Виктор Поротников - 1612. Минин и Пожарский
Приведя Матрену в свое жилище, Будыва постарался произвести на нее впечатление своей щедростью. Прежде всего Будыва досыта накормил Матрену разными яствами, потом он предложил ей взять что-нибудь из одежды, которая была свалена кучей в сенях. Матрена не стала отказываться и принялась перебирать женские платья, шубы, платки и шапки. Там было немало и добротной мужской одежды. Заметив на многих вещах пятна засохшей крови, Матрена в испуге и растерянности сразу же сообщила об этом Будыве.
Пристав рассмеялся и невозмутимо пояснил Матрене, мол, ничего удивительного, ведь вся эта одежда снята с убитых москвичей, мужчин и женщин. Оказалось, что предприимчивый Будыва присваивает себе не только одежду казненных узников, но и скупает у наемников шубы, шапки и платья горожан, павших в стычках на улицах Москвы за последние дни. Услышав такое из уст Будывы, Матрена наотрез отказалась выбирать себе теплое одеяние из вещей убитых поляками москвичей. В ней и без того сидела сильная неприязнь к Будыве, теперь же она преисполнилась к нему гадливым отвращением.
Очутившись в жарко натопленной бане вместе с Будывой, Матрена старалась не смотреть на его худое нескладное тельце с выпирающими ребрами и ключицами. Ноги Будывы были искривлены каким-то давним недугом, из-за этой же болезни у него была сутулая спина, а правое плечо было чуть ниже левого. Зато на Будыву прекрасная нагота Матрены произвела сильнейшее впечатление, его восторгам не было предела. Руки Будывы так и тянулись к белым округлым ягодицам прелестной боярышни, к ее пышной груди с розовыми сосками, к ее гибкой спине, к ее бедрам, блестевшим от влажной испарины. Матрене было щекотно от прикосновений пальцев Будывы, она весело смеялась, сверкая ровными жемчужными зубами. Этот смех Матрены, ее румяное сияющее лицо, обрамленное длинными белокурыми волосами, приводили Будыву в состояние некой радостной эйфории. Он тоже хихикал, шлепая Матрену ладонью пониже талии, с какими-то шутовскими ужимками и кривляньями. При этом Будыва был совершенно трезв, хотя Матрене он казался сильно пьяным.
Когда распаленный неистовым плотским желанием Будыва стал заваливать Матрену на полоке в облаках горячего пара, она не стала сопротивляться ему, понимая, что пристав привел ее сюда не только для омовения. Будыва буквально трясся от желания совокупиться с Матреной, но его детородный стручок обрел необходимую твердость лишь после того, как его помассировали нежные пальцы Матрены.
— Ложись живее, коханя! — торопливо обронил Будыва, по лицу которого пробегали судороги блаженства.
Матрена улеглась, чувствуя спиной мокрые горячие доски полока, а на губах густой банный жар, пропитанный ароматом березовых веников. Низкорослый тщедушный Будыва взобрался сверху на Матрену, устраиваясь поудобнее меж ее раскинутых в стороны крепких бедер, и в этот миг семя вдруг излилось из него прямо на влажный упругий живот прекрасной боярышни. Издав не то всхлип, не то короткий стон, Будыва уронил голову Матрене на грудь, слегка прикусив зубами один из ее сочных сосков.
Преодолевая отвращение, Матрена мягко коснулась рукой лысеющей головы пана Будывы, его костлявых плеч, худой, как у подростка, спины. У нее вдруг промелькнула мысль, что этот жалкий человек сейчас, по сути дела, находится в ее власти. У нее вполне хватит сил, чтобы задушить его или утопить в бочке с водой. И это, пожалуй, будет справедливое возмездие для пана Будывы за все его зверства над узниками в Пыточной башне. Лишь усилием воли Матрена заставила себя прогнать такие мысли. Она вспомнила про родителей и брата, которых ждет неминуемая смерть, если мерзавец Будыва умрет от ее рук.
После бани Матрена с наслаждением легла в чистую постель в теплой светлице, сон ее был так крепок и безмятежен, что утром Будыва с трудом смог ее разбудить. Пообещав Матрене замолвить за нее слово перед полковником Гонсевским, Будыва позволил ей остаться в тереме боярина Ртищева на несколько дней. Как оказалось, у Будывы имелся корыстный расчет относительно Матрены. Он пригласил к себе в гости несколько польских военачальников, которые, увидев Матрену, мигом выстроились в очередь ради возможности затащить ее в постель.
Никто из них даже не возмутился, узнав, какие большие деньги им придется заплатить своднику Будыве за это удовольствие. Ослепительная красота Матрены показалась имовитым шляхтичам достойной любых денег.
