Роуз Тремейн - Реставрация
Глава десятая
Финн в парике
В эту ночь мне снился явно вещий сон: я стоял на крыше своего дома и смотрел на звездное зимнее небо, но не через телескоп — его там не было, — а собственными несовершенными глазами. После нескольких часов (так, во всяком случае, мне показалось во сне) такого созерцания я почувствовал сильную резь в глазах, а на щеках — влагу, похожую на слезы. Я утер слезы рукавом, но, взглянув на него, увидел красное пятно и понял, что глаза мои кровоточат. Я уже собирался спуститься с крыши и надеть на глаза темную повязку, но тут заметил короля — он сидел неподалеку, на дымовой трубе, и серьезно смотрел на меня.
— Хоть ты и истекаешь кровью, Меривел. — сказал он, — но все же не понимаешь Первого Закона Космоса.
Я хотел было спросить у него, что это еще за «Первый Закон», но как раз на этом месте проснулся с мокрыми щеками. Слава Богу, это были слезы — не кровь, но тем не менее меня огорчило, что я лил слезы во сне. Некоторое время я пребывал в растерянности, не понимая, откуда взялся такой сон и что он означает. Из-за кого или из-за чего я плакал? Оплакивал ли я индийского соловья? Или бедняков, чьи страдания вдруг открылись мне? Или свое невежество? Или мою неспособность постичь Первый Закон Космоса?
Я встал, умылся, немного поеживаясь, однако капель за окном наводила на мысль, что началось таяние снега. Потом снова лег в постель и вернулся к своим мыслям.
Ближе к утру я решил, что, если отказаться от бессмысленной тоски о днях, проведенных мною в облике королевского шута, больше всего меня мучает невозможность музицировать совместно с Селией. Мне приходилось довольствоваться ролью слушателя. Я мечтал, мечтал горячо — это я теперь понимал — аккомпанировать, вторить ей, но я стыдился звуков, извлекаемых мною из гобоя, и почти прекратил заниматься, боясь, что Селия может услышать мою игру. Но как тогда достигнуть того, на что я так надеялся? Мысленно я озадачил этой проблемой короля и терпеливо ждал его ответа. Думаю, на какое-то время я задремал и ясно увидел короля, тот поднял с колен перчатку, сшитую покойным отцом, надел ее на руку и тем самым скрыл под ней бесценные кольца с бриллиантами и изумрудами, украшавшие его пальцы. «Votià,[46] — сказал он. — Ты должен заниматься втайне».
Я не знал, как это сделать, да и времени поразмыслить с утра у меня не было: не успел я в одиночестве позавтракать, как Уилл Гейтс доложил, что прибыл Финн и ждет меня в Студии.
Я не посылал за ним. После приезда Селии я уже не так энергично старался обрести новое призвание в живописи. Эксперименты с цветом и светом уступили место напряженному освоению гобоя. Однако, пока я шел в Студию, меня озарила мысль изобразить на холсте выдуманных мною русских среди заснеженных просторов их земель. Снег кое-где еще лежал в парке, — значит, первым делом следует начать с пейзажа (все белым-бело, наверху нависшие облака стального цвета), а потом перейти к изображению людей, моделями для которых станут Кэттлбери и Уилл Гейтс в меховых табардах, — я все еще ожидал их из Лондона. Так что приход Финна оказался своевременным. Он мог помочь продумать композицию, объяснить, как и где лучше расположить фигуры в белых одинаковых балахонах, разобраться со светотенью. И если он опять выступит с претенциозным требованием изобразить на заднем плане обломки статуй, мне будет что возразить: в России нет разбитых статуй — мороз все их обращает в черепки. Я открыл дверь Студии. Освещение в комнате было хуже обычного, зато Финн сверкал и переливался: вместо привычных зеленых лохмотьев бродяги он вырядился в малиновый с золотом костюм, на ногах были туфли с пряжками и — что самое невероятное, из-за этого я с трудом узнал его — голову украшал белокурый парик.
— Мой дорогой Финн! — воскликнул я.
Художник заулыбался, я заметил, что щеки его — довольно впалые, словно он давно не ел, — зарумянились.
— Доброе утро, сэр Роберт, — сказал он. — Вижу, ваши глаза уловили перемену в моей наружности.
— В Норфолке нет таких глаз, которые бы этого не заметили, — ответил я. — Следовательно, можно заключить, что ты процветаешь.
— Это как сказать, — замялся Финн. — Места при дворе, о котором мечтаю, я пока не получил, но верю, оно не за горами: сам король дал мне поручение.
— Ага. Выходит, ты добился аудиенции у Его Величества?
