Александр Старшинов - Завещание императора
Но он слишком далеко. Мевия гораздо ближе. Гладиаторша тоже кидается к повозке, по дороге как бы мимоходом отбив щитом метивший ей в грудь клинок и в свою очередь вспоров горло противнику. Один из разбойников хватает Кориоллу за руку и пытается утащить за собой. Кориолла визжит и всаживает ему в руку дареный ножик.
В этот миг Мевия уже рядом. Взмах клинка — и незадачливый похититель валится к ногам Кориоллы. Та хватается за открытую дверь… Ноги не держат, зубы клацают.
Перед глазами плывет…
— Не видела боксера? Нет? — спросила Мевия, отирая предплечьем лоб. — Вот же лысая задница! Неужели мерзавец смылся! Эй, Токсил! — крикнула она одному из своих людей. — Уродов не добивать, парочку мне живьем.
— Зачем? — удивился тот, кого Мевия назвала Токсилом.
— Зажарить хочу… — оскалилась гладиаторша. — Декстр меня убьет, если мы опять не выйдем на след.
— Приветствую тебя, госпожа, — раздался рядом хриплый голос.
Кориолла поглядела на говорившего. Это был тот самый боец, что крушил разбойников с четкостью боевой машины. Теперь он снял шлем. Его изуродованное шрамами лицо не спутать ни с одним другим.
— Молчун? — изумилась Кориолла. — Разве ты не в Дакии?
— Нет, госпожа. Я теперь фрументарий и служу под началом Афрания Декстра.
О, боги! Какое счастье! Молчун из славного контуберния. Кориолла знала, что Приск и его друзья считают контуберний своей семьей. Так что Молчун ее в обиду никогда не даст.
— Почему ты называешь меня госпожой? Я же — Кориолла…
— Ты — жена военного трибуна, госпожа, — ответил Молчун. — Значит, госпожа.
— Спасибо, что освободила нас… — Кориолла ухватила Мевию за плечо. Не по-женски мягонькое, а по-мужски твердое.
— А ты не свободна… — засмеялась Мевия, выворачиваясь из пальцев Кориоллы. — И в Комо уже не едешь.
Глава V
ПИР НАМЕСТНИКА
Осень 866 года от основания Рима
Вифиния, Никомедия
До обеда Приску больше не удалось поговорить с Плинием. Ему показалось, что наместник его избегает. Возможно — так и было. Вместе с появлением Приска в Никомедии на голову правителя Вифинии одно за другим рушились несчастья. Сначала — украденный пергамент с завещанием. Потом Авл Сканий из услужливого секретаря и переводчика, что был мягче кроличьего меха, превратился в отъявленного преступника. Да и дело Калидрома (которого надо было срочно отдавать в руки императорских фрументариев) не добавляло устойчивости положению наместника. И хотя Плиний ни на палец не сомневался в том, как именно он должен поступить, предстоящее мутило душу.
На обеде Плиний появился нарядный, но сильно измученный — испарина на высоком лбу, подрагивающие тонкие, липкие от пота пальцы. Тога, новенькая, с заглаженными и заколотыми складками, что тяжелила его плечи этим утром, была снята, и за столом наместник мог позволить себе возлечь в тунике из яркого шелка. Его жена по старинному римскому обычаю не возлежала, а сидела на стуле. Она слушала Плиния не как супруга, но как оратора и время от времени похлопывала в ладоши после какой-нибудь особо удачной фразы. На миг Приск встретился с нею глазами и прочел в ее взгляде не кокетство юной матроны, не гордость и уж конечно не спесь — а смертельный страх… Она боялась сделать что-то не так, что-то недостойное своего умного и великолепного супруга-наместника.
Приск улыбнулся ей ободряюще. Она смутилась, покраснела и подумала неведомо что…
За обедом разговор вдруг зашел о строительстве канала, который Плиний так и не успел вырыть. Наместник стал расспрашивать Приска о знаменитом мосте через Данубий, возведенном Аполлодором Дамасским.
Приск решил поторговаться:
— Мой добрый Секунд, у меня есть архитектор и механик не менее талантливый и умелый, нежели Аполлодор. Разумеется, он не так знаменит, но до начала военных действий он бы мог приехать к тебе из Антиохии. Я имею в виду восхитительного Филона, того самого, что придумал машины, сумевшие сжечь стены Сармизегетузы.
— Разве это не машины Аполлодора? — удивился Плиний.
— Ну вот, всегда так! — покачал головой военный трибун. — Нет же, конечно! Это были механизмы Филона. И никто более такого построить не сможет. Даже сам Аполлодор. Однако мне будет стоить немалых трудов выпросить у Адриана Филона до весны в твое распоряжение…
— Какую же услугу попросит Адриан? Как ты думаешь? — По всему было видно, что Плинию до смерти был нужен Филон.
