Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова
Первую остановку сделали у реперной точки, сложенной Корниловым, капитан обычной линейкой измерил расстояние, которое отделяло кривобокую пирамидку от «засечки», удивлённо покачал головой.
— Что-то не так, ваше благородие? — спросил Созинов.
— Всё так. Только ледник ползёт слишком быстро. Не ожидал-с, не ожидал-с.
— Сколько? — спросил Созинов. Ему хотелось всё знать.
— Семьдесят сантиметров в сутки. Это много.
Двигаться дальше старались по морене, там безопаснее, — шли под звук мелких струек, проворно стекающих с ледника в голубые ломины. Стеклянный нежный звон этот доносился отовсюду, он будто висел над ледником, им был наполнен воздух, горы, стиснувшие ледник с двух сторон, камни, целые ряды породы, ползущие вниз, даже орлы, кажется, издавали звон — переполнились им.
Трещин было много — кривые, дышащие холодом, вечностью, могильной глубью, бедою, — в основном трещины уже раскупорились, потекли, но были и такие, что накрепко запечатывала корка наста.
Впрочем, скрытые настом трещины тоже можно было разглядеть — важно только, чтобы глаза всё время находились в напряжении, засекали всякую мелочь. Наст на этих трещинах бывает обычно либо просевший, либо выгнувшийся горбиной, это раз, и два — он почти всегда имеет желтоватый цвет. Если белизну снега перечёркивает едва приметная жёлтая линия, линию эту надо обходить как можно дальше — нехорошая она...
Однако зрение притупляется, устают глаза, их выжигает яркое солнце, пытается выжечь буквально до дна, перед самым лицом прыгают электрические «букашки», резвятся беззаботно, ноги так дрожат от напряжения, что даже слышен скрип коленных суставов, в чашечках что-то скрипит и скрипит несмазанно, руки набухают неподъёмной тяжестью — их невозможно поднять даже на уровень пояса...
Созинов на ходу приклеил себе к векам две бумажки, сделался похожим на марсианина; бумажки эти, странное дело, помогали, отгоняли от глаз «зайчиков», не сваливались, хотя вроде бы через несколько секунд должны были слететь. Капитан, увидев «марсианский» взгляд Созинова, только головой качнул:
— Ну и ну! — Затем спросил неожиданно: — А как брат... которого лечили, Егор, как он сейчас себя чувствует?
— Нормально всё с ним. В станице перетягивание каната устроили — кто кого, так Егор в одиночном соперничестве победил. Шашкой научился очень ловко махать. В беге — тоже первый, на ходу в седло запрыгивает. — Облупившееся лицо Созинова сделалось счастливым, по-мальчишески безмятежным, довольным, словно это он сам на ходу запрыгивал в седло. — В общем, был он мертвяком, в могилу уже собрался ползти, а стал человеком.
Тёмные усы Созинова на беспощадном солнце сделались рыжеватыми — выгорели, посветлели, завились в колечки, со скул скрутками сползала кожа.
Несмотря на усталость, на то, что тутек не давал продыха, действовал круто, вколачивал дыхание назад в лёгкие, группа шла не останавливаясь. Корнилов хрипел, задыхался, но зоркости взгляда старался не терять, лишь устало дёргал головой, когда перед глазами возникала густая электрическая сыпь, прогонял её и вновь срисовывал взглядом рельеф ледника оглаженных старых скал, разрушенных морозами, ветрами, солнцем, временем, но всё ещё грозных, способных причинить всякому войску много неприятностей, если оно тут пойдёт...
Созинов сделал несколько шагов по пористому искрящемуся льду, очень чистому, безмятежно голубому, приложил руку ко лбу, вглядываясь в далёкую вершину, ярко посверкивающую зеркально-снежной макушкой, — над вершиной вдруг вспухло пороховое облако, проворно поползло вверх, Созинов изумлённо открыл рот и произнёс:
— Ап!
Голубоватый лёд под его ногами с хрустом проломился, под ним оказалась охристо-жёлтая корка снега, глаза казака от мгновенного испуга сделались антрацитово-тёмными, он стремительно выбросил руки в обе стороны, с правого плеча у него соскользнула винтовка, отъехала вбок. Созинов впился ногтями в закраины трещины, пытаясь удержаться, но не удержался, — под ногами не оказалось никакой зацепки, было очень скользко, и он полетел вниз.
— А-а-а-а! — долгим раскатом вымахнул из трещины крик Созинова.
Корнилов рванулся к нему, распластался у края трещины, выбросил перед собой руку, чтобы вцепится в Созинова, в его волосы, в его руки и выдернуть, но не тут-то было — оказалось, что казака уже не достать.
На его счастье, трещина расширялась к верхней закраине, будто воронка, в горловине же, внизу, метрах в четырёх от верха, створки её резко сходились, оставляя в донье воронки маленький чёрный зев. В этот зев Созинов и всадился сапогами.
