Михаил Грабовский - Пусковой Объект
— Эй, Бабай! Выйди на минутку! — электрик Сергей Еремин стучал в грязное окошко. — Выйди, посмотри что творится.
Бригадир уже не спал, грелся под одеялом. Рыхлый, обрюзгший, он нехотя скинул ноги с твердой лежанки.
— Ну что такое? Почему кричишь с утра?
Заспанный Базарбай появился в проеме двери в длинных помятых трусах и толстом свитере из верблюжьей шерсти. „Может, опять что со скважиной?” — промелькнуло в голове. Серега уже отбежал от вагончика. Он стоял на берегу нефтяного пруда и показывал двумя руками на глянцевую поверхность.
— Ты такое видел когда-нибудь, Бабай? — кричал он, ошеломленный обнаруженной утром картиной природы. Ночью в нефтяной плен попали по собственной инстинктивной глупости полтора десятка лебедей. Вероятно, под лунным мерцающим светом они приняли сверкающую поверхность за мелкое озеро, на котором можно было бы перезимовать или отдохнуть перед дальнейшим перелетом. Лебеди были замызганы парафинистой нефтью. Только шеи белели хрупкими торчками.
— Бена — мать! — вскрикнул Базарбай. — Буди людей, Серега. Надо что-то делать. Я сейчас оденусь, — и снова скрылся в вагончике.
Вскоре на берегу котлована собралась вся бригада: Сергей, Тле-ген, Сафи, Октай, Ибрагим и дядя Володя. Наблюдали, как бессильно барахтались в липкой грязи гордые изящные птицы. Их попытки выбраться по крутым склонам на берег были беспомощны, смешны своей повторяющейся безнадежностью. Они цеплялись лапками за скользкий склон, стараясь помогать крыльями и даже клювом. Проваливались в котлован и снова пробовали, как одержимые. Сергей и Октай от души смеялись над их неловкостью. Лебеди похожи были на толстую даму в немом кино, которая скользит на льду, пытаясь подняться. И тут же снова падает. Скользит и падает.
— Чего „ха-ха” развели, Бена-мать! — раздраженно оборвал их Базарбай. — Жалеть надо. И помогать. А не смеяться, как верблюд.
Ребята реагировали каждый по-своему:
— А что делать, Бабай? Мы же не виноваты, что у них голова не сварила.
— Бабай, верблюд не смеется, а плюется.
— Да-а, милые мои, это вам не термальные воды. Тут не перезимуешь!
— И рыба здесь тоже не водится.
— Надо хлебом их подкормить. Ибрагим, сходи за буханкой.
— Подкормишь раз, а потом что? Все равно сдохнут от холода и голода.
— Ну что, бригадир, долго будешь рожать? Что делать-то? Ты же начальник у нас.
Старый бурильщик знал твердо только одно: надо спасти птиц, чтоб не осталось плохое воспоминанье на всю оставшуюся жизнь. Вслух процедил как приказ:
— Надо вытащить их! Отмыть! Потом покормить и отпустить на волю.
— Всех отпустить? — удивился Октай. — Давай хоть пару на ужин оставим.
— Подавишься, Бена-мать! — озлился Базарбай. — Серега, сделай какой-либо загон около моего вагончика. Тлеген, Сафи и Октай — будете вытаскивать по очереди каждую птичку. И подносить мне. Я буду отмывать с дядей Володей. Порошок у меня еще должен быть. Попробуем с водой. Вода в бидонах вроде есть.
— У нас воды осталось только на два дня. Только до вертолета! — предупредил Ибрагим, отвечающий за снабжение. Главным образом, за воду, чай, хлеб и махорку.
— Не твое дело! — огрызнулся Базарбай. — Я здесь начальник, а не ты! Приказал?
— Ну, приказал.
— А тогда, чего стоите и яйца чешете? Делайте, что сказал. Повернулся и пошел, неловко переваливаясь, к своему вагончику.
Базарбай достал из шкафчика последние запасы ценнейшего продукта — две пачки моющего порошка. Из-под лежанки вытащил таз, предназначенный для мытья своих ревматических ног. Приготовил мешок с тряпками и грязными вафельными полотенцами, ожидающими вахтовой смены. Все это вытащил на площадку перед вагончиком, где Серега с помощью переносных заграждений уже сооружал что-то вроде тюремной клетки „два на три”. Базарбай подтянул поближе к себе два неполных бидона с водой и сел на каменную лавку, растопырив колени, в ожидании первой принесенной птицы. Закурил в мудром спокойствии в ожидании долгой и важной работы.
Происходящее было удивительно, не по-книжному. Лебеди не шарахались от людей, не отплывали от берега. Наоборот, сами лезли в протянутые руки. Они поняли, что люди хотят им помочь, вылечить от приключившейся болезни, перед которой бессилен их собственный жизненный опыт.
