Юзеф Крашевский - Калиш (Погробовец)
— Есть, да молчат! — воскликнул Заремба. — Должны поэтому камни кричать, когда люди не говорят. Своего поступка не жалею и не стыжусь. Это бессердечный господин, жестокий, а княгиню уже замучили скверные люди.
Ксендз слушал и тихо читал молитвы. Влодек указал рукой домик и сухо сказал:
— Ступайте же отдохнуть.
Гордый Заремба, не дожидаясь больше, повернулся, нахмурившись, и, кивнув товарищу, пошел, куда указано.
— Ну? — сказал по дороге Заремба. — Здесь мы, пожалуй, долго не высидим; трудно будет выдержать. С горя человек и под сухое дерево спрячется.
В домике было холодно, пусто и негостеприимно… Прислуга ходила молча, словно напуганная.
Едва они расположились отдохнуть, когда послышался обеденный звон.
Опять шли рядами девушки и мальчики с опущенными головами, с руками на груди. Гости издали смотрели.
Вся процессия вошла в двери главного дома.
Друзья не знали еще, как быть, когда и их позвали кушать.
В громадной комнате с большим черным крестом во весь простенок стояли скромные столы в ожидании сотрапезников. У дверей с одной стороны стояли девушки с коротко остриженными волосами, а с другой мальчики в туфлях на босу ногу. Сбоку высилась кафедра для лектора.
На столах были расставлены уже миски и редкие деревянные кубки, а так как день был постный, то пахло постным маслом.
В глубине комнаты ксендз и Влодек ждали гостей, чтобы сесть за стол. Пока что юноша с головой, выбритой по-монашески, с быстрыми глазами, принялся читать или, вернее, пересказывать нескладно латинский текст, лежавший перед ним.
Заремба и Налэнч вошли, посматривая на этот оригинальный монастырь, и стали на указанные хозяином места. Ксендз шептал уже Benedicite и крестил столы. Все молчали, и когда монах кончил, сели.
Заремба посмотрел, что принесли кушать, так как оба проголодались. Был пост: каша с постным маслом, овсяный кисель и небольшая плотва, поджаренная на том же постном масле и сильно пахнувшая, составляли весь обед; вода и слабое пиво довершали меню.
Принялись кушать, а Заремба взялся за хлеб, потому что он показался ему самым сытным, несмотря на то что был черный.
— Не нравится вам моя пища! — сказал с усмешкой Влодек. — У нас пост, греха под моей кровлей не допущу. Ешьте, что Бог дал.
Девушки и юноши хватали молча, что могли, пользуясь хлебом вместо ложек, чавкая и причмокивая.
Юноша у кафедры читал, заикаясь, путаясь, вероятно, и сам многого не понимая, но все его слушали.
Обед скоро кончился, с мисок исчезло все, а новых не принесли. Ксендз встал и прочел благодарственную молитву. Девушки парами ушли первые, за ними потянулись мальчики.
Остались только ксендз, хозяин и гости.
— Мы скоро пойдем в часовню молиться, — сказал Влодек, — кто желает, может идти с нами, никого не принуждаю. Других развлечений у меня нет.
С этими словами старик поцеловал руку ксендза. Заремба и Павлик поклонились и ушли.
— Слушай, ты лучше знаешь дядю, — начал Михно, идя по двору, — скажи, ведь не каждый же день здесь такой пир, как сегодня?
— Ну, это обычный порядок, а иногда бывает и хуже, — расхохотался Павлик, — это только Рождественский пост, а в Великий пост вдвое строже и вдвое дольше молятся днем и ночью.
— Предпочел бы я уж стать действительно монахом! — промолвил Заремба.
— И мне кажется, что дядя тем и кончит, что устроит два монастыря и запрет в одном дочерей, а в другом сыновей. Его два законных сына не выдержали такой жизни, ушли в другие поместья и ведут рыцарскую жизнь.
— Вот и нам бы нужно к ним, — сказал Заремба, — а то скоро подохнем с голоду.
Они вернулись в домик, когда уже звонили к молитве, и дети опять попарно пошли в часовню. Друзья расстались: Заремба отправился отдыхать, а Павлик молиться.
Часовенка была небольшая, но чистенькая. У алтаря в облачении стоял ксендз, а Влодек ему прислуживал. Пели хором песни, читали молитвы, падали ниц, и так затянули службу до ночи.
Вечером ужин принесли друзьям в домик, но так же постно, как и днем, только еще меньше.
Заремба привык к другому столу, ел и пил много, а поэтому окончательно опечалился.
— Если тебе здесь нравится, — сказал товарищу Заремба, вытирая рот, — так сиди, а я завтра в путь, — не выдержу.
— Ведь ты же знаешь, что нам одна дорога, — ответил Налэнч, — завтра отправимся искать другого приюта и, пожалуй, избежим погони.
Легли спать натощак.
