разворачиваются в земле тугие зерна, как ходит на глубине реки царица Белорыбица, как лущит орехи в дупле старого вяза веселая рыжая белка; как спят люди на лавках и сундуках в домах, землянках, в богатых палатах; а их сны взлетают и вьются вокруг Либуши ласточками, голубями и жаворонками, но также и воронами, и совами, и нетопырями. Ей весело и чуть-чуть жутко было лететь, после уж догадалась, что видела свой будущий русальский танец. Но потемнела вода в чаше, как взбаламученный ил, вода залила ноздри, упали промокшие крылья; свет слабел, покуда не погас вовсе, и хлынула из чаши кровь. Решила та маленькая еще и неразумная Либуша, что Льняная Куделя готовит в жертву ее девичество, захотела опередить ворожею.
Льняная Куделя была стара, больше сорока лет гадала она Ладоге, но старой являлась только своей ученице, только дома. В другое же время бегала по двору, по улицам резвей молодых, гибок казался ее стан, густы ярко-желтые волосы, красны губы. Либуша знала, откуда что берется. Каждую ночь приходили к ворожее воины, земледельцы или ремесленники – один другого моложе и ложились с нею, да еще и подарки приносили с собою: витые серебряные кольца. Льняная Куделя низала те кольца на плотные шнуры и, если бы захотела, могла бы обернуться теми шнурами с ног до головы, но от их тяжести и шагу бы ступить не смогла, упала бы.
Одного из давешних ночных гостей подкараулила Либуша на рассвете. Он был нетерпелив и утомлен. Ушел, не оглянувшись. Либуша же сразу, за один рассвет, подурнела и постарела.
– Дурочка! Что себе придумала! Я тебя как собственную дочь холила, – заплакала Льняная Куделя. – Посмотри, у нас и косы-то с тобой одного золота. А ты теперь мой возраст на себя втащила, мою старость приняла через ночного гостя… Мыслимое ли дело? Ладно, справлюсь с этой бедой. Да вот только деточек у тебя уж не будет, а коли народятся, так все умрут во младенчестве.
Так плакала и причитала старая ворожея, и больше уж не ходили к ней ночами один другого моложе, а серебряные кольца на шнурах потемнели, словно их в землю на год закапывали.
За следующий год Льняная Куделя обучила ученицу всему, что знала сама, и легла умирать. Взяла Либушу крепко за руку, перелила в нее свою силу и уснула для Ладоги. Потекли к юной ворожее люди, бусы, серьги, серебро и всякое, что в богатом хозяйстве надобно. Разноцветный поток прибывал год от года, да только счастья не приносил. Кроме того короткого танца-полета на русальей неделе. И Гудила, любимый, – он разве счастье? Боль одна и тоска.
Теперь же в старой землянке Вольха Либуша догадается, что значила та старая кровь в первой ее гадательной чаше. Неуничтожимая сила Льняной Кудели и прочих ушедших к Велесу Подземному ворожей побежит по жилочкам и стукнет предупрежденьем:
– Сейчас! Увидишь! Не испугайся! Ты уже знаешь, что именно увидишь! Мы с тобою!
– Я знаю пять имен богов! Мокошь – раз, Велес – два, Леля – три – принялась выкрикивать заклинание Либуша, – я знаю пять имен волшебных зверей! Семаргл – раз, Китоврас – два, – взялась перечислять имена, как раз на именах волшебных цветов вода в чаше, темная от темных стенок, посветлела, стало в ней маленько проявляться что-то.
Сперва Булу вовсе непонятно было, что видит. Оно и неудивительно, чужие сны всегда мутные. После начал различать. Вроде бы большое поле, такое, как за Ладогой, фигурки маленькие – человечки верхами скачут. Проявилось сильнее: то не малые человечки – грозные всадники, много. Две рати, одна на другую, но слева воины во всем вооружении, справа поплоше, да и пешие идут справа. Те, что слева, теснить начали, мечами сечь конных, конями топтать пеших, вперед вырвался всадник в желтом плаще: посадка знакомая, знал его Бул, но больно мелко чаша показывает. И тотчас изображение увеличилось, как по заказу: князь Игорь на коне, победитель! Под копытами его Гнедка кровь появилась, ручьем потекла, прибывает рекой, чуть не по грудь коню поднялась.
