Геннадий Ананьев - Вокруг трона Ивана Грозного
«Словно читает он мои мысли и делает всё то, что мне желательно».
Да, Малюта исполнил тайное желание царя. (Об этом подробно будет сказано в очерке об опальном митрополите Филиппе, теперь же упомяну лишь о том, что сообщил Малюта Ивану Грозному, вернувшись из монастыря).
— Не привёз я благословение старца. Я — в келью его, а он уже стылый, на скамеечке сидючи. При мне схоронили его. Я от тебя, государь, и от себя по щепотке землицы бросил.
— Воля Господа, — притворно вздохнув, изрёк Иван Васильевич.
— Мир праху его. Велю в поминальник навечно внести святое имя его, — перекрестился царь троекратно, шепча молитву, и — Малюте: — Сегодня пируем, а завтра — засучивай рукава. Рви в клочья крамольников. Сам я тоже не останусь в стороне.
Более недели свирепствовали опричники в Твери, пока Иван Грозный не посчитал достаточным наказание. И вообще, похоже было, что он начал утихомириваться, утолив жажду крови. В Медном уже не так лютовал. А Торжку, казалось, самая малость достанется, а то и вовсе минует его горькая чаша.
Богатейший город Торжок. От торга крупного его богатство.
Тверда многоводная давала путь кораблям от земель Низовских к новгородским пятинам, вот и тянулись по её берегу причалы и лабазы на добрую версту. Велик здесь детинец. Не менее Новгородского. За его мощными каменными стенами могли укрыться в случае нужды все жители посада. Запасов в Кремле хранилось тоже изобильно. На долгую осаду хватит. Но удивительно, никто даже не помыслил затвориться в крепости от злодейства Иванова, хотя до горожан дошли слухи, как в Клину, в Твери и в Медном рушили опричники всё, что им хотелось, как упивались они кровью мучеников. Лишь шептали жители Торжка с надеждой, моля Господа:
— Боже Всевышний, спаси и помилуй нас, грешных.
Молились, уничижались, не ведая, в чём грешны.
Вполне возможно, услышал бы Всевышний молящихся, ибо полусотня новгородцев могла и не заезжать в Торжок, а миновать его, проехав по прямой дороге от Вышнего Волочка на Клин, так рассудил Иван Грозный, и намеревался попытать только воротниковую стражу, не въезжали ли в город крамольники, и уж исходя из их признания творить суд над городом или миловать его, но всё вышло иначе. Малюта Скуратов донёс царю, что в двух башнях детинца содержатся пленные, и посоветовал ему:
— Не с них ли начать?
— Посещу их сам. Пару-тройку попытаем.
В первой от ворот угловой башне литовцы пали перед царём Московским на колени и умоляли отпустить их домой, клялись, что никогда сами не ополчатся против русских славян-братьев и всем родным и близким закажут — Иван Васильевич даже смягчился, пообещав милость свою и направился к дальней угловой башне.
Вот в ней-то и случилось то, отчего зашёлся город в стонах мученических, запылали лабазы, разграблены были стоявшие у причалов торговые суда, команды их перебиты: пленные крымцы, а именно они были заточены в дальней башне, не с почтением встретили русского царя — дикими кошками кинулись на вошедших к ним, вырвали из ножен у опешивших опричников мечи и начали тех сечь их же оружием.
Царю бы в первую голову не сдобровать, не окажись и на этот раз рядом расторопного Малюты Скуратова. Он, схватив Ивана Грозного за шиворот, отшвырнул его к двери, где царя подхватили телохранители, а сам же Малюта оказался перед двумя свирепого вида крымцами, успевшими вооружиться мечами опричных ротозеев и даже посечь нескольких из них. Моментально обнажён меч — один из врагов пал с рассечённой головой, но второй успел ударить мечом Малюту.
Спас его от гибели шелом, к тому же замешательство среди опричников миновало, крымцев начали рубить беспощадно, и когда покончили с последним, вынесли на воздух раненых.
Крепкая рука у татарина. Хотя шелом и бармица защитили голову Малюты, но меч, скользнув по ним, ударил в плечо, и если бы не кольчуга доброго плетения, врубился бы глубоко в тело — а так отделался верный слуга царя лишь переломом ключицы да нестерпимой головной болью.
Царь Иван Васильевич склонился над своим спасителем.
— Господь Бог послал тебя ко мне. Какой раз закрыл ты меня своим телом! Никогда не оторву тебя от сердца своего! — распрямился и гневно бросил воеводе стражников детинца: — Отчего не уведомил, что в башне дикие крымцы?!
— Сказывал. Мимо ушей твоих, видимо, государь, прошло.
