Александр Говоров - Последние Каролинги
Спустя две недели свободный франк из рода Эттингов Винифрид сочетался браком в Квизе с вольноотпущенницей Агатой.
А когда пришло лето, ночью кто-то завалил бревном дверь в их землянку и начал хозяйничать во дворе. Собаки не брехали, потому что, очевидно, сразу были убиты нападавшими. Ржал Байон, вырываясь из рук похитителей. В землянке во тьме метались перепуганные женщины и дети. Винифрид сидел, лихорадочно соображая, что предпринять. Землянку строили женщины и, конечно, не догадались устроить потайной выход. Нападавшие наверху гоготали, отведав из захваченного бочонка, заваливали землянку соломой и чиркали кресаром о кремень.
Тогда Винифрид решился. Опоясавшись мечом, он влез в топку очага. Там были еще горячие уголья, кирпичи в дымоходе жгли до пузырей, и Винифрид чуть не кричал, извиваясь, чтобы протиснуться в узкое отверстие.
Но вот и крыша, свежий воздух влил в него силы. Он без промедления соскочил и поразил самого высокого из нападавших. Прочие и не подумали о драке, разбежались с жалобными криками.
Утром оказалось, что нападали такие же чернопашцы, лесные корчеватели, как и они. Налетчики расположились в овраге и причитали над верзилой, которого ночью укокошил Винифрид.
Винифрид вооружил раба Евгерия и Ральфа, старшего из братьев, и отправился на переговоры. Нападавшие, говоря все враз на своем грубом лаонском диалекте, объяснили, что они подневольные принцессы Аделаиды и посланы корчевать и выжигать от Кабаньего ручья до Дровяного болота. Как раз их участок!
— Что же вы, бессовестные, нападаете ночью?
— А нам домоправитель принцессы посоветовал. Там, говорит, живут какие-то бабы, так вы их ночью подпалите, и делу конец!
Приходилось все бросать и ехать искать правды в Париж.
2
Остров Франков, словно корабль посреди вод Сены, стремящихся к морю, и был тем, что в 887 году называлось именем Париж. Это был Город — старый дворец, выстроенный на римский манер, то есть без окон на улицу и не менее ветхие особняки, еще меровингских времен, под купами столетних вязов. Самым новым строением здесь была поражающая своей нелепостью круглая кирпичная Сторожевая башня, служившая резиденцией графов Парижских. Это был Город, потому что все прочее на заболоченных берегах — огороды, хижины под красной черепицей, склады пеньки и теса — называлось лишь предместьями, на парижском жаргоне — «фальшивыми городками».
На грязных и путаных улочках люди торговали и клянчили милостыню, спали и целовались, совершали сделки и ссорились, плюя друг другу в лицо. Бег здешней жизни, переменчивость настроений, крики разносчиков и вопли ослов оглушили медлительного Винифрида. Матушка Альда, взяв бразды правления в свои руки, расспрашивала, как проехать к жилищу принцессы.
Заслышав их мягкие «л» и картавые «р», не всякий из парижан снисходил до разговора с иноплеменниками. С трудом выяснилось, что принцесса живет в крыле дворца, который примыкал к Сторожевой башне.
Там в подъезде до того роскошном, что Альда и ее сын не сразу решились и приблизиться, привратник отрезал:
— Не примут.
— Как — не примут?
— А вот так и не примут… — Привратник в своей нише спешно скоблил себе щетину, подвесив зеркальце к потолку. — Их светлость не мужиками занимается. На это у них есть управляющий — Юдик. Но и управляющему не до вас…
Действительно, в усадьбе принцессы царил переполох. Ворота были распахнуты, и оттуда выносили какую-то ветхую мебель, половики, тряпье. Туда же въезжали телеги с новенькими гардеробами и балдахинами. Выскочило целое войско поварят в накрахмаленных колпаках, и главный повар, надменный, словно сарацинский король, повел их на рынок, подсчитывая: гусей не менее сорока, каплунов семь дюжин…
— Поди теперь купи что-нибудь! — проворчал привратник, вытирая бритву. — Новый граф наложил такие подати!
— Что ж, в поместьях их светлости нет ни гусей, что ли, ни каплунов, раз приходится за ними на рынок посылать?
— Есть-то есть, да все спешка! Вчера прискакал гонец из Триса — оттуда прибывает невеста его милости графа…
— Батюшки! — сообразила Альда. — Значит, этого Юдика мы теперь днем с огнем не сыщем!
— Кому до вас дело! Их светлость нынче глаз не сомкнули. Шутка ли — двести всадников сопровождают невесту! Да столько же своих вассалов надо вызвать. И каждого накорми, напои, размести сообразно достоинству!
