Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон

Прежде чем отправиться в цитадель, Ричард и его рыцари остановились в общественных банях, чтобы смыть кровь и дать отдых ноющим мускулам. Ричард во дворец попасть не спешил, так как не знал, какого приема стоит ожидать от Беренгарии. Он полагал, что Джоанна поймет необходимость истребления так же, как наверняка поняла бы и мать. Но ему было известно, насколько щепетильны многие женщины по части кровопролития, а его скромница-жена принадлежит к особо нежной породе. Обычно после битвы кровь бурлила в нем, потому как упоение опасностью пьянит не хуже самого крепкого вина. Сегодня же он ощущал только усталость и темный, выдохшийся гнев на то, что так получилось. Король не был расположен оправдываться за свои поступки, к моменту, когда нога его вступила в большой зал, он уже приготовился огрызаться.

Но все пошло не так, как он ожидал. Беренгарии вовсе там не оказалось — королева отправилась к вечерне в собор Святого Креста. Джоанна компанию невестке не составила, но выглядела странно подавленной, отстраненной — молчаливый незнакомец вместо готовой поддержать сестры, которую он рассчитывал встретить. Одна из ее фрейлин, сицилийская сарацинка, имя которой вечно ускользало у него из памяти, выбежала из зала одновременно с его появлением, бросив на него через плечо пылающий взгляд. Да и недавно избранный епископ Акрский, которого он пригласил пожить во дворце, предложил королю отпущение грехов, что тот воспринял как замаскированную критику сегодняшней экзекуции. Вместо того, чтобы отобедать в большой зале, Ричард в сопровождении сквайров удалился в свою опочивальню.

Как только Джехан и Саэр сняли с него кольчугу, король смог наконец вдохнуть полной грудью. Он слишком устал, чтобы гадать, почему доспех, практически вторая кожа, показался сегодня таким тяжелым. Как правило, Ричарду не хватало терпения, пока его разоблачат, но теперь позволил парням все делать самим, и не пошевелился, когда они стаскивали стеганую фуфайку, поддеваемую под кольчугу. Ноги у него уже были свободны, потому как после бани он не натянул снова кольчужные штаны. Передавая оруженосцам меч в ножнах, король дал излишние указания счистить кровь с клинка. В этот миг распахнулась дверь и в комнату влетела его жена. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, Беренгария принялась извиняться за свое отсутствие во время его прибытия, но замолкла, поняв, что он не слушает.

Сквайры, знавшие своего господина лучше, чем Беренгария, ретировались с такой поспешностью, что забыли захватить для чистки его кольчугу. Разыскав полотенце, Ричард сел на кровать и стал вытирать поредевшие волосы, еще влажные после купания. Наваррка робко потопталась рядом, наконец спросила, не голоден ли он. И замерла, когда король вдруг вскинулся и заявил, что удивлен, не слыша от нее призыва принести покаяние за такое множество грехов.

— А с какой стати мне это делать?

— С какой стати? — фыркнул он, испытывая удовольствие от того, что нашел мишень для своего гнева. — Я знаю, что ты считаешь мой сегодняшний поступок чудовищным. Имей смелость хотя бы признаться в этом!

— Так ты у нас ясновидящий, способный читать мысли? — огрызнулась наваррка в ответ, и Ричард оторопел, потому как никогда раньше не видел ее вышедшей из себя. — Не знаю, почему ты ищешь ссоры со мной, но определенно нечестно обвинять меня в чем-то, чего я никогда не говорила и о чем даже не мыслила!

— Так что же хочешь ты тогда сказать? — с сомнением осведомился король. — Что гордишься сегодняшней моей работой?

— Нет, я не горжусь тобой и не хвалю за то, что ты называешь своей «сегодняшней работой». Не больше, чем ты сам. Но мне даже в голову не пришло винить тебя, ибо с какой стати стану я вмешиваться в военные дела? Ты знаешь войну, я нет. И если ты говоришь, что так было надо, этого для меня довольно.

— Так было надо. И я не корю себя, потому как иного выхода не видел.

— Тогда нет смысла сожалеть, — тихо промолвила Беренгария.