Два человека брезгливо подносили птиц к каменным ступенькам, где устроился мастер. Дядя Володя держал за лапы и помогал расправлять крылья, а Базарбай быстрыми резкими движениями снимал скребком налипшие баклажки нефти. Потом вместе с дядей Володей протирали их полотенцем, смоченным в мыльном растворе, обмывали чистой водой из большой глиняной кружки и наскоро обтирали сухим тряпьем. Базарбай действовал жестко, резковато и в полном молчании, забыв даже про свою любимую Бену-мать. Ни один лебедь не возражал против „грубого” обращения. Не дергался, не вырывался из его рук. Замирал в шершавых ладонях Базарбая, полностью доверяя ему. Каждая отмытая птица в загоне сразу же делала несколько размашистых пробных шагов, расправляла крылья, для нескольких легких взмахов, как будто обсушивая крылья, и проверяя себя в готовности к продолжению прерванного полета. Примеривались, смогут ли? Все ли у них в порядке? Но никто из них не делал попытки выйти из загона и взлететь. Ждали остальных. Ждали последнего.
Работа продолжалась пять часов без перекуров. На Базарбая было страшно смотреть. Как в кино: загримированный черт! Все его испещренное мелкими морщинками и оспинками лицо лоснилось от жирных черных пятен. Он устал, вспотел, но действовал в прежнем темпе. Порошок и, самое печальное, вода, были на исходе. Оставались неотмытыми две птицы.
— Бабай, эта последняя, — Сергей облегчено сунул дрожащую черную лебедушку.
— А там вон еще одна, на берегу! — крикнул Октай.
— Та сдохла! — уточнил Серега. — Мертвую же не будем обмывать? Так, Бабай?
— Мертвую что отмывать, — бригадир устало положил грязные руки на брезентовые колени. — Да и воды уже нет. Сами будем полтора дня на глотке сидеть. — Обтер руки тряпками и с наслаждением закурил. Вся бригада тут же дружно, как по команде, задымила, в ожидании дальнейших указаний.
— Ибрагим, — приказал Базарбай строго. — Чего стоишь? Сколько раз надо говорить, Бена-мать? Неси две буханки.
— Чего кричишь-то? — обиделся тот. — Сколько раз, сколько раз… Первый раз, бля, говоришь. Тоже корчит из себя великого полководца. Жуков узкоглазый. — Последние слова — уже отойдя шагов десять.
Базарбай услышал эти слова, но не обиделся, потому что Жукова он уважал, а глаза у него были действительно, узкими. Еще с самого детства. Он деловито перелил оставшуюся воду из одного бидона в свой таз и поставил его в самую гущу трепыхающихся птиц. Поднесенный хлеб покрошил туда же большими кусками. Снова закурил, с удовлетворением и какой-то детской радостью, наблюдая за их жадной торопливой трапезой. Наконец, открыл загон, приглашая птиц на сухую, открытую, утоптанную площадку между вагончиками. Переваливаясь на своих лапотках, птицы вышли осторожной гурьбой, шумно размышляя о чем-то между собой. На взлетной площадке отряхнулись, приготовились, словно ожидая команды Базарбая. Они выглядели смешно, пестро, с бурыми пятнами. Все какие-то разные.
— Все, все! Давай, давай! — заголосил мастер и принялся с горячностью и присвистом размахивать руками снизу вверх, показывая на небо. — Летите дальше! Куда летели!
— Давай, давай! — загалдели все хором.
Вожак первым сделал несколько быстрых шагов, взмахнул крыльями и взлетел. И мгновенно остальные зашуршали, затрещали, закурлыкали и дружно взмыли в ласковое воздушное пространство.
— Пошли! Пошли! — кричали им буровики с земли, размахивая руками и подкидывая вязаные шапочки. — Счастливого пути! Эй!
Лебеди набрали высоту и собрались в аккуратную летную стаю. Потом немного приспустились и сделали два прощальных круга над головами людей, как будто благодаря их за милосердие. Оглядели в последний раз серебряные домики и черное озеро. Снова взвились. Уже начали уходить. И в этот момент Базарбай испуганно вскрикнул:
— Бена-мать! Вот это да!
Он первым понял то, о чем другие еще не догадывались. Одна птица вдруг отделилась от уходящей стаи и камнем ринулась вниз, на людей. Нет, не на людей. Она упала шлепком, как-то неловко, на берегу нефтяного пруда, почти рядом с дохлой. Не убилась, а поковыляла к той, неподвижной, черной. Потрогала ее клювом несколько раз. И легла рядом, в нефтяную лужу. Бок о бок, склонив шею. Ребята бросились было шугать ее, дуру.
— Не трогайте ее! Не надо! — остановил их окриком Базарбай. Потом тихо добавил:
— Не видите что ли, Бена-мать? Она сама хочет умирать вместе с ним.
Все застыли в нерешительном ожидании