— Что-о-о! В пыточную! Смерть городу за раны спасителя моего!
Вот так. Все мольбы горожан ко Всевышнему, чтобы спас он их, безвинных, от лиха, — козе под хвост. Горел и умирал великий богатством город в муках до тех самых пор, пока лекарь царёв Бомелиус не заключил, что Малюта Скуратов может сесть в седло.
Когда царь Иван Грозный двинулся со своим полком к Вышнему Волочку, зима уже заявила о себя основательно. По Тверце шла шуга, появились забереги, в малых же притоках Тверцы, особенно на омутах и затонах, лёд встал твёрдо. Пора бы поспешать в Новгород, где есть место разместиться полку в тёплых домах, но Иван Грозный специально не спешил.
«Пусть трясутся изменники!»
Только в день Рождества Христова подошёл Иван Грозный к Новгороду. Оставив свой полк в двух вёрстах от стен его, лишь с сыном своим Иваном, свитой и малой охраной въехал в город через Московские ворота. Ему навстречу — крестный ход, каждый из участников которого был тщательно обыскан Богданом Бельским. Даже архиепископ.
Не принял святительского благословения царь. Пронзил злым взглядом архиепископа и рек грозно:
— Злочестивец ты, а не пастырь рабов моих! В руках твоих не крест животворящий, но меч крамольный, нацеленный в сердце наше! Ты — враг православной церкви, волк хищный, ненавистник венца Мономахова, поклонник Сигизмунда!
Тихо-тихо стало на месте встречи. Закрой глаза — покажется, что нет вокруг ни души. Все с замиранием сердца ждут, что вот-вот крикнет Грозный: «Взять их!» — и закрутят всем руки за спины.
Царь долго наслаждался страхом встречавших его людей, а удовлетворив своё торжество, повелел:
— Веди, отступник, в палаты свои. Устрой пир для нас, прибывших в гости, и для клира своего.
Отцов города, наместника и воеводу не позвал, и те в страхе и недоумении расползлись по своим домам.
Иезуитская задумка. Пир начался пристойно, царь — само благодушие, но в самый разгар его в трапезную ворвались опричники и скрутили всех высших священнослужителей. Потом целую неделю оголяли церкви и монастыри не только в городе, но и в окрестностях. Монахов и настоятелей свозили в детинец Софийского собора, каждому установив откупного в двадцать рублей. Кто не уплатит — на правёж.
На добрую неделю неусыпного труда, итог которого — великое богатство. Полное разорение обителей Господних. Не счесть и трупов служителей Божьих. Правёж — улыбчивое слово. Тех, кто не мог внести двадцати рублей (а таких было большинство), забивали палками до смерти, а уплатившие мзду, едва успевали развозить трупы собратьев своих по монастырям и придавать тела земле.
Покончив с церковниками, Грозный перешёл на вторую часть казней. Она началась тоже с пира в архиепископских палатах, на который званы были посадники, и степенные, и бывшие, тысяцкий, царёв воевода и царёв наместник с его боярами. Попотчевав гостей именитых и выслушав их здравицы низкопоклонные в свою честь, государь объявил с зловещим спокойствием:
— Завтра начну суд чинить. С корнем стану корчевать измену. Поскидаю я с вас камку и бархат, шитые золотом и жемчугом.
Удивительно, но под стражу не взял никого. Он ещё не решил, где и как организовать допросы и казни. Позвал, как только гости разъехались, к себе Малюту Скуратова.
— Что скажешь, слуга мой верный, где вершить суд? Здесь ли, в детинце, или на том месте, где Рюрик Вадима казнил[37]?
Малюта Скуратов сделал вид, что задумался, хотя давно уже определил место расправ с новгородцами.
— Ну что? — нетерпеливо спросил царь.
— Да вот — думаю. На мой взгляд, ни тут и не там. Бога мы, государь, не прогневили, наказав знатно церковников и монахов на виду храма Святой Софии, по делам и честь им. А вот крамольников не священного ряда можно ли будет лишать жизни здесь, у паперти соборного храма? Но и у Ярослава двора тоже не очень сподручно. Возмущать горожан стоит ли лишний раз? Не лучше ли на зажитье[38], в стане полка твоего? Повели Богдану Бельскому, кто доказал свою умелость, доставлять на суд изменников по сотне или по две каждый день. Осуждённых после пыток на казнь можно будет сбрасывать в Волхов.
— Но новгородцы не увидят в назидание себе и потомкам своим, как царь всей России карает за измену?
— В страхе пару недель поживут, на дома крамольников разрушенные поглядят, вразумеют обязательно.
Иван Грозный долго молчал, затем, вскинув голову, осенённую какой-то задорной мыслью, молвил окончательное своё слово:
