Юрий Сергеев - Княжий остров
— Все-таки неважно, слабость, усталость какая-то…
— Все ясно, тут советская медицина тебе не помощник, — улыбнулась она, — попробуем рецепт Марии Самсоновны, бабушка меня многому научила… Болезнь твоя называется — омрачение… И никто ее не вылечит, кроме тебя самого… Встань-ка, голубь, на ноги… Вот так, а теперь повторяй движения за мной и повторяй слова… Тянись вверх на носочках, словно хочешь взлететь, до хруста в костях тянись, а потом опусти на голову свои вскинутые ладони и ласково погладь сам себя, свои волосы и лицо свое огладь… со словами: «Господи! Я родился вновь! Господи! Я родился вновь! Господи! Я родился вновь! Моего необоримого здоровья хватит на сто, на двести, на триста, на пятьсот, на тысячу, на три тысячи лет! Я здоров, я совершенно здоров, все мои члены наполняются силой молодости… у меня отличное, богатырское здоровье! Господи! Я родился вновь!» Запомни и повторяй трижды эту молитву, каждый день по три раза и уже к вечеру сегодня почувствуешь себя лучше… Жалко, что нет зеркала, лучше это делать перед большим зеркалом… Повторяй же еще, гладь себя по голове, возлюби себя и свою фигуру.
Егор, скептически усмехаясь, тянулся на носочках до хруста в костях и гладил сам себя по голове, повторяя заветные слова. Удивительно, но уже после троекратного повторения он почуял необычный прилив сил, заметно ободрился и пошутил:
— Доиграемся с молитвой этой, превращусь в грудное дитя, что потом делать будешь?
- Не бойсь, выкормлю, лишь бы здоров был и не хворал…
— Омрачение… что это за болезнь такая?
- Это когда человек сам себя загоняет в гроб придумками, будучи здоровым и нормальным… Ты впустил сам в себя злого духа, а он пытается раздвоить твое сознание, все мысли направить на хворобу… Это обычное самовнушение, психологический кризис или шок… Как раз после шока у тебя и начались сомнения… Омрачение… Это все немедля улетучится, если взять себя в руки, и еще я травок тебе заварю… Вот только придут наши фуражиры, так пойду поищу травок и корешков. Через два дня все как рукой снимет.
— Мудрая ты, как сова…
- Сова-сова… — раздумчиво проговорила она, — мне удивительный сон сегодня снился и кто-то меня спрашивал про сову… А белые монахи ответили, что это Крылатое Солнце…
- Ушастый филин бывает очень больших размеров, его зовут еще рогатым… оперение у него золотисто-солнечное… Но дело не в сове… Матерь-Сва могучий символ изначального божества ариев солнцепоклонников… я так понял из слов Окаемова. Да где же они пропали с Николаем?! Мы как-то незаметно перешли на «ты», так лучше и проще.
- Это я перешла, зачем нам чужаться… уставные отношения будем соблюдать, когда в особый отдел угодим после выхода через линию фронта. Я на финской уже была под проверкой… не приведи Бог! Неужто опять будет? Помню, сидит долдон с белыми глазами и спрашивает: «Почему вы остались живой? Вся рота погибла, а именно вы живы?» Представляешь? Вину мне шьет и не думает, что говорит… Виновна, что живой осталась…
- Не беспокойся, мы увезем тебя в Москву, под особой защитой будешь.
- При особой защите и спрос особый, чем выше залезешь на гору — тем больнее и глубже падать. Я люблю попроще, как все, Ирина загрустила, туманно глядя куда- то поверх головы Егора, сорванной былинкой щекотала себе щеку и все же привычно поглядывала округ, карауля врага случайного.
— С какого ты года, Ирина?
— Двадцать второго… Скоро двадцать лет, а еще ничего путного в жизни не сделала.
— А я уже старый, — тяжело вздохнул Егор, — мне уже тридцать три, а прожи-ил… словно три жизни, так закрутила судьба… Маньчжурия, Якутия… тайга… золотая лихорадка.
— Ну-у, тоже мне, старик нашелся, — прыснула Ирина, — бабушка рассказывала, что ее отца Самсона забрали в солдаты в двадцать пять годов, вернулся он в пятьдесят, а потом женился на восемнадцатилетней красавице, и она нарожала дюжину детей. Прадед мой прожил почти до ста лет и до последнего в кулачках стоял первым в стенке… А ты — «старый»… Омрачение все это. Ты уж прости меня, дуру, что крестом каленым шарахнула по груди, не было у меня электрошока, чтобы сердце запустить…
— Так ты, считай, моя вторая мама? Спасибо, что же обижаться, спасла и сохранила.
— Ну их, ей-богу! Вся душа изболелась. Пойдем по их следу, пить хочу да и траву тебе надо собрать. Оставь им записку тут, если разойдемся, пускай ждут.
— Пошли, — Егор быстро набросал записку и наколол кусок бумаги на сучок сосны, — пошли… их только за смертью посылать — век жить будешь.
