Юзеф Крашевский - С престола в монастырь (Любони)
— Жив Мешко и пусть здоров будет на долгие годы! Долгие годы!
Черные глаза князя вспыхнули; он стоял, дрожа от какого-то внутреннего восторга, осеняемый надеждой и отвагой. Это продолжалось один момент. Он поклонился, сделал рукой жест и сел.
Короткое, но важное совещание кончилось, и начался пир…
Опять чарочники и стольник разливали мед, и несмотря на присутствие князя в горнице поднялся шум и хохот.
Такое веселье царило и на дворе, и во всем городе. Молодежь бегала с копьями, гонялись друг за другом на конях… стреляли из луков и метали камни. Развеселившиеся воины, придворная свита и слуги показывали свое молодечество на глазах старшин, которые не думали мешать общему веселью.
Только у священной рощи, куда никто не смел заглядывать, царили тишина и спокойствие. На краю леса стояли несколько старцев, которые молча, с любопытством присматривались к тому, что делалось в замке. Обычная стража ходила вокруг кумирни. На пороге ее сидел знакомый нам Варга и, опершись на руку, с развеянными по ветру волосами, прислушивался к залетавшему из замка шуму и размышлял. Несколько подобных ему дедов с белыми палками медленно гуляли по роще.
Варга кого-то поджидал. Часто смотрел в сторону замка и поглядывал в кусты, но никого не было видно…
Под вечер гости медленно начали разъезжаться.
Утомленная прислуга легла на гумнах, в городе постепенно стихало; кое-где еще веселились, и оттуда долетал веселый крик и хохот… Сумерки сгущались, и вблизи священной рощи показался плохо одетый человек, робко к ней приближавшийся. По платью можно было подозревать в нем какого-нибудь батрака, которые так одевались… Осторожно выскользнул он из-за деревьев, посмотрел кругом и подбежал к кумирне… При виде его Варга встал с порога, подошел к нему и, увлекши его в противоположную сторону, остановился с ним у старого дуба.
— Слышал что-нибудь? Говори, — приказал кудесник.
— Все поселяне с князем заодно держат, — проговорил слуга, тяжело дыша. — Князь, что захочет, то и сделает…
— Кто там был? Считай! — велел Варга, нагибаясь к маленькому человеку, чтобы лучше услышать.
Слуга начал перечислять имена бывших в замке, припоминая, путаясь и считая по пальцам.
Варга спрашивал его, помогая ему вспоминать… получал ответы: то подтверждающие, то противоречащие; но когда старик потребовал, чтобы слуга рассказал ему, о чем там говорили и по какому вопросу совещались… слуга не умел дать отчета. Одно знал наверное, что все присутствующие обещали князю слепое послушание. Варга опустил голову на грудь, оперся на палку и молчал… Рукой дал знать батраку, что может уйти, но тотчас же позвал обратно.
— Любонь был? — спросил он.
— Нет, его не было… Несколько дней тому назад его потребовали в замок. Когда старик явился, князь имел с ним короткий разговор и отпустил его обратно.
Лишь только доносчик ушел, Варга, вернувшись в кумирню, поднял тяжелую попону и выскользнул куда-то в темный угол…
На скамье у самого входа сидели два старца, которые как будто дремали. При появлении Варги они встали.
— Теперь идите, — сказал им Варга, — знаете куда, и в какие дворы… не забудьте про Любоня… послезавтра у Лелева урочища… на рассвете…
— Послезавтра у Лелева камня, на рассвете… — машинально повторили два старца, а Варга еще раз повторил им то же самое:
— Послезавтра у Лелева урочища на рассвете…
Опять осторожно приподнялась попона кумирни, Варга вышел, оглядываясь кругом, за ним следовали два его посла… все они разошлись по разным направлениям.
Л ел ев холм находился среди лесов, на полдороге к Гнезну. Вековой дуб, полусгнивший, высохший уже, занимал середину лужайки, находившейся на самой верхушке холма и покрытой зеленой травой. Вокруг старого дуба, на некотором расстоянии друг от друга, образуя как бы венок, лежали серые каменные глыбы. Некоторые из них совсем уже опустились в землю, другие еще торчали на ее поверхности.
Пространство между камнями и дубом почти сплошь было покрыто целой массой маленьких глиняных чашечек, разбросанных в беспорядке, покрытых ветвями, листьями и зеленью. Среди них попадались кувшины и разбитые маленькие близнецы-горшочки.
Около дуба с одной стороны виден был пепел, остававшийся от зажигаемых здесь во время беседы костров. На ветвях дуба висела парусина, вымытая дождем и почерневшая от сырости. Она служила как бы навесом и покрывала часть ствола и ветвей. Другие куски парусины были сброшены ветром и тут же валялись на земле. Самый дуб имел как бы свою физиономию, отличавшую его от других. Необыкновенной толщины, у основания покрытый горбами и щербинами, странно изборожденный зигзагами часто попадавшей в него молнии и стекавшими по нем во время ливней струями воды, он возносился вверх, извиваясь, как бы в мучениях, и разделившись на несколько уродливо толстых ветвей… Они тоже росли не просто и естественно, но как-то странно изгибались: то тянулись ввысь, то падали к земле, то опять гордо подымались, как будто в борьбе с какой-то невидимой силою. Все это дерево, казалось, росло в течение целых веков в медленных, невыразимых и тайных мучениях… Оно производило впечатление вековой мощи, сотворенной для победы, но носящей на себе видимые следы пережитых бурных битв и страданий… Величественно поднимались над старым лесом его ветви: одни зеленые и густо покрытые листьями, другие нагие, обмершие, съеденные червями, покрытые мхом и истлевшие.
При взгляде на этого молчаливого, неподвижного великана с глубоко запущенными в землю, точно когти, корнями невольно охватывало чувство уважения и какого-то ужаса. Он был свидетелем, может быть, тысячелетних событий, бурь, моментов тишины и разных перемен на земле… Старый дуб носил на себе целый мир: его соками питались мхи, на их трупах росли травы, в углублениях его ютились лесные цветки, прячась там от холода и сырости. Грибы и плесень сосали его подножие, одну из его ветвей обвил хмель с какой-то отчаянной жадностью. Выше, между ветвями, устраивали свои гнезда птицы, вечно воюя между собою. Все дерево служило как бы убежищем для разных лесных зверьков…
Дуб, как и само урочище, звали Лелевым. Место это было священное, тайное, чудесное: сюда приходили больные вешать на ветвях деревьев платки, в которые закутывались, а затем снимали с себя, чтобы вместе с ними снять и болезни; женщины, умолявшие Леля о потомстве и жаждавшие знать будущее, перемены в жизни и искавшие утешения…
На третий день на рассвете, когда дуб еще был весь покрыт осенней росою, блестевшей от легкого мороза, из глубины леса показался Варга, еле волоча усталые ноги. Посмотрел кругом, прислушался, и, присев на одном из камней, задремал. В лесу слышны были постукивания о дерево дятла и карканье ворон, летавших над лесом.
Их неприятный голос разбудил старца, сделавшего недовольную гримасу. Он поднял голову; там высоко летала целая стая черных воронов, опускаясь все ниже и ниже, как бы намереваясь сесть на ветвях старого дуба; но вдруг они завертелись и с пронзительным криком полетели дальше.
Выходя из кустов, показался Любонь, одетый в простой зипун, лицо его было угрюмо. Поприветствовали друг друга кивком головы. Не успели перекинуться словом с Варгой, как вдруг со всех сторон, как из-под земли, начали выходить из леса старики, так же просто одетые, как Любонь.
Шли, опираясь на свои палки, и молча останавливались вокруг камней у старого дуба. Любонь насчитал их больше десятка. Те, которые постарше, присели на земле, некоторые из них вынули из-за пазухи какие-то мешки и положили их перед собою. Молчание было торжественное. На всех уже отцветших лицах виден был отпечаток грусти и гнева.
В то время как старцы занимали места около Варги, другие, более гордые, хотя одетые в сермяги, как и Любонь, придвинулись к последнему. Заметно было, что на этом собрании будут бороться какие-то две стихии.
Утро было туманное, но уже солнце выглянуло из-за туч, лучи его загорелись на верхушке дуба. Ветерок пролетал, и дерево, как бы проснувшись от глубокого сна, важно зашумело. Но ни одна ветвь его не дрогнула, только листья дрожали и колыхались. Несколько птичек, прогнанных ветром, улетели из гнездышек.
Вдруг старцы, сидевшие под дубом, начали тихо напевать какую-то песню. Слова ее не доносились до стоящих впереди, напев был заунывный, жалобный, а голоса выходили как бы из разбитой груди — угрюмые и придушенные. После каждой строфы один из них голосом говорил что-то Лелю и призывал богов на помощь.
Варга не пел, а слушал только, задумавшись и наморщив лоб. Пение длилось недолго и оборвалось с последней строфой. Слышны были грустные вздохи. Около Любоня сгруппировались землевладельцы, а дальше сидели жрецы, гусляры и прислуга кумирен и храмов. Все смотрели друг на друга, как будто спрашивая: что делать?