Павлик вышел было еще раз на двор поговорить с Влодеком, но узнал от прислуги, что это был час, предназначенный для бичевания.
Услышав издали удары кнута, поскорее вернулся.
Утром их разбудили веселые трубные звуки у ворот. Вскочили обеспокоенные, недоумевая, кто мог решиться так радостно сигналить в этом царстве печали.
В воротах стоял всадник с собаками и провожатыми, подъехав смело, словно в собственный дом. Это был молодой, красивый мужчина, совершенно не похожий на монаха, с веселым лицом. Очевидно было, что он не считался с здешними обычаями.
Догадались, что это старший сын хозяина, живший по соседству. Его звали Томко. Павлик был с ним знаком, поэтому, набросив шубу, выбежал навстречу.
Охотник не сразу его узнал, но когда тот заговорил, Томко соскочил с коня и обнял Павлика. Старик-отец в это время молился и поэтому не вышел к сыну.
— Ты здесь? — удивился Томко. — Откуда ты взялся? Принесла же тебя нелегкая! Вот и попал, бедняга, на пост да покаяния к отцу.
Налэнч торопливо стал рассказывать обо всем и повел его в избу, где Заремба одевался. Поздоровались.
Томко пробовал раньше жить при дворе, но ему там не повезло, и он недолюбливал Пшемыслава. Слушая рассказ, горячо поддакивал и принимал близко к сердцу.
— Здесь вам делать нечего, — сказал он. — Поезжайте со мной. Я хоть и люблю отца, но с ним не выживешь. Он теперь так стучится в небо, как раньше пил из полной чаши жизни… Его дело! Однако всем вести такую жизнь трудно. Из детворы, которую он запрятал в монашеские костюмы, уже две взрослые девушки и трое юношей удрали через частокол.
Смеялся Томко, но, услышав шаги у дверей, умолк.
Влодек с протянутыми руками вошел встретить сына. Это был его любимец, которому он прощал даже его светские замашки, говоря, что вымолит у Бога прощение.
Томко обнял его за ноги, а старик дрожащими руками схватил его голову и поцеловал.
— Что, с утра на охоту?.. А у заутрени был?
— Опоздал, — ответил Томко.
Влодек молча указал рукой на гостей, словно желал сказать:
— Избавь ты меня от них!
— Я вот приглашаю Павлика и Зарембу к себе! — воскликнул догадливый Томко. — Они тут у вас умрут с голода да со скуки.
Старик пожал плечами.
— Язычники вы все, язычники! — сказал он. — Если бы мы за вас не молились, Господь Бог еще строже покарал бы этот край.
Он вздохнул, но, взглянув на сына, сейчас же развеселился. Обнимал его, с удовольствием осматривал красивого, жизнерадостного молодого человека. Набожный отец невольно любовался этой цветущей молодостью.
— Тебя и этих гостей я сегодня к столу не позову, — сказал он, подумав. — Мы постимся, а ты, язычник, готов насмехаться и над отцом, и над постом. Пошлю вам сюда закусить; губите уж душу, но только не на моих глазах. У нас сегодня строгий пост.
— Хорошо, дорогой батюшка, — ответил Томко, — а я с твоего разрешения сбегаю в погреб и на кухню похозяйничать.
— Иди, но без разрешения, — сказал Влодек.
В тот день принесли побольше и получше кушаний благодаря Томку. Рано пообедав, попрощались с хозяином и двинулись из Налэнчина.
Томко повез их к себе в новый дом, построенный на только что расчищенных лесных угодьях, не укрепленный, так как его охранял кругом лес. Здесь не опасались нападения. На новоселье было все хорошо обставлено, весело и гостеприимно.
Навстречу вышла молодая жена Томка, Сулислава, не зная, что с ним приехали гости. Увидав их, спряталась, так как была одета по-домашнему, а чужим надо было показаться приодетой. Да и угостить их надо было получше, чем обыкновенно подавали.
Здесь наконец Заремба пришел в себя и повеселел; когда же появилась красивая, элегантная хозяйка, уселись за богато уставленный стол. Муж так любил Сулиславу, что и при чужих проявлял свои чувства.
Начался разговор о дворе, о Люкерде, о жизни Пшемыслава. Заремба говорил от сердца, горячо, а молодая хозяйка проливала слезы над судьбой княгини. Томко возмущался.
— Твое дело, — промолвил наконец, — наше дело. Налэнчи и Зарембы вместе отправятся мстить за обиду княгини и вашу. Такая жестокость взывает об отомщении к Богу!
— Тиран он для жены, тиран и для всех! — воскликнул Заремба. — Скоро для него дворяне ничего не будут представлять и пойдут в рабство. Мы должны помнить, что отцы наши избирали их и возводили на престол, а когда захотели, свергали… А сегодня что мы такое? Только слуги, которые должны делать, что им прикажут. Этого рода Пястов много… Есть из чего выбирать… Разве это будет так ново, когда мы выгоним Пшемка, а посадим на престол другого?
