Алоис Ирасек - Псоглавцы
Козина готов был просидеть за разговорами до утра, но Ганка напомнила, что Искра устал и надо дать ему отдохнуть. Молодой хозяин предложил ему постель, однако Искра решительно отказался.
— Нет, пойду домой. Соскучился по Дорле.
Он очень обрадовался, когда Ганка сказала, что Дорла была здесь вечером и чувствует себя хорошо.
— Так, значит, аист у нас еще не побывал? — весело спросил он. — А я-то дорогой мечтал, что приду и усядусь у люльки…
— Подожди, не уйдет от тебя…
Взяв волынку и простившись с хозяевами, Искра вышел из усадьбы Козины и быстро зашагал домой. Луна уже заходила, светлая полоса на востоке предвещала рождение нового дня. Было свежо, дул холодный ветер. Подкрепившись у Козины, Искра не шел, а бежал в свой хуторок. Кругом стояла глубокая тишина. Вот и дом его — у опушки черного леса. Ну, теперь уж он насидится дома! Как он скучал там, в огромном городе, какой длинной казалась ему дорога! Дорла, верно, спит. Вот испугается, когда он постучит и окликнет ее! Искра вдруг остановился. Что это? Или ему показалось?.. Он шагал дальше по тропинке, покрытой росою. И уже почти у самого дома он снова услышал… Да ведь это же плач! Крик! Детский плач, детский крик! И — там, в его хате, в его хате!
Искра бросился со всех ног. Волынка чуть не слетела у него с плеча. В это время из дома выскочила какая-то женщина с кувшином в руке и побежала к колодцу. Это была мать Дорлы. Увидев зятя, она крикнула:
— Беги скорей! Сын! Мальчик!
Искру не надо было понукать. Усталости сразу как не бывало. Словно не длинный и трудный путь он проделал, а умылся святой ивановской росой. Весь сияющий, взлетел он на крыльцо и от волнения едва нашел щеколду. А за дверью желанный первенец приветствовал его своим криком.
Глава восемнадцатая
Ганка горячо радовалась за Дорлу, когда Искра вернулся домой. Слушая жалобы Дорлы, она искренно жалела подругу. А теперь и ее самое ждало такое же горе. Козина отправлялся в далекий путь. Все этот суд!..
Он уже готовился в дорогу, уже наказывает, что и как делать без него по хозяйству. А эта бессердечная старуха, его мать, делает вид, будто он уходит куда-то недалеко по соседству. Да еще утешает ее, что это для него большая честь, через неделю-другую он вернется, что это уже в последний раз.
Последний! Ох, дай-то бог!
Вести, принесенные Искрой, оказались верными. Вскоре через Пльзень пришло из Вены сообщение, что жалоба ходов передана в апелляционный суд. Одновременно было получено распоряжение, чтобы ходы, кроме прежней делегации, прислали в Прагу семь человек толковых и пользующихся доверием крестьян для присутствия при окончательном разборе дела.
«Не могли они обойтись без Козины! — сетовала в душе Ганка. — Зачем его выбрали? Зачем он согласился!»
А он согласился! Да еще с какой готовностью! В Вену он не хотел идти, а в Прагу отправлялся охотно. Там не обязательно было знать немецкий, можно было защищаться на родном языке и можно, наверное, добиться толку. Сообщение Искры и это официальное уведомление утешили и его и всех в Ходском крае. Никто не сомневался теперь, что решение, объявленное в Тргановском замке, было подложное, и Козина был прав, когда возражал краевому гетману. Там считали, что делу конец, да еще грозили всякими карами! Потому-то паны так спешили тогда и требовали немедленной присяги на крепостную верность и послушание. А дело снова пошло в апелляционный суд! Что-то скажет теперь Ломикар? Должно быть, сам не рад, что связался с ходами. Ну, теперь-то будет настоящее решение! Эти выбранные принесут из Праги, даст бог, другое решение. Во всех ходских деревнях радовались тому, что выбранные отправились в Прагу, и с надеждой ожидали решения дела.
Козина был весел, спокоен и уверен в благополучном исходе. Лишь в канун отъезда его охватило беспокойство. До полудня он был у старого драженовского дяди; после полудня был дома. Ганка собирала его в дорогу, молчаливая, грустная. Ничто у нее не спорилось. Даже пироги не удались ей. Она все путала, часто задумывалась…
Вечером Козина наскоро забежал к Сыке, и они вдвоем пошли к Матею Пршибеку. Он был дома, сидел за столом-колодой и ужинал. Гости тоже присели, и рассудительный Сыка завел речь о предстоящей дороге в Прагу.
— На этот раз, можно думать, решение будет другое, — подчеркнул он.
— Примерно такое же, как и в Вене, — заметил с усмешкой Пршибек.
— И Вена решила бы иначе, если бы не эти драки и не это шествие с плеткой.
— Ты думаешь? — усомнился Пршибек. — Ну вот, сейчас мы вас слушаем, сидим тихо, точно мыши под метлой, шелохнуться боимся. А что будет — увидим.
