Николай Равич - Две столицы
После Перекопа, где на воротах было написано «Предпослала страх и привнесла мир», по дороге к Бахчисараю вдруг несколько тысяч вооружённых с головы до ног татар налетели на императорский кортеж. Екатерина, которая знала, в чём дело, сделала вид, что испугалась, и, приложив руку к сердцу, сказала императору:
— Что, если этим верным мусульманам придёт в голову насильно отвезти нас в гавань и отправить в Константинополь к султану?
Иосиф Второй, и глазом не моргнув, сказал императрице:
— Я думаю, ваше величество, что князь Потёмкин не мог дать им такой инструкции.
Действительно, через минуту воинственные крики татар сменились приветственными, они из нападающих превратились в почётную охрану, а на всех остановках муллы со всем татарским населением столь громогласно молились за здравие Екатерины, ударяя при этом лбами о землю, что даже мешали придворным спать.
Было, однако, нечто во всём этом театральном представлении и такое, что не только должно было остаться навеки, но и повлиять на дальнейшую судьбу всего Ближнего Востока.
В Севастополе во время ужина занавеси были спущены. Когда подали шампанское, их раздвинули, и перед императором во всём великолепии предстали бухта, залитая розовым отблеском заката, и множество военных кораблей. Паруса их были надуты, пушки стреляли. Они гордо выходили в море, и всем за столом стало ясно: Чёрное море называлось «русским», потом стало турецким, теперь оно вновь превратилось в русское, и уже навсегда.
И дальше, в Херсоне и Феодосии — всюду Иосиф видел новые корабли, стоявшие на воде или строившиеся. И он заметил, что Потёмкин обо всём говорил с пренебрежением и лёгкой усмешкой, но коль скоро речь заходила о Черноморском флоте, лицо его оживлялось, взгляд становился яростным, в голосе звучала непреклонная настойчивость. И как-то, выпив лишнее, он сказал:
«Помру я, придут другие, а детище моё — Черноморский флот — не токмо останется, но превратится в могучую силу и славу русскую распространит по всему миру…»
Путешествие заканчивалось. Екатерина должна была выехать в Кременчуг, оттуда в Полтаву, Харьков, Курск, Орёл, Тулу, Москву.
И перед расставанием Иосиф Второй подписал с Екатериной договор о взаимной гарантии владений и совместных действиях в случае будущей войны с Турцией.
10
Очередной удар
Митрополит Платон сидел в своих роскошных покоях в Троице-Сергиевой лавре и читал по-французски «Орлеанскую девственницу» Вольтера:
Уже Иоанна на осле верхом,
Уже Денис подхвачен вновь лучом
И за девицей поспешает следом
Приуготовить короля к победам,
То иноходью шествует осёл,
То в небесах несётся, как орёл.
Платон приподнял голову и посмотрел на печь. Голландские кафели, из которых она была сложена, с точностью иллюстрировали содержание сей безбожной книги: благородный осёл нёс могучую обнажённую деву с мечом в руках, радуясь её соблазнительным прелестям.
Митрополит Платон, прозванный «вторым Златоустом» и «московским апостолом», был пастырь, какого не видела до того времени Русская церковь. Его труд «Краткое благословение» был не только переведён на все языки мира, но высоко оценивался в Кембриджском и Оксфордском университетах. «Церковная Российская История», написанная им, являлась первым опытом изложения истории Русской Церкви. Сам он считался оратором, обладавшим такой силой внушения, что даже Екатерина, которая терпеть его не могла, говорила:
«Платон делает из нас всё, что хочет; хочет он, чтобы мы плакали, — мы плачем, хочет, чтобы мы смеялись, — и мы смеёмся».
Платон обладал светлым умом, обаятельными манерами тонко воспитанного человека, спокойным, ровным характером. Он получил блестящее образование. Управление церковью не мешало ему следить за всеми событиями в жизни и быть подлинным знатоком литературы и искусства. Авторитет его во всём мире был настолько велик, что когда после первого приезда в Россию императора Иосифа Австрийского и посещения им Москвы его спросили, что он там видел замечательного, император ответил:
— Я там видел Платона.
Теперь Платон отвёл глаза от голландских кафелей и начал сравнивать рисунки на них с прекрасными гравюрами во французском издании. В это время раздался осторожный стук, и, приподняв тяжёлую штофную гардину, на пороге появился служка в шёлковом подряснике, подошёл к Платону неслышными шагами, поклонился в пояс, держа в руках большой, запечатанный пятью красными сургучными печатями пакет:
— От ея величества послание.
Платон кивнул, раскрыл пакет и стал читать: «В рассуждении, что из типографии Новикова выходят многия странныя книги, повелели мы главнокомандующему в Москве доставить вашему преосвященству роспись оных, вместе с самими книгами. Ваше преосвященство, получа оныя, призовите к себе помянутого Новикова и прикажите испытать его в законе нашем, равно и книги его типографии освидетельствовать: не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности, и что окажется, донести нам и Синод наш уведомить. Нужно притом, да и с полицейскими нашими учреждениями сходственно, чтобы книги из его, Новикова, и прочих вольных типографий выходили не инако, как по надлежащей цензуре, а как из них многия простираются до закона и дел духовных, то ваше преосвященство не оставьте определить одного или двух из особ духовных, учёных и просвещённых, кои бы вместе с светскими, для означенной цензуры назначенными, все подобные им книги испытывали и не допускали, чтобы тут вкрасться могли расколы, колобродства и всякие нелепыя толкования, о коих нет сомнения, что оне не новыя, но старыя, от праздности и невежества возобновлённыя».
Митрополит прочёл указ императрицы и задумался — он ему не понравился. Он хорошо знал деятельность Новикова и считал её полезной для народа. Платон даже сам был одним из покровителей «Дружеского учёного общества». Он считал, что «Дружеское общество» своей благотворительной деятельностью в значительной степени смягчает недовольство народа, а издания «Типографической компании» успешно борются с влиянием «пагубной» французской заразы на разночинцев и дворян.
Платон хорошо знал Екатерину, так как провёл десять лет при её дворе. Теперь он ясно видел из присланного повеления императрицы, что Новикову угрожает опасность, и это расстраивало его. Он взял серебряный колокольчик и позвонил.
…Николай Иванович Новиков ходил по своему кабинету и думал о том, что ему делать дальше. Он не верил ни в мистику, ни в обрядность масонства и тем более в чудеса орденской химии. Он также знал, что многие пошли в масонство ради корысти. Попадались и просто жулики, вроде барона Леопольда Шрёдера, приехавшего с письмами от германских братьев и занимавшегося денежными афёрами и тёмными политическими комбинациями.
Но когда императрица закрыла все его журналы и в одном из напечатанных под псевдонимом писем прямо заявила, что «таких, как он, Новиков, сочинителей недавно посылали изучать, какие есть дальние северные края», ему стало ясно, что надо искать какой-то новый путь для того, чтобы бороться за свои идеи. Смешно сказать: за то, что он боролся с раболепием перед иноземцами, и написал о том, «что не будет более счастливой страны на земле, чем Россия, когда она перестанет ввозить ненужные иностранные товары», и высмеивал жалкое подражание французским петиметрам, французский посол подал на него жалобу императрице. Екатерина обрадовалась и сказала Сегюру, что она обуздает этого взбесившегося «поручика, который позволяет себе слишком многое».
И вот тогда Иван Перфильевич Елагин предложил ему вступить в масонство, не ставя никаких условий и обещая средства и неограниченную поддержку во всех его начинаниях.
Прошло пять спокойных лет. И сколько за это время удалось сделать! Что бы ни случилось, теперь уже сотни молодых людей, выпестованных Московским университетом, его Благородным пансионом, педагогической семинарией, переводческой школой, понесут дальше идеи борьбы за свободу и равенство людей! А сколько талантов новых вырастет на почве, засеянной Ломоносовым! Один Карамзин, которого привлёк Петров к «Детскому чтению», чего стоит! Тысячи пудов хлеба розданы голодающему народу, открыты бесплатные аптеки, больницы. Никогда в России не издавалось и не продавалось такого множества книг — за один последний год выпущено более 420 наименований «Типографической компанией». В шестнадцати городах империи открыты книжные лавки.
Когда заболел незабвенной памяти граф Захар Григорьевич Чернышёв, в последние дни своего тяжёлого недуга получил он бумажку от комиссии о народных училищах за подписью бывшего фаворита Екатерины Петра Завадовского с требованием: «Допросить Н. И. Новикова — на каком основании напечатал он и издал „Сокращённый катехизис“, „Руководство к чистописанию“, „Руководство к арифметике“ и „Правила для учащихся“, кои токмо комиссией об училищах издаваться могут, чем и нанёс ущерб казне её величества».
