Евгения Марлитт - В доме коммерции советника (дореволюц. издание)
Входная дверь была еще растворена, Кети тихонько пробралась черезъ темныя сѣни и вошла въ комнату тетушки. Она надѣялась, что въ этой уютной, теплой комнаткѣ волненіе ея успокоится и потому сѣла въ кресло возлѣ рабочаго столика, окруженнаго высокими лавровыми деревьями, нарцисами, фіялками и ландышами, распространяющими чудный ароматъ по всей комнатѣ; хорошенькая канарейка, собравшаяся уже на покой, сново встрепенулась и съ пискомъ скакала по своимъ жердочкамъ. Кети чувствовала теперь, что была не одна, но волненіе ея не уменьшалось, мрачныя мысли тревожили ея возбужденную головку.
Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошла тетушка, чтобы по обыкновенію поставить зажженную лампу на рабочій столъ доктора; затѣмъ она заперла ставни, опустила сторы, помѣшала горячіе уголья въ печкѣ и снова вышла не замѣтивъ молодой дѣвушки, притаившейся за высокими растеніями. Ея тихіе шаги едва замерли за дверью, какъ въ корридорѣ раздались громкіе мужскіе шаги и въ комнату вошелъ докторъ.
Онъ на минуту остановился на порогѣ и съ глубокимъ вздохомъ провелъ рукою по лбу; Брукъ, конечно, не могъ подозрѣвать, что въ комнатѣ сидитъ молодая дѣвушка, въ смертельномъ страхѣ прижавшаяся теперь къ холодной каменной стѣнѣ. Чѣмъ кончилась борьба? Что происходитъ теперь въ его осиротѣвшемъ сердцѣ?
Онъ быстро прошелъ чрезъ комнату и приблизился къ своему письменному столу. Тихонько привставъ, Кети могла его видѣть, тѣмъ болѣе что свѣтъ отъ лампы ярко освѣщалъ его серіозный профиль. Щеки и лобъ сильно горѣли, глаза были красны, какъ будто послѣ утомительной прогулки во время полуденнаго зноя. Да и правду сказать, тяжела была дорога, только что пройденная имъ, сколько разбитыхъ иллюзій и надеждъ! А впереди – одно грустное одиночество и безцѣльная жизнь!
Стоя у стола, докторъ поспѣшно написалъ нѣсколько словъ на почтовой бумаги, вложилъ ее въ конвертъ, и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ надписалъ адрессъ.
Кому это письмо? Что могло занимать его мысли въ такую минуту? По всей вѣроятности онъ писалъ Флорѣ, можетъ быть даже прощался съ нею на вѣки.
Окончивъ съ письмомъ, Брукъ налилъ изъ графина воды въ бѣленькій стаканчикъ, отперъ шкафчикъ письменнаго стола, досталъ оттуда небольшую скляночку, поднялъ ее и пять чистыхъ безцвѣтныхъ капель упали въ стаканъ.
Кети стояла какъ окаменѣлая и чувствовала какъ сердце ея перестало биться, при видѣ-же роковыхъ капель она мгновенно очутилась возлѣ доктора и положила лѣвую руку на его плечо; потомъ выхватила у него стаканъ, который онъ намѣревался поднести къ губамъ и поставила на столъ.
Ни однаго звука не могла она произнести при этомъ, но въ ея карихъ глазахъ отражались страхъ, горе и безконечное состраданіе. Взглянувъ на доктора и встрѣтивъ его вопросительный взглядъ, она чуть не упала на колѣни отъ стыда. Прошептавъ нѣсколько безсвязныхъ фразъ, Кети закрыла лицо обѣими руками и заплакала.
Теперь Брукъ все понялъ. Поставивъ стаканъ далеко отъ себя, онъ взялъ ея руки и притянулъ ихъ къ себѣ.
– Кети, дорогая Кети! – сказалъ онъ, ласково заглядывая въ лицо, орошенное слезами. Въ эту минуту прекрасная молодая дѣвушка, являлась совершенно такою, какою дѣйствительно была, невольно выказывая свое безпорочное сердце и безпомощный страхъ передъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла.
Она поспѣшно высвободила свои руки и отерла слезы носовымъ платкомъ.
– Я, кажется, оскорбила васъ, докторъ, – сказала она, едва удерживая рыданія; – я поступила очень необдуманно и боюсь, что вы не простите мнѣ моей выходки, я сама не понимаю, почему эта сумасбродная мысль пришла мнѣ въ голову. Не судите меня слишкомъ строго. То, что я сегодня испытала, потрясло весь мой крѣпкій организмъ.
Онъ мелькомъ посмотрѣлъ на нее, и на губахъ его мелькнула та задушевная улыбка, которую такъ любила Кети.
– Вы ничѣмъ не оскорбили меня, – сказалъ Брукъ успокоительнымъ тономъ, – и осуждать васъ было-бы несправедливо и грѣшно. Почему вы пришли къ такому заключенію – я не знаю и не хочу даже поднимать этого вопроса. Могу сказать только, что эта сцена будетъ мнѣ вѣчно памятна. А теперь позвольте успокоить ваши нервы. – Съ этими словами онъ взялъ стаканъ и поднесъ къ ея губамъ. – Въ этомъ напиткѣ я не искалъ того успокоенія, о которомъ вы думали. Я былъ слишкомъ вспыльчивъ и раздражителенъ, и никогда не простилъ бы себѣ этого, если-бъ не долженъ былъ сознаться, что у меня тоже есть кровь и нервы, которые часто борятся съ силою воли. Нѣсколько капель этого лекарства, – онъ указалъ на скляночку, – достаточно что-бъ успокоить возбужденные нервы.
Кети спокойно взяла изъ его рукъ поданный ей стаканъ и выпила все до послѣдней капли.