— Со словом этим не балуй, — серьезно упредила Ирина, — кликать словом нельзя косую, даже вслух имя ее произносить… Может и заявиться. Слово русское столь сильно, что может обрести плоть материальную… так бабушка наказывала… Не балуй…
По едва приметным следам на потревоженной палой хвое Егор и Ирина вышли к лугам и сразу же увидели легкий дымок, косо стелющийся из березового колка.
— Там они и обедают с косарями, — уверенно заключил Егор, он и представить не мог, что Окаемов дозволит зажечь костер и демаскироваться.
Но когда они вышли на поляну и увидели Илью, ползающего у камня, а Николу с автоматом стерегущего его, да ведро кипящее с аппетитно пахнувшим варевом, у Егора мелькнула шальная мысль, что, пока они блудили в лесах, кончилась война и Окаемов об этом узнал от кого-то. Так нет же, Селянинов взведен пружиной и может вслепую полоснуть из автомата на звук. Егор пискнул мышью, и Никола радостно вздрогнул, зашарил глазами по кустам.
— Не стреляй, это мы, — Егор брел на удивление высоким и сочным пыреем к камню и еще пуще удивлялся чрезмерно серьезному виду вологодского: — Ты что это, Никола, задумался?
- Тс-с! — Николай приложил палец к губам, а потом покрутил им у своего виска и показал на Окаемова, строго спросил: — Командир, это точно ты?
- Вы что, оба тут спятили? — фыркнул смехом Егор и уже строго добавил: — Кто разрешил костер палить! При выполнении особого правительственного задания!
- Егор Михеевич, оставь этот тон, — отмахнулся Окаемов грязной ладонью, — сегодня одно правительство, завтра другое, а этот гранитный валун стоит тут и стоит, и не треснет… А такое написано на нем! Здесь когда-то была росстань — перекрестье дорог, и каждый грамотный человек, а в ту пору на Руси все были грамотные, норовил оставить на сем камне свою мудрость и слово к нам, а то и просто объяснение в любви к дочери князя… Потом валун стал священным камнем, поверх легкомысленных надписей утвердили серьезные тексты, а читаются те и другие и создают особый колорит времени… Интересный камушек, сил нет!
- Николай, залей костер, вас тут видно за версту, как на курорте расположились. Быстро!
- Айда рыбу есть, у меня от ваших умных разговоров уже изжога, — он снял ведро с огня, затоптал костер и сторожко огляделся кругом. — А может, вернемся на бивак, отсюда никакого обзору нет, прихватят нас тут как перепелят на косовице…
Егор внимательно разглядывал валун и надписи на нем. Чего только здесь не было! Загадочные рисунки, буквы и стрелы, кресты и грубо высеченные образы языческих идолов, а на самом важном месте мастерскими штрихами нарисована с распахнутыми крыльями — Матерь-Сва, сжимающая в когтях вьющуюся змеей надпись.
- Опять она! — радостно угадал и похвалился Егор Окаемову. — А я ведь узнал, как ее звали в древности — Крылатое Солнце…
- Крылатое Солнце? Очень даже похоже… по крайней мере образно и точно… но вот почему валун отшлифован в форме яйца, а потом на него нанесены уж знаки письмен?
— А ты спроси у нашей сестры милосердия… может быть, это космический самолет?
— Ты где этого всего нахватался? — подозрительно сощурился Окаемов. — Вот оставь вас вдвоем и начинаются пророчества. Ирина, а ну-ка, голубушка, скажи мне, что напоминает этот большущий камень?
Ирина задумчиво походила вокруг валуна и твердо заключила:
— В стальных яйцах наши предки летали на другие планеты. Я сегодня это во сне видела… белые монахи рассказали.
— Образ космического корабля? Вы шутите, братцы… вы сговорились заранее и издеваетесь… давайте лучше рыбу есть.
Они уселись на траве вокруг ведра, и Николай наделил каждого большим куском рыбы, наскоблил ножом горку соли на кусок бересты. Карпа он успел сварить всего, а уху погуще заправил мукой и какой-то травой. Бульон получился густой и сытный. Рыбы наелись вдоволь. Обсасывая толстый хребет и разбирая голову карпа, Окаемов искоса заглядывал в свои записи, не мог оторваться даже за едой, успевая просвещать остальных едоков:
— Есть письменность предметная, рельефная, рисунчатая, контурная, смысловая — идеограмма и многие иные способы передачи речи древних предков, это как раз моя стихия, я давно увлекаюсь криптографией и расшифровкой письменностей многих народов, природа дала мне дар усваивать языки, четырнадцатью я владею свободно и со словарем могу постичь еще десятка два… Особенно меня увлекают руны, санскрит, хеттская письменность, этрусская, критская, древнерусская и все, что связано с русской стариной и культурой: идеограммы, пекторали, прочтение икон, каменной резьбы, архитектурных ансамблей и даже художественных картин. Во всем этом есть скрытый смысл и особый шифр для посвященных. Но самое загадочное зашифровано в стихах и древних манускриптах. Есть масса информации в Библии, в молитвах, а уж русские сказки и поговорки, былины — такая стихия древней народной мудрости, что дух захватывает. Самое тайное и глубинное — веды… Зенд Авеста Заратустры, этому памятнику письменности более пяти тысяч лет.