— Да. Очень краткой, должен признаться, но все же аудиенции.
— Браво, Финн!
— Много дней и ночей я слонялся по коридорам Уайтхолла, пока мне не посоветовали, если я хочу получить аудиенцию у короля, приобрести новую одежду.
— Вот откуда этот роскошный костюм.
— Да. И он влетел мне в копеечку. Оставшихся денег мне хватило только на то, чтобы добраться до Норфолка. Так что вы видите перед собой нищего, сэр Роберт. У меня нет ни пенни.
— Ясно. Ты собираешься возобновить здесь работу наставника, или мне направить тебя в работный дом?
Ничего не зная о моем разговоре с судьей Хоггом. Финн, естественно, не мог оценить шутки и потому не улыбнулся, а серьезно продолжал;
— Один портрет отделяет меня от положения при дворе.
— И что же это за портрет? — поинтересовался я.
Вместо ответа Финн засунул худую руку в обшитый тесьмой карман и вытащил оттуда обрывок пергамента — замусоленный и мятый, словно любовное письмо, которое носишь день и ночь на груди. Он вручил его мне, предлагая прочесть. Вот что там было написано:
Согласно этому документу, Илайесу Финну приказано выполнить следующее поручение: нарисовать безупречный портрет Селии Клеменс, леди Меривел, живущей в поместье Биднолд графства Норфолк. Этот портрет должен быть полностью закончен, чтобы не осталась не выписанной ни единая деталь, не позднее двенадцатого февраля 1665 года Портрет не должен превышать двадцати пяти дюймов в длину и ширину, чтобы он удобно разместился в Нашем кабинете. Если Мы сочтем, что портрет красив и хорошо написан, художнику выплатят семь ливров. Если же он будет превосходен и близок к оригиналу, художнику, если на то будет его желание, предоставят место при дворе.
Подписал
король Карл.Я поднял глаза на Финна — его лицо расплылось в несносной улыбке. Возвращая бумагу, я чувствовал, что меня охватывает неуправляемый порыв гнева. Восторженное предвосхищение работы над картиной о русских мгновенно испарилось, теперь придется — дабы не вызвать недовольство короля — предоставить кров и пищу этому нищему художнику, тот же будет проводить целые часы в обществе Селии, стараясь приукрасить ее с помощью жалких вееров и прочих убранств и рисуя над ее головой пухлого херувима. Своим трудом он добьется восхищения Селии и места при дворе, а я так и буду в одиночку сражаться с гобоем — отлученный от двора, лишенный всякой власти, на кого даже собственная жена взирает с презрением, которое покидает ее только в моменты горя, как это и случилось в ночь безвременной кончины моей несчастной птицы. Я уже не испытывал к Финну прежней симпатии. Теперь я презирал его, завидовал ему и прекрасно понимал, что постоянное присутствие его в доме будет тягостно для меня. К счастью, в минуты внезапного гнева (довольно редкие) я сохраняю хитрость и смекалку. Умело скрыв свою ярость, я с серьезным видом покачал головой и сказал:
— Увы, Финн, не очень-то связывай надежды на будущее с этим заказом.
— Почему? — спросил Финн, с беспокойством глядя на бумагу.
— Ты хочешь знать — почему? Но подобных заказов множество. Бьюсь об заклад, король делает не меньше двух-трех per diem.[47] С моей жены и раньше писали портреты, но никому из художников не заплатили, и, насколько я знаю, бедняги и сейчас бродят по стране, как Ленивые бедняки, или теряют человеческое достоинство, валяясь в рубище на ступенях, ведущих к королевской барке.
Я искренне надеялся, что мои слова погрузят Финна в глубокое нордическое уныние, которое так шло к его лицу, но он, к моему удивлению, только снисходительно улыбнулся.
— За эту картину заплатят, — уверенно сказал он, — потому что я нарисую портрет, который всех покорит. Говорят, ваша жена очень красива, но я сумею улучшить даже саму природу.
— Нагородив вокруг нее цветы, арфы, дурацкие гирлянды, так? Но это не прибавит тебе шансов.
— Речь не о том. Я не собираюсь заниматься украшательством, а хочу преуспеть в том, к чему стремились вы, сэр Роберт, но не добились успеха, — хочу раскрыть ее сущность. Если я уловлю эту сущность, лицо будет, как магнит, притягивать взгляды и сердца.
— Что ж, желаю удачи, — сказал я с кислой миной. — Но позволь тебя предупредить: король бросает многие свои начинания. Вокруг столько людей, столько шума, он просто не может надолго сосредоточиться на чем-то одном. Так что берегись, Финн. Может случиться, ты принесешь портрет, а он на него даже не взглянет.
