Владимир Возовиков - Поле Куликово
- В дороге-то не замечали за собой погони?
Дарья отрицательно покачала головой.
- На татар не похоже, - Бастрык глянул на пристава. - Может, разбойный мурза решил поживиться?
- Пленный говорил, будто сам Мамай на Русь идет.
- "На Русь"! Русь, она пока разная. На Москву - ино дело. С Ольгом мир у них. Какой-никакой, а все ж мир. При тебе, што ль, татарина пытали?
- Нет, я видела, как его в Москву повезли.
- То-то и оно, што в Москву, - раздумчиво произнес Бастрык. - Однако мужики мои задержались. - Он опять вопросительно глянул на пристава. - Шестой день, как послал их в Орду с овсом. Об эту пору за добрый корм татары не торгуются. На одной траве породистого коня не выхолишь, на травяном мешке мурза ездить не любит. Коли с вашей деревней не сплошка, то и не знаю…
- Гляди, хозяин здесь ты, - буркнул пристав.
- Может, нам потихоньку нагрузить подводы? - робко заикнулась ключница. - Береженого бог бережет.
- Ты ишшо в советчицы лезешь! - рассердился Бастрык.- Народ, он неш слепой? Завтра все побегут. А што мне князь велел? Сидеть и народ держать до его слова - то-то! Князь лучше нас знает. Шутка ли этакое хозяйство бросить! А хлеба? Вон какие ноне вымахали, сколь уж лет этакого урожая ждали!.. Мамай-то небось явился Димитрия попугать. Че б ему торчать у Воронежа-реки?
Он огладил бороду, с усмешкой продолжал:
- А коли Мамай с Димитрием резаться надумал, нам от того лишь польза. Купцу оборотистому от войны прибыток - товар дорожает. У нас ярлычок от самого главного их человека по торговой части - от хана Бейбулата. Верно, пристав?
- Ты хозяин здесь, гляди. Мне б только порядок…
- Ванька, черт! - сердито крикнул Бастрык поваренку. - Иде ты там с медом?
- Иду, сами ж велели обождать.
- Не до ночи ж!
Мед был липок, сладок, шибал хмельком, Дарья, кажется, такого сроду не пила, но и мед терял вкус под упорным взглядом Бастрыка. Никак она не могла представить, чтобы этот пучеглазый, широкобородый, с огромными руками мужик стал ее женихом и мужем, "И зачем я осталась?.." Но как и с кем добиралась бы в Москву?
Прежде чем подняться из-за стола, Бастрык сказал:
- Ты пока, Дарья, помогай по дому Серафиме. Да подумай: надобно ль тебе в Москву-то? А ну, как своих не сыщешь? В чужом городе пропасть - раз плюнуть. И дороги нынче опасны.
Дарья лишь сильнее потупилась: решила стоять на своем.
- Однако почивать пора, солнце-то вон как печет. - Бастрык поднялся, небрежно осенил себя крестом, удалился.
Проводив Дарью до светелки, ключница шепнула:
- Крючок накинь, деточка. И теперь, и особливо ночью. Без меня не открывай ему - это ж такой кобель хитрющий. А словам его не верь, он ведь и на мне жениться обещал.
Дарья покраснела до слез, ткнулась в пышное плечо женщины.
- Возьми меня к себе, тетя Серафима. Или ко мне пойдем, я на полу лягу.
- Ничего, деточка, ничего, - она снова гладила Дарью. - Я буду близко… Господи, волосы-то у тебя - чисто золото, так и льются, так и светятся, вот-вот руку обожгут. Такого ли тебе жениха надо?! Паренька бы молоденького, кудрявого да развеселого, чтоб день и ночь миловал тебя, голубку светлую. Иди-ко, иди поспи, чтоб щечки стали свежими да румяными, а то вся с лица спала, сиротина моя горемычная, - и, поцеловав девушку, ласково подтолкнула в дверь светлицы.
После полуденного сна, когда село вновь ожило и от кузни долетел перестук молотков, тиун собрался в поле. Ужинать велел без него - он-де не знает, воротится ли нынче. С его отъездом Дарья словно очнулась, даже тоскливая боль в душе поутихла. Помогая ключнице, носилась по дому, и ее длинная белая сорочка, казалось, мелькает во всех дверях сразу. Ключница следила за ней с тревожно-ласковой улыбкой. Ей бы такую помощницу - хозяйство растет год от года, - но держать девушку вблизи Бастрыка Серафиме не хотелось. Взгляды, которые Бастрык бросал на Дарью за обедом, ключнице не понравились. Может быть, в душе она еще надеялась женить тиуна на себе, и уж во всяком случае, решила не допустить, чтобы сироте-горемыке совсем загубили жизнь. Дарья слишком неопытна, а Бастрык, он только с виду неказист. Облапит - не пикнешь, в селе о том не одна Серафима знала.
- Тетя Серафима, - вдруг подошла к ней Дарья, - я относила рухлядь в большую кладовку и там… Это что у вас, купленные мечи?
- Там не только мечи, деточка, еще кой-чего найдется. Наши кузнецы ладят.