Альда и Винифрид переглянулись. Начинается жатва, каждый день на счету. С другой стороны, сколько дней уж потеряли, а их ночные гости все еще живут в шалаше за оврагом, чего-то выжидают. Альда полезла за кошельком — задобрить привратника, но тот вдруг вскочил, сворачивая бритье:
— Эй, деревенщина, гоните-ка своих скотов рогатых куда-нибудь подальше! Их светлость жалуют!
На галерею над подъездом расфуфыренные служанки вывели старую даму, на напудренном личике которой резко выделялись черные брови. Дама трясла головой, должно быть от тяжести громадного золотистого парика, сделанного в виде косы, уложенной, как корона, и усыпанной искрящейся алмазной пылью.
— Когда я была совсем малюткой, — сказала Альда, — именно так носили косы.
За принцессой следовал управляющий, представительный мужчина, несмотря на жару одетый в куний мех. В нем Альда сразу признала путника, поившего у них зимой лошадей. Принцесса его распекала на каком-то непонятном языке с придыханиями у каждого слова.
— Что значит королевская кровь! — Привратник поднял палец. — И говорит-то не по-нашему, разумейте вы, земляные черви!
— Боже мой! — охнула Альда. — Это же язык моего детства! Это настоящий старинный франкский язык!
Оглянулась на насупленного сына, затем решилась и словно даже помолодела, раскраснелась.
— Благороднейшая госпожа! — крикнула она, вызвав в памяти забытые слова. — Прими скромный дар по случаю бракосочетания твоего сына — этих тетерок и этот сыр!
Принцесса, несмотря на возраст, имела тонкий слух. Что за женщина в домотканом балахоне владеет такой отменной сикамбрской речью?
— Я из рода Эттингов! Ищу правды у твоей милости…
Сразу все переменилось по отношению к Альде и Винифриду. Привратник льстиво распахнул перед их повозкой ворота. Управляющий Юдик лично принял их в атриуме, усадил в кресла, а сам из уважения к их древнему происхождению разговаривал стоя.
Но ответ его был неутешителен. Квизский лес испокон веков находится в распоряжении именно той ветви Каролингов, к которой принадлежит их светлость Аделаида. Так что Гугон, собственно говоря, не имел права подписывать такую грамоту. Но с покойника теперь что возьмешь? Можно было бы передать участок Эттингам на вассальных условиях, но все осложняется тем, что на этот же лес претендует граф Каталаунский, Кривой Локоть…
Было уже время обеда, когда быки приволокли повозку Альды к Галерее правосудия — ветхой римской базилике, хранившей на своих треснувших колоннах следы былых погромов.
Разморившиеся от жары Альда и Винифрид не знали, с чего начать. Наконец к ним прилепился ходатай в засаленной ряске, с пером за ухом и чернильницей на поясе. Он осведомился, кто им нужен, и без обиняков предложил выложить денарий, после чего повел Винифрида внутрь базилики.
Там, отделенный от прочих барьером, сидел судья, настолько тучный, что издали напоминал шар, имеющий шишкообразный нос, розовый подбородок и щелочки глаз.
Возле него суетились ходатаи, а просители стояли поодаль, приготовив дары — кто византийскую шаль, кто чеканную серебряную вазу, а кто и охотничью борзую бургундской породы. Плешивый клирик увивался вокруг судьи, похохатывал.
— Ведьму-то эту, почтеннейший судья, хо-хо-хо, ведьму…
— Ну и что ведьму, уф-ф? Что ведьму, говори!
— Ведьму, которую Фульк выловил при дворе, везут в клетке сюда, и она уже проехала Суассон…
— Уф-ф! — Судья поглаживал себе чрево, и они оба захлебывались, предвкушая забавное зрелище.
Тут судья увидел ходатая и Винифрида.
— Тебе чего, Крысий Нос?
Ходатай стал объяснять существо жалобы Винифрида, но толстяк жирными пальцами изобразил вековечный знак, похожий на шипение воздуха. Крысий Нос шепнул, что надо не менее пяти денариев, и искомое перешло из отощавшего кошелька Альды в пухлую ладонь судьи, словно невзначай покоившуюся на ручке кресла. Судья выслушал ходатая, задал несколько вопросов Винифриду и задумался, зажмурив глаза-щелки. Никто не смел нарушать его размышления, только глупый петух на руках просительницы, признававший над собой только власть природы, оглушительно закукарекал.
Наконец толстяк встал и, раскрыв судебник, стал монотонно говорить что-то по-латыни. Затем прочел что-то из другого тома, а присутствующие слушали, хоть не понимали ни слова. Сочтя свою миссию выполненной, он оборотился ко всем спиной, и к нему тотчас же вновь подскочил плешивый клирик, затараторил:
