Рафаэло Джованьоли - Мессалина
- Мне нужно знать… - тут Клавдий немного замялся, - верно ли, что моя жена, Валерия Мессалина, любит меня? Не изменяет ли она мне?
- Но для этого мне нужна не твоя рука, а Мессалины, - удивленная таким вопросом, ответила колдунья. - Да и вообще, стоит ли интересоваться подобными пустяками? Будь у твоей жены любовник, чем бы она отличалась от любой другой красавицы Рима? Ведь среди них разве что одна на тысячу других предпочитает хранить верность своему супругу. Или Мессалина живет не в Вечном городе? Иногда мудрость проявляется в незнании чего-либо. Тем более - счастье. Только неведение делает человека счастливым. Чем больше люди узнают о том, что их тревожит, тем меньше счастья у них остается.
- Это верно! - пробормотал Клавдий. - Но, думаю, известие, о котором сообщают линии твоей правой руки, должно успокоить тебя.
- О чем ты говоришь?
- О том, что Мессалина любит тебя.
- Правда? Ты уверена в этом? - воскликнул Клавдий с такой горячностью, которой трудно было ожидать от флегматичного толстяка.
- Это так же верно, как то, что ты стоишь передо мной.
- Ах! Как я тебе признателен! Да будут у тебя сто лет счастливой жизни! Это все, чего я желаю! Я знаю, что ты не обманываешь, тому есть тысячи доказательств! Она так прекрасна. Она так внимательна к моей дочери Антонии, к нашей малютке Оттавии. Моя бесценная Мессалина! Как я люблю ее! Я не могу устоять перед ее красотой! Как бы я смог жить без нее!
Клавдий ненадолго умолк, а потом задумчиво добавил:
- Ты права, некоторое неведение дает человеку счастье. А я хочу быть счастливым всегда.
С этими словами Клавдий потянул назад свою руку.
- Подожди! - воскликнула колдунья. - Ты будешь так счастлив, как не можешь даже представить себе! Вот знаки на твоей ладони. Я их вижу!
Локуста еще внимательнее присмотрелась к руке Клавдия и, наконец, медленно проговорила:
- Здесь написано, что ты удостоишься наивысшей власти!
- Молчи! - закричал дядя Гая Цезаря, приложив левую ладонь к губам колдуньи.
- Ты можешь заставить меня молчать, но никто не в силах стереть знаки судьбы, которыми ты отмечен.
- Хорошо, хорошо, но ты все равно молчи, - с дрожью в голосе прошептал Клавдий. - Я ничего не знаю и не хочу знать! Мне ничего не нужно. Я хочу спокойно прожить свою жизнь.
Локуста отпустила руку бледного, трясущегося супруга Мессалины и пристально посмотрела на него. Этот человек, расстроенный и едва ли не озлобленный тем, что у любого другого вызвало бы чувство гордости, тщеславия или, по крайней мере, удивления, был ей любопытен.
- Как? Ты презираешь самые высшие почести, какие только доступны смертным? - воскликнула колдунья, которая пыталась понять, не разыгрывает ли ее Клавдий, и не могла поверить в то, что он не притворяется перед ней.
- Да, да, да! - в порыве отчаяния несколько раз повторил брат Германика. - Я презираю власть. Мне нужны домашняя тишина, моя библиотека и моя Мессалина, а больше мне ничего не нужно!
Он неожиданно вскочил на ноги, чуть ли не кубарем скатился с помоста и, умоляя Локусту никому не говорить о ее предсказании, а еще лучше забыть его и никогда больше не вспоминать, попятился к дверям. По пути он сорвал с пояса кошелек и, бросив его на черный стол, выбежал из лаборатории.
Колдунья последовала за ним, но вскоре вернулась в сопровождении Авла Вителия, который сразу снял с плеч широкий темно-лиловый плащ и бросил его на софу.
- Ну? - спросил Авл Вителий, - ты готова посмотреть мою ладонь, как обещала несколько дней назад на играх в Большом цирке?
- Сегодня ты уже приходил ко мне. Скажи, почтенный Вителий, ты очень хочешь знать, что с тобой случится в далеком будущем?
- Да ты же сама внушила мне это желание, когда я пришел в цирк и сел возле тебя.
- Только не возле меня, а возле моей прекрасной соседки Ливии Орестиллы…
- …и, взглянув на мое лицо, ты сказала, что я не рожден для заурядных дел. Что мне предстоят либо самые высокие, либо самые низкие поступки.
- А может быть, те и другие одновременно.
- Пусть даже так. Но разве наша вина, что нам суждено делать больше зла, чем добра? И что такое зло? Что такое добро? Где кончается одно и начинается другое? Скажи, плохо ли, что мы, никем не спрошенные, хотим того или нет, брошены в этот мир и желаем жить, а кроме того, быть радостными, счастливыми и богатыми? Скажи, если в мире есть волки и есть ягнята, то разве странно, что одним людям суждено всю жизнь дрожать, а другим - быть смелыми и решительными? Я знаю только одно зло - то, которое причиняют мне. И только одно добро - то, что доставляет мне удовольствие.
- Эта философия, Авл, не столь убедительна, сколь удобна в наше время.
- Ни один человек не может не быть человеком своего времени. Если я преклоняюсь перед Манлием Курием и Фабрицием Луцином, чья доблесть была прославлена в век добродетели и достоинства, то в Сократе или в Гае Гракхе, выставлявших напоказ свое совершенство и хваставшихся им, я вижу только неисправимую порочность их эпохи.
Локуста проницательным долгим взглядом посмотрела на своего собеседника. От человека, хорошо знавшего ее, едва ли укрылась бы чуть заметная усмешка, промелькнувшая в уголках ее рта. Однако Авлу показалось, что колдунья в душе была согласна с его словами.
- Ну, как? Хочешь ты или нет составить гороскоп по этой руке? - спросил юноша, протягивая Локусте раскрытую ладонь.
- Не торопись, достойный Вителий. Сначала мне нужно кое-что узнать от тебя.
- Спрашивай, если это так необходимо, и ты получишь любые сведения впридачу к десяти викториалам [110], которые приготовлены для тебя вот в этом кошельке.
- Что случилось с Тиберием Гемеллом?
- То, что случается со всеми смертными, когда приходит их последний час. Он мертв.
- Он убит по приказу императора?
- Ну… Точнее сказать, он убит по воле императора, который слишком уважает кровь дома Юлиев, чтобы оставить жить отпрыска палача Тиберия.
- Когда он убит?
- Только что. Часа два назад. Божественный Гай еще в полдень отдал приказ одному преторианскому трибуну и велел исполнить это поручение немедленно. Но безмозглый Тиберий шлялся по городу с компанией молодежи, над которой он, по благосклонности Цезаря, был назначен прицепсом. Только в шестом часу, когда он, наконец, вернулся домой, приказ был приведен в исполнение.
- Какая жестокость! - прошептала Локуста.
- Ого! Что я слышу! Верно, тебе уже надоело предсказывать счастливое будущее каждому встречному? Учти, стоит только божественному Гаю узнать об этих словах, и я без всякий хиромантии смогу предречь тебе немедленную и страшную смерть.
Авл Вителий немного помолчал, а потом продолжал прежним беззаботным тоном:
- Ладно, только выбрось из головы намерение порицать указы или поступки самого справедливого, мудрого и предусмотрительного божественного Гая! Если угодно, вини во всем этого старого дуралея, которого чернь называет Зевсом! А божественного Цезаря оставь в покое.
- Хорошо, я так и поступлю, - погрустнев, согласилась Локуста.
- К тому же этот парень умер легкой смертью: в одно мгновенье, без жалоб, без агонии. У него уже не было головы, а пульс еще был ровный.
Недолго подумав о чем-то своем, Авл Вителий снова протянул колдунье правую руку и повторил вопрос:
- Итак? Ты будешь предсказывать мне будущее?
- Иди за мной, - ответила колдунья и стала подниматься по ступеням к столу, на котором горел светильник.
Усевшись в кресло, она минут пять внимательно изучала ладонь Вителия. Все это время в комнате стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком.
- Ты не лишен самых тяжких пороков… - наконец начала говорить колдунья.
- Я знал, что ты это скажешь. Но тут возможны и другие толкования: то, что ты называешь пороком, для меня может быть добродетелью, и наоборот…
- …и все-таки здесь написано, что тебе предстоит владеть империей.
Авл Вителий подскочил от неожиданности. Краска бросилась ему в лицо, он схватил обе руки колдуньи и растерянно спросил:
- Что?… Что ты сказала?
- Разве ты не слышал? - невозмутимо произнесла Локуста. - Я сказала, что тебе суждено быть императором.
Вителий пошатнулся и еще крепче сжал руку женщины. Его лицо вдруг смертельно побледнело. В комнате вновь воцарилась тишина. Темно-каштановые зрачки Авл а Вителия медленно скользили от одного предмета к другому, не задерживаясь на них, словно сын Луция ничего не видел перед собой.
- Ты не лжешь? - через некоторое время обратился он к гадалке. - Ты не ошибаешься? Это действительно так?
- Да, это так. Я не лгу и не ошибаюсь. Я не могу прочитать сейчас ничего, кроме того, что написано здесь.
Вителий порывисто припал губами к рукам колдуньи и стал горячо целовать их. Потом бросился ей в ноги и, обхватив колени, стал покрывать поцелуями края ее одежды.
- Какая честь! Как я люблю тебя! Я твой слуга во веки веков. О мудрейшая из женщин! О могущественнейшая!
