Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы
Борис Пильняк в повести «Иван Москва» писал: «…B притонах Цветного бульвара, Страстной площади, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка — или просто в притонах на тайных квартирах, в китайских прачечных, в цыганских чайных — собирались люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыскивать себе морфий и совокупляться… Мужчины в обществах «Черта в ступе», или «Чертовой дюжины», членские взносы вносили — женщинами, где в коврах, вине и скверных цветчишках женщины должны быть голыми. И за морфием, анашой, водкой, кокаином, в этажах, на бульварах и в подвалах — было одно и то же: люди расплескивали человеческую — драгоценнейшую! — энергию, мозг, здоровье и волю — в тупиках российской горькой, анаши и кокаина». Энергии этой у нас не так много, как кажется. Жалко каждой капли. Заботу о ее сохранении также взяла на себя милиция. Официально свободное обращение наркотических веществ было запрещено 14 ноября 1924 года совместным постановлением ЦИК СССР и ВЦИК. Инструкцию о хранении и торговле наркотическими веществами предлагалось издать Наркомздраву, что тот и сделал.
Что касается игр, то с появлением нэпа появился и игорный бизнес. Поначалу было разрешено играть в лото, механический ипподром, разрешались такие карточные игры, как винт, преферанс, бридж, безик. Вскоре, правда, свобода игорного бизнеса была ограничена. В соответствии с инструкцией № 355, выпущенной по этому поводу 22 февраля 1922 года, заведения, получившие разрешение на организацию у себя определенных игр и уплатившие промысловый налог, не имели права организовывать какие-либо другие игры без соответствующего на то дополнительного разрешения. Инструкцией категорически запрещались азартные игры, к которым были отнесены карты, лото, рулетка и др. Запрещались игры на деньги. Вообще азартными были признаны игры, успех в которых зависел не столько от умения играть, сколько от удачи и шулерства, и в которых расчет шел на деньги. Следует добавить, что инструкция требовала, чтобы вход в игорное заведение был свободным. Это позволяло хоть как-то наблюдать за их деятельностью. Уследить за всем было, конечно, невозможно. В игорном бизнесе существовали свои правила, не очень-то отличающиеся от приемов обыкновенных мошенников. И мошенники в игорном деле были свои, особенные. Завсегдатаи бегов, «тотошники», создавали ажиотаж вокруг лошади, которая заведомо для них не должна была прийти первой, «мазчики» в казино увеличивали ставки, вовлекая деньги играющих в оборот заведения, а «благодетели», торчавшие у игорных столов, ссужали проигравшим деньги, беря в залог ценные вещи и договариваясь о встрече на следующий день. Многие денег для возвращения долга не находили, и их ценные вещи, драгоценности переходили в руки «благодетелей».
К тридцатому году все игорные заведения в Москве были закрыты.
Но притоны разврата продолжали существовать. В 1926 году работниками МУРа был «накрыт» притон в квартире генеральши Обуховой, в доме 8 по Благовещенскому переулку. Благородная хозяйка, хорошая мебель, культурная обстановка делали это заведение привлекательным. Притон «работал» с одиннадцати вечера до пяти утра, и за это время в нем успевало побывать до тридцати гостей. Знаком того, что свободных мест нет, был шарф на окне. Постучавшись, пришедшие говорили пароль: «архиерейский носик» или «чашка кофе». В случае каких-нибудь непредвиденных обстоятельств заведение покидали через соседнюю квартиру, которую занимал дьякон, так что, согрешив, можно было тут же и покаяться.
В доме 12 по 2-му Волконскому переулку, соединяющему Самотечную улицу с Божедомской (улица Щепкина), завела притон у себя дома дворничиха А. Ф. Миндер. Ее умерший муж когда-то был владельцем Старопокровской аптеки и имел заводик по разливу минеральных вод, а последние годы держал чайную у Красных Ворот. Когда в 1925 году мужа не стало, Аделаиде Федоровне, для того чтобы как-то сводить концы с концами, пришлось открыть «заведение».
В начале двадцатых годов притоны существовали и при некоторых банях. В сентябре 1923 года в Московском губернском суде слушалось дело о создании притона разврата в Сандуновских банях. В суде выяснилось, что банщики по требованию посетителей приглашали в номера женщин. Стоила услуга 100 рублей, половина из которых шла банщику. Проституток находили у подъезда, их там стояла очередь. Клиенты, если не указывали, какую именно женщину им привести, получали ту, которую приводили им банщики. Такими услугами посетители Сандунов пользовались и до революции.