Из-под каблуков вниз полетели осколки льда.
Созинов ударился затылком о ледяную стенку, застонал от боли.
— Хы-ы-ы... Ваше благородие!
— Тянись, тянись, Созинов... — Капитан выгнулся горбато, стараясь достать рукою до казака, заскрёб пальцами по скользкой влажной стенке. — Тянись, земляк!
Созинов захрипел, рот у него, как и глаза, сделался чёрным, лицо перекосилось, он упёрся рукою в стенку, перенося центр тяжести тела и освобождая из обжима узкой глубокой щели правый сапог, замычал немо:
— Хы-ы-ы!
— Керим! — приказал капитан подоспевшему текинцу. — Быстрее сюда верёвку!
Верёвок они взяли с собою две, перестарались, — обе были прочные, сплетённые из тропического сизаля. Единственное, что плохо — не очень длинные: одна метров пятнадцать, другая и того меньше — метров десять.
Но этого было достаточно, чтобы вытащить казака.
Керим поспешно принёс верёвки, глянул в трещину, на Созинова, лицо которого сделалось маленьким, как детский, сваляный из коровьей шерсти мячик — таким мячиком Корнилов играл в лапту давно, ещё до Зайсана, на пыльной станичной окраине.
— Хы-ы-ы! — протяжно простонал Созинов.
В ледяной глубине, под ногами у казака что-то загудело, залопотало по-лешачьи, словно дух подземный, видя, что в его владения пытаются проникнуть люди, начал яриться, зрачки у Созинова закатились под лоб, и Корнилов поспешно приказал Кериму:
— Привязывай обе верёвки к камням. Можно к ледяным надолбам, это тоже прочно. — Капитан неожиданно заметил, что голос у него стал каким-то незнакомым, потёк, и протестующе помотал головой: не хватало ещё сейчас дать слабину.
Чем-чем, а упрямством он отличался, станичная ребятня ему всегда завидовала — маленький, жёсткий, со скуластым азиатским лицом и непроницаемыми чёрными глазами, Корнилов не привык отступать.
Одной верёвкой капитан обвязался сам, пропустив её под мышками и затянув узлом на груди, другую приготовил для Созинова, сделал на конце её петлю, подстраховал узлом, чтобы петля была мёртвой, не могла сползти, вообще сдвинуться, — эту петлю Созинов должен будет накинуть на себя, пролезть в неё — верёвка должна быть закреплена на Созинове, как и на капитане, иначе казака не вытянуть. Закончив приготовления, Корнилов скомандовал себе:
— Я пошёл!
Керим стравливал верёвку с капитаном, Вайрам, обычно медлительный, меланхоличный, а сейчас подобравшийся, помогал ему. Вторую верёвку держал наготове Тилак.
— Хы-ы-ы-ы! — донёсся снизу стон.
Корнилов добрался до казака быстро. На лбу у Созинова краснела широкая ссадина, струйка крови скатилась на нос и застыла, оставив после себя страшноватый след. Капитан ощупал голову земляка руками.
— Живой, казак?
— Жи... живой.
— Не поломался?
— Не знаю.
— Ничего не болит?
— Всё болит, — пожаловался Созинов, — всё тело, все кости.
— Это от шока, — успокаивающе произнёс Корнилов, — скоро пройдёт.
Капитан подтянул к себе верёвку, расправил петлю и задрал голову, проверяя, готовы ли действовать люди, находящиеся наверху. В трещину заглянул Тилак, прикрыл глаза ладонью — трещин он боялся. А кто их, собственно, не боится? Даже барсы, ловкие звери, для которых страха вообще не существует, и те боятся.
Корнилов перекинул петлю Созинову.
— Надень её на себя. Верёвка должна пройти под мышками, — капитан красноречиво пошевелил плечами, — так же, как у меня. Понял?
— Хы-ы-ы, — жалобно простонал Созинов, руками он упирался в безмятежно голубые, лаково поблескивающие края трещины, одной рукой в один край, другой — во второй. Пальцы, прилипшие ко льду, задрожали — он не мог оторвать их от стенок. — Хы-ы-ы!
— Тихо, тихо, тихо, Василий, — попытался его успокоить Корнилов. — Всё в порядке... Приди в себя. Всё в порядке...
Он спустился чуть ниже, чтобы в случае срыва задержать Созинова.
Чёрная бездонь, глянувшая на капитана из горловины трещины, дышала холодом, мраком, была полна могильного духа, Корнилова пробил озноб, он передёрнул плечами и с трудом отвёл взгляд в сторону — бездонь притягивала к себе, манила и словно обещала вечное блаженство, капитан упёрся правым каблуком в крохотный выступ, за которым начинался «слив» воронки, снова подал верёвку Созинову.