— За этим-то мы к тебе и пришли. Уж как-нибудь потерпите. Помолчите это время. Недолго осталось ждать, — сказал Козина. — Обещай нам, Матей!
— Гм!.. Ко мне за этим пришли… Значит, я тут буян?.. Ну, ладно, буду молчать, если меня оставят в покое. Посмотрим, чего вы добьетесь. Но только знайте: если паны начнут, я в обиду себя не дам! А сам не начну — вот вам моя рука! Подождем, с чем вы вернетесь. Счастливого пути! — И Матей протянул гостям руку.
— Слово он сдержит, — сказал Козина, выходя с Сыкой за ворота. — Теперь я спокоен.
Вечер он провел с женой и детьми. Старая Козиниха тоже пришла и засиделась до ночи.
Ганка долго не могла уснуть и все молилась. Пробуждение тоже было печальное. Едва она открыла глаза, как вспомнила, что муж сегодня уезжает… Сердце ее сжалось. Уезжает всего на неделю-другую — что с ним может случиться? — и все же!
Когда она встала, Козины уже не было в хате. Он побывал в хлеву, зашел в конюшню поглядеть на лошадей, еще раз окинул хозяйским взглядом усадьбу, потом направился в огород.
Было раннее июньское утро. Трава и цветы сверкали росой, в воздухе звенело пение птиц. Молодой крестьянин остановился и невольно загляделся на родные горные места. Налево, на Дубовой горке, в первых лучах зари загорались верхушки дубового леса. Прямо впереди синел могучий старый лес Дмоут, тут же высился Зеленов, рядом с ним Гавловице, а у самого леса — Гамры. За Дмоутом в голубоватой дымке виднелся длинный хребет Осека. Куда ни глянь, всюду холмы, горы, вершины, покрытые дремучими лесами, принадлежавшими когда-то ходам.
Хозяйским взглядом окинул все это Козина, и его взор остановился на волнующейся полосе хлебов за усадьбой. Крестьянин глубоко вздохнул и, серьезный и задумчивый, вернулся в дом. Мать была уже там. Дети проснулись. Только теперь почувствовал Козина всю тяжесть предстоящей разлуки. В это мгновенье он забыл о великой борьбе, о цели, ради которой он уходит из дому, — для него существовали только дети. Он внушал Павлику, чтобы тот не очень шалил без него, и гладил золотистую головку Ганалки, с улыбкой отвечая на ее детские вопросы о дороге, о Праге, о которой в последнее время она много слышала от взрослых…
В это время вошел Сыка, совсем готовый в дорогу.
Делать нечего! Ганка встала и принесла мужу его лучший жупан, в который он и переоделся. Придется ведь ходить к важным лицам. Это был свадебный жупан. В одну из петлиц его были продеты две длинные ленты — подарок невесты, память о счастливом дне свадьбы[10].
Уже вставали из-за стола, когда послышался голос Криштофа Грубого и в комнату вошел седовласый драженовский дядя, готовый в дорогу. Он пришел проститься.
— Я старый человек, и кто знает, что может быть. Хотел еще раз взглянуть на тебя, сестра, да на тебя, Ганка, и на детей твоих. Сохрани вас бог!
Ганка расплакалась. Старая Козиниха молча протянула брату руку, глаза ее тоже подернулись слезами и губы ее дрожали. А когда подошел сын и стал прощаться, слезы ручьем потекли по ее морщинистым щекам. Она окропила его святой водой и перекрестила.
Козина, улыбаясь, старался как-нибудь успокоить плачущую Ганку. Не навек же он уезжает! Но когда он наклонился к детям, чтобы поцеловать их, у него подкатил к горлу комок.
В самую последнюю минуту прибежал Искра Ржегуржек. Не мог же он не попрощаться с верным другом и крестным отцом своего Иржичка! Вместе с женщинами и детьми он проводил Яна за ворота, где уже дожидалась приготовленная повозка. Тут же собрались соседи пожелать своим выборным счастливого пути.
Повозка тронулась. Козина все время оглядывался. Оглядывался даже тогда, когда уже не видно было плачущей жены и детей, оглядывался с грустью, пока не скрылся окончательно из глаз родной Уезд. Спутники его тоже были задумчивы и молчаливы: ведь на такое серьезное дело отправлялись они! Разговорились лишь в Домажлице, где их ожидали остальные выборные: Иржи Печ из Ходова, Немец из Мракова, горячий Брыхта из Постршекова и Адам Эцл-Весельчак из Кленеча. Все семеро разместились в повозке и, не теряя времени, тронулись в путь, в Прагу.
Недалеко от города их нагнала карета, запряженная четверкой вороных в роскошной сбруе. За каретой ехала повозка с панской челядью. Позади скакали четверо верховых. Когда карета поравнялась с повозкой ходов, Козина привстал, чтобы лучше рассмотреть, кто едет. В это время чья-то рука отдернула занавеску, и из окна кареты выглянуло веснушчатое лицо, обрам генное пышными буклями аллонжевого парика.