Ричард ухватил ее за запястье и притянул к себе. Восприняв этот жест как самое большее, на что стоит рассчитывать в качестве извинения, молодая женщина села на постель рядом с супругом. На нем были только рубашка и брэ, и когда он стянул сорочку через голову, у Беренгарии перехватило дух, потому как его грудь и бедра испещряли синяки. В бою Ричард вел себя так, будто обладал бессмертием, но сейчас перед ней было наглядное доказательство того, что его тело, подобно любому другому, уязвимо для удара мечом или арбалетного болта. Заметив, что веки его будто налиты свинцом, наваррка вскочила.

— У меня в сундуках есть мазь. Я обработаю твои ушибы, а потом прикажу принести еды.

Не дожидаясь ответа, Беренгария поспешила на другой конец опочивальни за снадобьем. Когда она вернулась, король лежал на спине, и равномерно поднимающаяся и опускающаяся грудь подсказали ей, что он спит. Сев рядом, молодая женщина начала втирать мазь своими нежными пальчиками.

Выскользнув через боковую дверь во внутренний двор, Джоанна направилась к скамейке под цветущим апельсиновым деревом. Даже в тени зной был невыносимым, но за годы в Сицилии она привыкла к жаре. Ей хотелось побыть одной и разобраться в смятенье чувств, обуявших ее после резни акрского гарнизона, а как Джоанна понимала, мало кто захочет высовывать нос на улицу, когда палящее солнце стоит в зените.

Ей хотелось осмыслить, почему убийства так обеспокоили ее. Ведь речь в конечном счете о солдатах, врагах истинной веры. Она слышала разговоры Ричарда и других мужчин об опасности затягивания похода на юг и понимала мотивы поступка брата. Почему же тогда он так угнетает ее? Было бы хорошо, имей Джоанна возможность откровенно поговорить о своих чувствах, но увы. Обычной ее наперсницей являлась Мариам. Но Мариам была слишком расстроена, чтобы быть объективной. Разговор обязательно закончится ссорой, потому как Джоанна станет защищать Ричарда от ярости сарацинки. Практичная Беатриса рассматривала все в исключительно простом свете — судьба гарнизона была предрешена, потому как Саладин отказался выкупить его, и о чем еще тут говорить? Преданность же Беренгарии как покорной жены и истинной христианки была так сильна, что она вовсе не хотела обсуждать казнь.

Надежда на уединение оказалась иллюзорной. Едва молодая женщина устроилась на скамейке, как с визитом к Ричарду прибыл Жак д’Авен. Проходя по двору, он попросил Джоанну приглядеть за его фламандскими борзыми, пока будет в походе. Затем объявился Гийом де Пре и предложил ей кубок фруктового сока со льдом и сиропом, и робко выразил опасение, что королева рискует получить на такой жаре солнечный улар. Следующим был Морган. Обрадовавшись, что застал кузину одну, валлиец поспешил поинтересоваться, как поживает Мариам.

— Не... не очень хорошо, — осторожно ответила Джоанна, потому как положение Мариам грозило стать весьма щекотливым, если ее заподозрят в чрезмерных симпатиях к сарацинам.

Морган уловил то, что хотела кузина сказать на самом деле.

— Как думаешь, она захочет видеть меня? — спросил рыцарь. — Как валлиец, я тоже слышу шепот крови.

— Отправляйся к ней, кузен Морган, — кивнула Джоанна. — Ей пойдет на пользу, если она сможет облегчить душу перед кем-то, кому доверяет.

Едва Морган отправился на поиски Мариам, как Джоанна услышала за спиной шаги, и обернувшись, увидела приближающихся Генриха и Балиана д’Ибелина.

— Тетя Джоанна, ты тут поджаришься до черноты, — пошутил Генрих, целуя ее в щеку.

Графа она приветствовала тепло, Балиана прохладно, и поинтересовалась, почему Генрих прихрамывает. Тот заверил ее, что дело пустячное, и смущенно пояснил, что после битвы лошадь наступила ему на ногу.

— И самое скверное, что лошадь-то моя! — закончил молодой человек.

Королева послушно смеялась, слушая болтовню Генриха и Балиана про это недоразумение, и с облегчением вздохнула, когда друзья зашагали к большому залу. Наконец-то оставшись одна, она откинулась на спинку и закрыла глаза.