Будыва торжествовал. Будучи сам из низкого сословия, он был горд тем, что вельможные шевалежеры, белая кость, платят ему злато-серебро и обращаются с ним как с равным, желая сойтись на ложе с прелестной боярышней Матреной.
Матрена же пребывала в отчаянии, ибо участь публичной девки угнетала ее. Падение с высот благополучия и счастья в бездну позора и унижений случилось для изнеженной Матрены так неожиданно, что она никак не могла прийти в себя. Ей было непонятно, почему отец и мать не вызволяют ее из беды. Почему Господь и Богородица отвернулись от нее?
Прошло еще два дня, в течение которых Матрене пришлось ублажать в постели очень многих знатных поляков, попутно одаривая ласками ненавистного ей пана Будыву. Но вот однажды Господь сжалился над Матреной, приведя в притон Будывы думного дворянина Сукина.
Несмотря на свою молодость, Елизар Сукин вот уже полтора года заседал в Думе рядом с длиннобородыми боярами. Своим возвышением Елизар Сукин в большей мере был обязан своему отцу Семену Сукину, который служил дьяком в Посольском приказе и часто выезжал с московскими послами в Европу. Юный Елизар неизменно сопровождал отца в этих поездках, изучая иноземные языки и постигая премудрости дипломатии. Уже к пятнадцати годам смышленый Елизар мог свободно разговаривать на польском, немецком, французском и английском языках. Причем он также мог писать и читать на этих языках. Поскольку в Московском государстве чиновники имели право передавать свою должность по наследству, поэтому Елизар Сукин с семнадцати лет ходил вместе с отцом в Посольский приказ, числясь его помощником. С приходом к власти Семибоярщины Елизар Сукин оказался в близком окружении Федора Мстиславского, служа ему толмачом. Когда в Кремле и Китай-городе расположились поляки и наемники Гонсевского, то услуги Елизара Сукина стали востребованы боярами-блюстителями, как никогда. Бояре ввели Елизара Сукина в состав Думы, поручив ему присутствовать на всех переговорах с Гонсевским и командирами наемных отрядов.
Отправляясь к осажденному Смоленску на встречу с Сигизмундом, гетман Жолкевский взял с собой и Елизара Сукина, которому бояре доверили ни много ни мало быть блюстителем их интересов на переговорах с польским королем. Сигизмунд, очарованный остроумием и начитанностью Елизара Сукина, одарил его подарками и в знак своей особой милости дал ему право замещать королевича Владислава на всех торжествах в Москве. Таким образом, Елизар Сукин, вернувшийся в Москву, стал для поляков из отряда Гонсевского не просто «милостником Сигизмунда», но как бы одушевленной тенью его сына Владислава.
Елизар Сукин жил во дворце в окружении польской прислуги и польской стражи. Прознав от одного из польских ротмистров, что пан Будыва уступает за деньги смазливых узниц всем желающим, Елизар Сукин наведался в гости к тюремному приставу. Увидев красавицу Матрену, Елизар Сукин объявил пану Будыве, что эта узница отныне будет его наложницей. Так, Матрена Обадьина вновь очутилась в царских палатах, посчитав Елизара Сукина своим спасителем и посланцем доброй судьбы. Матрена, пролившая за последние несколько дней немало слез, влюбилась в Елизара Сукина с первого взгляда. Этот молодой щеголеватый дворянчик показался ей истинно сказочным принцем, одежда и манеры которого выделяли его даже на фоне пышной свиты Гонсевского.
От Елизара Сукина Матрена узнала, что ее родители и брат тоже побывали в Пыточной башне, откуда их вызволил Федор Мстиславский, поручившийся за них перед Гонсевским.
— Где же теперь мои родственники? — поинтересовалась Матрена, лежа в постели с Елизаром. — Слуги сказали мне, что в Кремле их нет. Где же они?
— Об этом не ведаю, милая, — сладко потягиваясь спросонья, ответил Елизар. — Вырвавшись на волю из темницы, батюшка твой живо ушмыгнул из Кремля в Белый город. Ну и матушка твоя с братом за ним же последовали. Живы-здоровы твои близкие, и ладно! — Елизар широко зевнул, поворачиваясь на другой бок. — По нынешним временам и это уже великое благо!
Бледный свет разгорающегося дня пробивался в опочивальню через разноцветные стекла узких окон с закругленным верхом. Яркие блики и солнечные зайчики трепетали на каменной стене, покрытой росписью в виде цветов и листьев. Кровать стояла подле массивной четырехгранной колонны, поддерживающей высокий шатрообразный свод, поэтому лучи света до нее не доходили.