В апреле 1926 года работники МУРа накрыли притон разврата на Пятницком кладбище. Там стоял маленький домик, который арендовал некий Акимов. Он торговал спиртным и пускал в дом парочки, с которых брал по 5 рублей. Когда сотрудники милиции нагрянули в его кладбищенскую светелку, они застали там семь таких парочек.
Для милиционеров проститутки были, конечно, соблазнительны. Они всегда выражали готовность откупиться от них натурой, однако пользоваться их услугами многие не решались: боялись заразиться. Находились такие, которые, прикрываясь борьбой с проституцией, «использовали» женщин совсем иных профессий. Так, в ноябре 1926 года участковый 42-го отделения милиции Павлов и агент МУРа Морозов в два часа дня пришли в общежитие Нарпита в Гончарном переулке и без всяких оснований задержали, якобы за проституцию, Садошкину и Терентьеву, живших там со своими детьми. Милиционеры привезли женщин в дежурную камеру, и Павлов стал угрожать им высылкой на Соловки. Испугавшись, женщины не стали оказывать сопротивления. Губернский суд дал Павлову пять, а Морозову — четыре года лишения свободы.
Милиционеры 24-го отделения милиции Иванов и Широков в 1925 году приходили в Ермаковский ночлежный дом (там ютилась нищета, так как с постояльцев брали всего по 20 копеек за ночь), входили в комнаты, где спали женщины, поднимали одеяла, а заметив молодых и симпатичных, забирали их как «нюхательниц» и уводили с собой. По дороге, под видом обыска, заводили в подъезд и насиловали. Милиционеров посадили. Начальника отделения Маштакова привлекли к ответственности за халатность. Он поощрял пьянство и разврат в отделении. В насилии над женщинами в возглавляемом им отделении участвовали и другие сотрудники. Защищая одного из них, Константинова, адвокат Брауде, как это обычно делают в таком случае адвокаты, во всем обвинял потерпевшую. Он сказал, в частности, такое: «Навозова (потерпевшая. — Г. А) пыталась подкупить своим кокетством Константинова, старалась пробудить в нем животные инстинкты и сумела это сделать. Константинов потерял облик милиционера и стал просто мужчиной, а Навозова для него — не арестованной, а просто женщиной». Адвокат был прав: никакие милицейские галифе не спасут человека от грехопадения, если он его захочет.
Падению нравов способствует, как известно, и пристрастие к спиртному.
Как-то летом 1928 года милиционер 31-го отделения Черкасов, одетый в форму, зашел к хулигану Савоськину, который жил в доме 12 по 3-й Миусской улице. Савоськин еще весной обещал его угостить, и Черкасов этого не забыл. Зашел, посидели, выпили. Тут пришел еще один местный хулиган. Когда компания стала вести себя шумно, соседи возмутились, стали стучать в стену, угрожали вызвать милицию. Такой косности друзья стерпеть не смогли и стали соседей бить. Поскольку Савоськин жил в бельэтаже и матерщина хулиганов, как и вопли жильцов, стала достоянием улицы, перед окнами квартиры собралась толпа. Люди с интересом наблюдали за ходом сражения. Наконец появилась милиция, и вся троица под конвоем проследовала в отделение. Некоторые недоумевали: почему все милиционеры трезвые и опрятные, а один пьяный и растерзанный?
7 августа того же 1928 года участковый надзиратель (с февраля 1932 года участковых надзирателей стали именовать участковыми инспекторами) Зименков зашел в телефонную будку, стоящую у дома 7 по Петровке (теперь там сквер), где долго и мрачно мочился, приняв ее за уборную. Злые языки утверждали потом, что это с ним не впервой, а уголовники, почуяв запах милиционера, стали с тех пор обходить эту будку стороной.
Милиционер 17-го отделения милиции Егорченков 24 февраля 1929 года в состоянии довольно приличного алкогольного опьянения влетел в Иерусалимскую церковь, где проходило крещение младенцев, и, громко матерясь, угрожал закрыть храм. Никакие уговоры на него не действовали, а когда его попытались вывести, он стал скандалить и набросился на церковного сторожа Колесина. Сторож попытался укрыться от него в алтаре, но Егорченков извлек его оттуда и избил. С большим трудом удалось доставить этого «стража порядка» в 44-е отделение милиции на Новодубровской улице.
Егорченков оправдывался тем, что боролся с религиозным дурманом, однако рвения его начальство не оценило и из милиции уволило.