— Если я расскажу наместнику Сирии, что ты по здравом размышлении решил передать ему пергамент… — Приск снизил голос до мягкого шепота.
— Я не могу… — так же шепотом с невыносимой мукой ответил Плиний.
— С обещанием вернуть… — продолжал шептать Приск, суля то, что исполнить ему не по силам.
— Я… не могу…
Тем временем Калидром раздувался от гордости, наблюдая, как в столовую вносят приготовленное им блюдо в виде Капитолийского холма с храмом на вершине.
Раб-разрезальщик принялся накладывать гостям большие, огромные даже куски.
Плиний попробовал первым, одобрительно кивнул.
— Я уже объелся, — признался юный Марк. — Мы что, должны слопать еще целый Капитолий? О нет, без меня…
— А я кусок все же съем, — засмеялся Приск.
Он взял кусок… И вдруг что-то кольнуло палец… Кость?
Трибун опустил кусок на свою тарелку, попытался отобранным у раба ножом отделить осколок кости… и вдруг понял: это не кость — под металлическим лезвием хрустнуло что-то речным песком… Приск наклонился и ногтем подцепил прозрачный крошечный осколок.
Сомнений не было — внутри Капитолий был нафарширован толченым (но отнюдь не в пыль) стеклом. Причем так ловко, что в мягком соусе из шафрана и яиц увязли острые осколки.
— Стойте! — закричал Приск, вскакивая. — Никому не есть! Это отрава!
Калидром, по-прежнему стоящий в углу триклиния, побелел.
— Не может быть… нет… я же сам пробовал. — Он кинулся — но не вон из триклиния, а к своему творению, схватил кусок, положил на язык, подвигал челюстями…
Ощутил на зубах отвратительный хруст, спешно выплюнул не проглоченный кусок, схватил у виночерпия кувшин и, отхлебнув прямо из горла, прополоскал рот и опять выплюнул — струей на пол.
— Вот же лысая задница… — выругался он на солдатский манер.
Плиний тоже поднялся. Поднес к губам салфетку. На белом льне расплылось алое пятно. Но, вместо того чтобы срочно сплюнуть, наместник судорожно сглотнул… стиснул зубы… с уголка рта стекла алая капля…
Юная супруга Плиния испуганно всплеснула руками, но так и осталась сидеть. Вдруг разом взвыли и запричитали сбившиеся в углу триклиния слуги. Если господина отравил кто-то из них, домашних, всех ждет неминучая смерть.
— Почему никто не попробовал блюдо… почему никто не наблюдал… — Приск оглядывался, пытаясь найти виноватого.
Он только сейчас понял, что Плиний и подумать не мог, что один из его домашних попытается убить хозяина или отравить. К рабам и вольноотпущенникам он относился снисходительно, а они платили ему полновесно — леностью и пренебрежением, — но не злоумышляли никогда. Приск зачем-то схватил за шкирку одного из прислужников, кажется структора, который руководил подачей на стол череды блюд, игрой музыкантов и прочими радостями хозяйского пира.
Раб заверещал от ужаса и инстинктивно принялся выдираться, суча ногами и визжа, и едва не опрокинул стол. Приск отшвырнул его, тот больно стукнулся спиной о стену, вскрикнул да так и остался сидеть, оглядывая столовую круглыми от ужаса глазами.
Тем временем Постумий Марин, также присутствовавший на обеде, поднялся со своего места.
— Тита ко мне, — послал он одного из рабов за мальчишкой-прислужником, что в это время вкушал остатки блюд в комнатке при кухне.
— Нет, — прошептала юная Кальпурния и подалась вперед. — Нет… — Она схватила Плиния за руки и принялась рассматривать его пальцы — на одном тоже была кровь. — Ты просто порезался… да, ты просто порезался… зачем ты берешь нож… неужели у тебя нет хорошего разрезальщика… — причитала она, мотая головой и не замечая, что по щекам ее текут слезы. — Ты порезался…
— Это все твой подлый помощник… Авл Сканий, — вдруг забормотал один из слуг, кидаясь в ноги наместнику. — Я видел, видел, как он явился днем на кухню и все вертелся возле чистого блюда…
— А еще он сказал, что маловато соли, — вспомнил вдруг Калидром. — Да-да… Это он наверняка подсыпал толченое стекло вместо соли.
— Рвота… надо немедленно вызвать рвоту, — заявил Постумий. — Приляг, сиятельный, — попросил он Плиния. — Кто не ел последнее блюдо, все покиньте столовую. А кто ел — пусть останутся — я осмотрю каждого.
