Ирвинг Стоун - Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон
Он шагал по главной комнате взад и вперед, из трубки вылетали россыпи искр, способных пробудить ягненка к жизни.
— Но как же быть с делами, которые ты ведешь, и с работой прокурора?
— Джон завершит дела во время объезда, Сэм в состоянии вести всю переписку в конторе. Что же касается прокурорства, то, ты знаешь, суд не платил мне пять лет, еще с тех пор, как мы стали территорией. Полагаю, что я могу стать должником на одну четверть сессии…
«Странный человек, — подумала она, — у него жажда к приобретению земли, и вместе с тем он может работать пять долгих лет, не получая за это ни цента и храня при этом молчание».
— Это дело нескольких лет, Рейчэл, после этого мы можем стать владельцами большой плантации, о которой я всегда мечтал. Я хочу иметь для тебя самое лучшее в Кумберленде… самое лучшее во всем мире. Тогда мы окажемся на самой вершине. Никто не сможет взобраться выше и напасть на нас.
Она наклонила голову, и ее подбородок коснулся мягкой шерсти на голове ягненка. В течение года с того момента, как они повторно сочетались браком, Рейчэл понимала, что он загорелся решимостью обладать… богатством, властью. «Чем выше он взбирается, — думала она, — тем прочнее ему кажется его положение». Для нее же самой требовалось уединение, ибо ей было важно жить, не попадая в фокус чужих глаз, не становясь объектом подслушивания и притчей во языцех. Она хотела не то чтобы замкнуться, а чтобы никто не врывался в ее мир без ее согласия. Это желание было намного сильнее, чем тяга к пище, воде, сну и даже смеху.
Они были счастливы в Поплар-Гроув, пока… не пришли те известия из Харродсбурга. В течение первых двух лет Эндрю был доволен: земля хорошо плодоносила, они жили в достатке за счет того, что она давала, во всяком случае не лучше и не хуже, чем двадцать соседей в округе. Люди все еще называли их участок поместьем Джона Донельсона, и это давало дополнительную защиту от сплетен… а тем временем люди забудут, она и Эндрю упрочат свое положение. Однако то, что создавало ей уют и защиту, раздражало Эндрю и становилось все более неприемлемым для него. «Странно, — думала она, — но необходимость пройти вторую церемонию не повлияла ни на кого, кроме Эндрю и меня. Мысль об этом будет все время возбуждать его. Если я буду стараться поступать так, чтобы он казался неприметным, какой хотела бы быть я, это убьет его».
Она подняла голову. Ее голос звучал звонко.
— Уверена, дело с лавкой пойдет успешно, Эндрю; я буду тебе всячески помогать.
Она почувствовала слабое движение у себя на груди. Ягненок поднял голову, задергал тонкими ножками.
— Посмотри, дорогой, у него открылись глаза.
Ягненок проблеял, и его тельце затряслось.
— Теперь, дорогая, ты можешь поставить его на ноги, — сказал Эндрю. — Он хочет бегать.
Она осторожно опустила ягненка на пол около своей юбки. Некоторое время он стоял неуверенно, покачиваясь на слабых ножках, огляделся вокруг и отпрянул в испуге от огня. Потом побежал в другой конец хижины и снова к ногам Рейчэл.
/2/Рейчэл редко покидала Поплар-Гроув, и то лишь для коротких поездок в Нашвилл. У нее развилось шестое чувство, и с первого взгляда она могла сказать, занимает ли мысли людей ее история настолько сильно, что это видно по их глазам. Ее страшили косые взгляды, глухие пересуды, пересказы случившегося и всякое иное вмешательство в ее личную жизнь. Она избегала встреч с незнакомыми, даже если это происходило дома у ее сестер и она знала, что эти люди были друзьями семьи. Она утеряла способность уверенно смотреть в глаза другим, даже при малейшем намеке на любопытство или сомнение она отводила взор со смущением и болью. Чувство полной безопасности появлялось у нее лишь дома, на своем участке. Она с радостью принимала гостей у себя, ибо понимала: тот, кто способен отважиться на длительную поездку, не может не быть другом без камня за пазухой, радушным и искренним. Ведь только доброжелательные люди готовы сесть за ваш стол, верно?
Ей нужно было сохранять спокойствие, несмотря на то что от Эндрю приходили огорчительные известия. Из-за депрессии, охватившей Восток, договоренности, согласованные перепиской, сорвались ко времени приезда Эндрю в Филадельфию. Он был вынужден снизить цену за акр земли с одного доллара до двадцати центов, и тем не менее покупателей не было. К концу третьей недели разочарований он писал:
«Трудности, каких я ранее не испытывал, поставили меня в самое скверное положение, в каком может оказаться человек. Я не займусь таким бизнесом вновь ни за какие деньги…»
Сэмюэл и Джон Овертон часто наведывались в Поплар-Гроув к ней на ужин. Недавно Джон переехал в собственную хижину, которую он назвал Травелерс-Рест (Отдых путешественника), находившуюся в пяти милях к югу от Нашвилла. Он прочитал письмо Эндрю без очков, потом надел очки, чтобы лучше увидеть то, над чем следует подумать.
— Я говорил ему, что мы должны придерживать нашу землю и продавать ее участок за участком новым поселенцам, — сказал Джон. — Но он так торопился поехать в Филадельфию…
В отсутствие мужа она жила в подвешенном состоянии, стараясь заполнить каждый час бесконечными заботами: занималась шитьем детского белья для нового потомства, которого ждали Джонни и Мэри, вязанием зимних носков из грубой шерсти, шитьем одежды для себя на случай выездов на лошади и тонкой льняной рубашки для Эндрю, отделанной плиссировкой на груди… она берегла свои чувства до его возвращения. Экспедиция Никаджака отогнала враждебные индейские племена, и впервые после приезда в Кумберленд она могла обходить поля, не опасаясь нападения, могла сажать розы и овощи за домом. Ее любимец — ягненок всегда был около нее. В первый солнечный день апреля она приказала рабам вспахать и засеять поле. Перешагивая через борозды в своих высоких сапожках и тяжелой юбке из грубой хлопчатобумажной ткани, она следила за их работой. Широкая шляпа защищала ее лицо от жгучих лучей жаркого солнца. К середине мая в бороздах проклюнулись молодые поросли, а овцы, коровы и лошади дали новый приплод. Урожай обещал быть хорошим, живности было вполне достаточно, чтобы сделать запасы мяса, сала, шерсти и кожи. Она чувствовала себя помолодевшей, полной жизненных сил и готовой стать матерью: по ночам ее лоно жаждало мужа и ребенка, которого она хотела бы выносить.
Она ожидала, что Эндрю приедет недовольный и расстроенный. Но то, каким она его увидела, выходя из хлева в жаркий, обжигающий июньский день, превзошло все самые неприятные предположения. Он сидел понурый в седле на лошади, остановившейся перед хижиной. Это был совсем другой человек, а не тот, что уехал три с половиной месяца назад, полный надежд. Его глаза ввалились в глазницы, щеки впали и посерели, измятая коричневая одежда висела на исхудавшем теле, как на огородном чучеле.
Рейчэл отвела его в дом, позаботилась, чтобы он как следует вымылся горячей водой с мылом, затем натянула на него чистую белую льняную ночную рубаху и уложила в постель. Эндрю немного поел, пожал ей руку, а затем провалился от усталости в сон. Она закрыла ставни медвежьей шкурой, надежно защищавшей от солнечного света, и тихо затворила дверь.
Когда он проснулся, он тотчас же позвал ее.
— Сейчас я сильнее тебя, — решительно ответила она. Рейчэл стояла, уперев руки в бока, на ней был запачканный соком ягод фартук, ее карие глаза светились счастьем, что он наконец дома. — Тебе придется побыть в постели несколько дней.
Когда они совершили вдвоем первую прогулку по полям к реке, Эндрю был доволен увиденным:
— Ты великолепная хозяйка, дорогая, ты сделала работу лучше меня.
Они спустились к воде. Рейчэл сняла мокасины и побродила вдоль берега, подняв юбку выше колен. Эндрю поймал пескаря и рассказал, что произошло в Филадельфии. Он собирался уже покинуть город, не продав ни клочка земли, и, следовательно, без товаров для лавки, которую хотел открыть. И тут накануне поражения ему удалось продать участки бывшему нашвиллскому адвокату Дэвиду Аллисону, приехавшему на Восток и разбогатевшему на перепродаже западных земель.
— Единственное осложнение заключалось в том, что я должен был получить личную расписку у Аллисона. Мы пошли в компанию Микера и Кохрана, где я приобрел товаров на четыре тысячи восемьсот долларов, потом Аллисон повел меня в фирму Эванса и компании, где мне продали товаров на тысячу шестьсот долларов в счет того, что был должен мне Аллисон.
Самое большое его возбуждение, как оказалось, было связано с тем, что на пути из Филадельфии он набрал пачку книг — произведения графа Мориса де Сакса[5] «Мемуары о военном искусстве», Фредерика Уильяма фон Штейбена «Правила порядка и дисциплины войск Соединенных Штатов» и книгу Вергетиуса «О короле войны», считавшуюся своего рода военной библией.
