Ильяс Есенберлин - Хан Кене
— Мы связали их на подходе к аулу, когда они возвращались из гостей…
— Отпустите!..
* * *Все это было вчера… Ага-султан Конур-Кульджа оторвал глаза от пышных бедер своей молодой жены, перевел их на висящую у двери ременную плеть. Восьми вершков длины была она и в добрых два пальца толщиной. Как раз подходит к этим бедрам. Он представил сочные, набухающие рубцы на белом теле и сладко зажмурился…
Однако этого сейчас делать нельзя. С родственниками Зейнеп шутить не приходится. Она — младшая сестра ага-султана Каркаралинского округа Жамантая и дочь султана Тауке. По закону не полагается бить женщин из рода султанов. Если что-то случается, муж должен, по принятому обычаю, отвезти ее в родительский дом с той же пышностью и почетом, с какими везли ее к нему. Карать ее имеет право один лишь отец. Так что с плетью все равно ничего не получится: она висит здесь для рабынь. На них и приходится отводить душу…
Он перехватил жадный ожидающий взгляд Зейнеп. Она не спала ночью, когда он вернулся. Ей больше нравился сейчас огромный, как старый жеребец, Конур-Кульджа, чем юркий, легковесный стригунок Чингис. Она долго и громко ворочалась на русской никелированной кровати у дальней стены, но он прошел на почетное место юрты, повалился на подушки и сразу же захрапел.
Когда он уже к полудню открыл глаза, то увидел ожидающую у ног Зейнеп. Она не отрывала взгляда от его измаранной накануне рубахи. Конур-Кульджа выпростал из-под одеяла огромные волосатые ноги.
— Разотри!
Ни слова больше не сказал он. А Зейнеп сидела в ногах и лишь время от времени поднимала свои длинные ресницы. Глубоко вздохнув, так что приподнималась вся грудь под шелковой кисеей, она снова принималась растирать ему мясистые волосатые икры.
Потом уже хорошо отдохнувший ага-султан приподнял ногу, уперся большой шершавой пяткой в ее оголенное бедро. Полежав так, он задышал еще тяжелее.
— Ладно… Застегни дверь на крючок и раскройся!
Обрадованная Зейнеп вскочила, быстро накинула крючок на дверь. И в этот момент кто-то постучал. Она прижалась лицом к щели:
— Мой султан, пришли Чингис с Жанадилом… Открыть им?
— Ничего… Не сдохнут, если подождут!
Всласть навозившись с молодой ненасытной женой, он велел впустить к себе сыновей. Хоть они приехали сюда на отдых из корпуса, у обоих были похудевшие, измученные лица. Особенно плохо выглядел Жанадил: глаза запали, щеки ввалились, словно только что встал после тифа. Он стоял с опущенной головой и не мог поднять глаз на отца, как будто сам был виноват в случившемся.
Конур-Кульджа в упор посмотрел на него… Как он думал, так и вышло. Этот бесхребетный щенок не то чтобы накричать — глаз поднять не решается. Теперь уже не пойдет больше к своей Кумис. Небось весь свой любовный пыл выплакал за ночь. Стоит как курица после купания. Таков был и его дед по матери — безвольный и чувствительный, как родившая баба…
Чингис по счастливому виду своей мачехи сразу догадался, что примирение состоялось… Что же, у него от этого не убавится. А старый шакал, его отец, вполне может простить их маленький грешок, хотя бы в память тех преступлений, которые сотни раз совершал на своем затянувшемся веку. Его тоже не убудет от того, что родной сын пользовался тем, чего у отца предостаточно. Главное, чтобы из семьи не уплывало!..
Равнодушным взглядом скользнул по нему отец. Значит, пронесло или просто ни о чем не догадывается…
Конур-Кульджа достал из ковровой сумы приказ генерала Талызина, нацепил на глаза очки и медленно прочитал его сыновьям. Закончив чтение, он снял очки и строго посмотрел на них:
— Вы по существу уже являетесь офицерами белого царя, нашего отца и благодетеля, поэтому обязаны беспрекословно выполнять все, о чем говорится в этом приказе. Выделяю вам каждому по сотне сарбазов. Поезжайте в мятежные аулы. Сумеете уговорить их — превосходно, нет — действуйте без пощады, как требуют от нас присяга и приказ. И помните, что этим летом вам должны присвоить соответствующий чин. Вся ваша дальнейшая служба будет зависеть от того, как справитесь с этим заданием!..
— А если не хватит сотни? — быстро спросил Чингис, сразу догадавшийся, куда метит достойный отец. — Не часто бегал Кенесары от наших сарбазов…
— Эти слова недостойны настоящего офицера! — отрубил ага-султан. — Не запятнайте только чести своего предка Самеке!
Чингис понял, что отец все знает и ничего не простил. На верную гибель посылает он их, пожертвовав для этого двумя сотнями сарбазов. Убедившись в бесполезности дальнейших разговоров, оба поклонились и вышли. Спустя некоторое время раздался стук копыт их коней, быстро удаляющихся в сторону Кара-Откельской крепости.