- Холщовские?!
- Ага, - Серафима улыбнулась. - Федор мастера привозил, тот за большие деньги наших выучил. Он тут какую-то… болотную руду, что ли, нашел, из нее железо варят. Тоже наши холщовские кричники. Князя удивить хочет Федор-то, да не знает - похвалит ли тот? Оружье ведь… А мужик-то Федор башковитый. Суров, конечно, да ведь времечко…
Хоть и поздно ложились в тиунском доме, засыпала Дарья в своей светелке с трудом, несколько раз тревожно вскакивала - крючок проверить. Он был на месте, ее железный сторож, и девушка наконец уснула глубоко, крепко, будто погрузилась в темную воду. Может, оттого, проснувшись, не сразу поняла, где она и кто рядом, Жесткая горячая рука осторожно гладила плечо и грудь, щеки касалось сдержанное дыхание. Может, она еще спит?..
- Не пужайся, Дарьюшка, не пужайся, лапушка, то я, суженый твой, не пужайся…
Дарья похолодела, узнавая шепотливый голос и не понимая, как Федька очутился в светелке, у ее постели.
- Проснулась, невестушка моя, голубка залетная, проснулась - вот и хорошо, - шептал Федька, приближаясь в темноте бородатым лицом. - Со мной будешь отныне и присно, со мной… в Москву вместе поедем, свадебку продолжать…
Сильные руки обхватили Дарью, заскользили по телу… Ее словно околдовали, и не то что шевельнуться - подать голоса не было сил, только сердце билось в груди пойманной птицей, и стук его в ночной тишине становился нестерпимым. Ее вдруг окатил ужас - так и не сможет шевельнуться, молвить слова, оттолкнуть, вырваться, убежать… Каменное тело ее содрогнулось от боли, отвращения, ненависти, как в тот момент, кода навалился ордынец, но там наступил черный провал, а тут… она даже не оттолкнула - ударила обеими руками в бороду, в лицо. Огромный Федька отлетел куда-то в темноту, а она все лежала, словно окованная, ее хватило на одно-единственное движение. Федька вскочил, распаленный ее злым толчком и молчанием, навалился, залепил рот бородищей, впился губами в шею, сжимал, тискал одной рукой, другой рванул сорочку, тонкая ткань разошлась, обнажая грудь и живот, Федька рвал остатки платья, душил, втискивал в пуховую постель, но силы уже возвращались в Дарьины руки, умеющие натягивать большой охотничий лук. Федька отлетел снова. Почему она боялась кричать?.. Он, видно, по-своему расценил ее молчаливое сопротивление, снова надвинулся из темноты, едва различимый в отраженном свете ущербного месяца, сочившемся сквозь слюдяное окошко. И тогда, все еще немая, она выхватила из-под подушки узкий короткий нож, которым запаслась после нападения ордынцев. То ли Федька заметил ее движение, то ли сталь блеснула в сумраке, но он отпрянул.
- Ты што-о?! - зашипел. - Спятила? Спятила, дура? Брось сей же час!.. Брось, говорю! Не трону, раз ты такая змея подколодная!
Внезапно тихий смешок прозвучал от порога светелки, и тогда Дарье снова показалось: все происходит во сне. Вжимаясь в подушку, подтянув одеяло к подбородку, она стиснула нож крепче.
- Што, Федя, девка не из тех попалась, а? Кабы все такие, не долго бы ты кровопийствовал да развратничал? А, Федя?
- Хто? - в голосе Бастрыка смешались ярость и страх. - Хто тут шляется?
- Погодь, узришь, - ответил из темноты тот же усмешливый голос. - Ослоп, давай свечку…
В проеме открытой двери возник слабый свет, качнулась черная тень, и лишь теперь Дарья вскрикнула. Свет разлился ярче, в его колеблющемся потоке Дарья разглядела фигуру благообразного седоватого мужика в летнем зипуне и лаптях, с длинным чеканом в руке. За спиной его появилась громадная рука с горящей свечой, комнатка озарилась. "Свет пришел, свет пришел", - с каким-то изумлением повторяла Дарья, прижимая к бьющемуся сердцу руку с зажатым в ней концом одеяла… "Свет пришел…" Если бы не открывшиеся ей эти два слова, она сошла бы с ума. К счастью, рука со свечой была не сама по себе, рядом с седоватым мужиком стоял ражий беловолосый парень. С простоватой улыбкой любопытства, пожалуй, даже мужского интереса, он рассматривал забившуюся в угол девицу, и под его улыбкой она приходила в себя, чувствуя подступающий стыд и злость.
- Хе-хе, - обронил седоватый. - До ножичков уж дошло. Не милы, знать, девицам твои ласки, хозяин? Чего молчишь?
Бастрык прижался к стене, глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит, растрепанная борода дрожала. И вдруг шагнул навстречу гостю.
- Ты-ы… странник, - выжал с хрипом. - Вон, значитца, каких гостей насулил, а я ведь за брехню принял. Эх, кабы не Серафима!..
Он как-то сразу успокоился, стал тем Бастрыком, каким видела его Дарья в разговоре с мужиками.