– А теперь, я въ свою очередь долженъ просить у васъ прощенія за ту возмутительную сцену, при которой вы невольно присутствовали, – сказалъ онъ серьезно. – Вся вина лежитъ на мнѣ, такъ какъ въ моей власти было кончить ее нѣсколькими, во время сказанными, словами. Многіе изъ моихъ собратовъ полагаютъ, что мною одолѣла глупая спѣсь, потому что я не люблю много говорить и кричать, какъ они; но это молчаніе сильно вредитъ мнѣ, такъ какъ люди принимаютъ его за недостатокъ здраваго сужденія. Можетъ быть, придетъ время, когда они иначе будутъ думать обо мнѣ.
Бруку еще не удалось вполнѣ овладѣть собою, кровь не переставала бушевать въ его жилахъ; а созданіе, вызвавшее эту бурю, спокойно смотрѣло со стѣны и какъ нарочно ласково и кротко улыбалась, тогда какъ въ дѣйствительности походила на разъяренную фурію. А между тѣмъ онъ все таки не хотѣлъ возвратить ей свободу и Кети не знала, чѣмъ кончилась ихъ распря. Въ настоящую минуту ей пришла въ голову мысль, что ей невозможно оставаться долѣе въ его комнатѣ.
Докторъ замѣтилъ ея взглядъ, брошенный на портретъ, и видѣлъ, что она собирается уходить.
– Да, идите съ Богомъ, – сказалъ онъ. – Горничная Генріэтты уже начала свое дежурство возлѣ больной. Состояніе вашей сестры нѣсколько улучшилось, такъ что вы можете спокойно возвратиться въ виллу, гдѣ президентша ждетъ васъ къ чаю. Даю вамъ честное слово, что буду зорко слѣдить за вашей дорогой больной. А теперь дайте мнѣ вашу руку и обѣщайте не произносить надо мною слишкомъ строгаго приговора. Еще нѣсколько дней и она иначе будетъ думать обо мнѣ, – сказалъ онъ, указывая на портретъ Флоры. – Это заставляетъ меня оставаться непреклоннымъ; я не хочу, что-бъ меня потомъ упрекала, будто я воспользовался первымъ благопріятнымъ случаемъ и извлекъ себѣ выгоду.
Кети посмотрѣла на него съ удивленіемъ, а онъ многозначительно кивнулъ головой, точно хотѣлъ еще разъ подтвердить свои слова.
– Прощайте, покойной ночи! – продолжалъ онъ и, слегка пожавъ ея руку, отошелъ къ письменному столу въ то время, какъ она направлялась къ двери. Обернувшись еще разъ, Кети увидѣла, какъ докторъ поднесъ къ губамъ пустой стаканъ, но онъ въ ту-же минуту выскользнулъ изъ его рукъ, упалъ на полъ и разлетѣлся въ мелкія дребезги.
Между тѣмъ Флора стояла въ спальнѣ больной, совсѣмъ одѣтая съ тѣмъ, что бы вернуться домой; она даже дрожала отъ нервнаго нетерпѣнія.
– Гдѣ ты пропадаешь, Кети? – вскричала она грозно. – Бабушка ждетъ насъ, ты будешь виновна, если она сдѣлаетъ намъ выговоръ…
Кети ничего не отвѣчала; она надѣла шаль, принесенную ей горничной и подошла къ постели, Генріэтта тихо спала; красныя пятна на ея щекахъ значительно поблѣднѣли. Молодая дѣвушка осторожно поцѣловала узенькую ручку больной сестры и поспѣшила за вышедшей Флорою.
Въ сѣняхъ горѣла маленькая, оловянная лампа, и лакей, пришедшій изъ виллы вмѣстѣ съ горничной, молча ходилъ взадъ и впередъ, въ ожиданіи барышень. Почти въ одно время съ Флорою и Кети въ сѣни вышелъ также докторъ. Онъ передалъ лакею записку, съ порученіемъ отнести ее одному молодому врачу, жившему въ городѣ.
Флора гордо прошла мимо него и скрылась въ густомъ мракѣ, а Кети зашла въ кухню, что-бы проститься съ тетушкою, которая печально покачала головою, узнавъ, что „прекрасная невѣста“ только что ушла, не удостоивъ ее своимъ поклономъ.
Въ саду Флора остановилась и отослала лакея впередъ. Блѣдный свѣтъ, падавшій на нее изъ отворенной двери, слабо озарялъ ея лицо, казавшееся такимъ озлобленнымъ, какъ будто на губахъ дрожало проклятіе. Взоръ ея скользнулъ съ насмѣшкою и презрѣніемъ по красному кирпичному полу, по бѣлымъ, голымъ стѣнамъ, и перенесся на наружный фронтонъ, точно она еще разъ хотѣла осмотрѣть это ненавистное строеніе.
– Да, это совершенно въ моемъ вкусѣ – хижина и любящее сердце! – прошептала она съ ироніей. – Мужъ безъ должности и славы, ветхая лачуга среди поля и однообразная жизнь втроемъ, для которой достаточно было-бы скудныхъ процентовъ съ моего капитала. Сегодня въ первый разъ я испытала чувство униженія, меня точно сбросили съ пьедестала, на которомъ я стояла, возведенная моимъ происхожденіемъ, хорошимъ знакомствомъ и собственнымъ умственнымъ дарованіемъ. Желаю отъ всего сердца, что-бъ болѣзнь Генріэтты не приняла худшаго оборота. Иначе я не могла бы проститься съ нею, такъ какъ никогда не ступлю больше за порогъ этого дома. Мнѣ кажется, что никогда дѣвушку не обманывали такъ жестоко. Я сама виновата, что такъ слѣпо и безгранично увлеклась обстоятельствами.