Конур-Кульджа слушал этот топот, пока он не затих где-то вдали, потом повернулся к Зейнеп.
— Доколе он будет держаться за подол мачехи? — сказал он, ласково глядя на нее. — Пора уже Чингису показать себя…
У Зейнеп похолодело в груди. Значит, он действительно все знает. Поэтому и приехал так неожиданно. И то, что сыновей отправляет в зубы к Кенесары, тоже с этим связано. Ну и матерый волк!..
Может быть, и не точно так она думала, но в глазах ее было восхищение. Все, выходит, из-за нее. Ей даже захотелось попросить у него прощения, но она не забыла, что относится к потомкам самого Букей-хана. С равнодушным видом она спросила:
— А чем провинился бедный Жанадил?
— Он слишком много знает обо всех нас: о мачехе, брате… И еще позорится с простолюдинкой, забывая, чьего он рода.
— Когда же вы отвезете меня обратно к родителям?
Конур-Кульджа с интересом посмотрел на нее:
* * *— Сын — моя плоть от моего племени. Поэтому и карать его мне ничего не стоит. А жену я купил за сорок девять голов скота. Это недешево, и я должен сначала получить с нее все с прибылью.
Маленькие глаза его весело заискрились.
— Пить почему-то захотелось. Подай кумыс!
Она на пальчиках направилась к двери, взяла висевшую рядом серебряную кумысомешалку, так же бесшумно пошла к сшитой из цельной лошадиной шкуры сабе с кумысом.
Если выпьет из ее опоганенных грехом рук, значит, простит… Не такие еще грехи водятся в ханских родах. К чему убиваться?
Кто-то за ее спиной вошел в юрту.
— Ассалаумагалейкум!..
Конур-Кульджа просиял, вытянув вперед обе руки:
— Ты ли это, славный Ожар?
— Желаю вам крепкого здоровья, мой ага-султан!..
— Значит, жив-здоров, мой дорогой!.. Откуда же сейчас, каким добрым ветром принесло?.. Ну, садись на самое почетное место в моем доме!
Ожар уселся, подмяв подушку своим плотным тяжелым телом, оглянулся на разливавшую кумыс Зейнеп.
— Из Омска я сейчас. К тому же не один…
— Кого же везешь с собой?
— Да бабу свою…
— А чья дочь?
— Тайжана.
— Тайжана?.. Какого Тайжана? — Конур-Кульджа даже привстал от удивления. — Не того ли самого, который бунтовал и был расстрелян! Сына Азанбая, что ли?
— Да, его дочь…
— Разве имел он дочь?
— Осталась девчонка… Алтыншаш. Когда семью Тайжана сослали, она где-то там осталась. Купил ее у конвойных какой-то купец, потом отдал генералу Фондерсону… Сейчас ей шестнадцатый год…
— Вот так новости у тебя!.. Но как ты сумел на ней жениться? Случаются же чудеса!.. А где она, почему не зовешь сюда?
Ожар снова взглянул на безмолвную Зейнеп, готовящуюся разливать кумыс. Ага-султан понял его намек.
— Эй, токал! — Он специально употребил это пренебрежительное слово, означающее младшую жену. — Сходи там, прикажи заколоть барана. И пусть побыстрее ставят самовар!..
Зейнеп понимающе улыбнулась и, плавно поводя бедрами пошла из юрты.
Ожар деловито, с подробностями рассказал, как удалось схватить батыра Сейтена.
* * *— Две недели пришлось просидеть в омской тюрьме! — Он как-то необычно тонко хихикнул. — Решили судить нас каждого по отдельности… Однажды и наведался ко мне в тюрьму сам генерал Фондерсон — весь в золотых пуговицах и с усами. Очень хвалил меня за поимку Сейтена, обещал все, что захочу… А в Омске я как-то видел эту Алтыншаш. Вот и попросил у него. Говорю: «Отдайте мне, ваше превосходительство, ту прислугу-киргизку, что живет в вашем доме!» Сначала не хотел — привыкли они к ней. «По уложению двадцать пятого года, говорит, девушка вольна выйти замуж, за кого пожелает. Так что я могу, лишь если сама…»
Когда я сказал, что насчет согласия девушки препятствий не будет, генерал только глаза вытаращил: «Как же пойдет она за того, кто является погубителем ее семьи?» Я снова успокаиваю его. Ничего не осталось ему…
— Ну, и как же ты? — с интересом спросил Конур-Кульджа.
— А вот послушайте, мой ага-султан… От урядника — крещенного татарина, который был у нас надзирателем, узнал я, что молоденькая прислуга Фондерсона несколько раз спрашивала у него обо мне. Она даже хотела через него передать мне какой-нибудь еды. Ведь я попал под стражу вместе с ее дядей, и она считала меня своим человеком. Я сразу догадался об этом…
