История рода Олексиных (сборник) - Васильев Борис Львович

— Турецкие обозы и артиллерия смещаются к левому флангу! — неожиданно крикнул генерал Струков.

— Вот куда он рвется: к Дунаю, — спокойствие вдруг оставило Ганецкого. — Фанагорийцев и астраханцев на левый фланг! Бегом!

Ординарцы помчались к полкам, но старый генерал уже не мог ждать. Теперь, когда Осман-паша наконец-таки открыл свои карты, когда выяснилось, что отчаянный натиск на центр был всего лишь отвлекающим маневром, Иван Степанович отчетливо понял бой. Следовало перекрыть дорогу к Дунаю, встретить Османа-пашу контрударом свежих частей, окружить в низине и — добить. Все решала быстрота, и Ганецкий, вскочив на коня, помчался навстречу подходившим резервам.

— Молодцы, фанагорийцы! — срывая голос, прокричал он. — Вот так и в атаку, с ходу, с бега! Помните, чье имя вы носите, ребята!

Фанагорийцы, не перестраиваясь, с марша ударили в штыки. Завязалась рукопашная, увидев которую Рыкачев бросил вперед свои, испытанные в двух плевненских штурмах полки. Вологодцы и архангелогородцы смяли турок, на их плечах ворвались сначала во вторую, а затем и в первую траншеи. Офицеры Сибирского и Малороссийского полков, спешно собрав уцелевших гренадеров, неожиданно ударили во фланг турецким резервам. Турки смешались, дрогнули, но не побежали, а отошли в относительном порядке. Рукопашные схватки кончились: начинался затяжной огневой бой. Выдвинув вперед стрелков и развернув артиллерию, Осман-паша под их прикрытием собирал новый кулак. На рыжем скакуне — личном подарке султана — турецкий полководец метался по фронту, приводя в порядок свои войска. Его черную фигуру все время видели наблюдавшие за боем офицеры штаба.

В начале двенадцатого часа фигура грозного турецкого командующего пропала из глаз наблюдателей, скрытая густым снарядным разрывом. Не оказалось Османа-наши и тогда, когда рассеялся дым. И еще никто не успел высказать какого бы то ни было предположения, как турецкий огонь резко стал ослабевать, а стройные колонны изготовившихся к бою аскеров забеспокоились, задвигались…

— Неужели Осман-паша погиб? — растерянно спросил полковник Маныкин. — Турки подаются назад… Турки бегут, Иван Степанович, бегут!

Неудержимая паника охватила турецкие войска, еще совсем недавно столь неустрашимо штурмовавшие русских гренадеров. Стрельба прекратилась почти повсеместно, фронт дрогнул, и таборы ринулись к переправам, назад, в Плевну.

— Общая атака! — крикнул Ганецкий. — Огонь по мостам. Прижать к реке и уничтожить.

Русские войска дружно бросились в атаку, артиллерия громила мосты, где творилось нечто невообразимое. Турецкие солдаты кулаками и оружием прокладывали себе путь сквозь встречные колонны, ломая перила, сбрасывая в воду людей, повозки, орудия.

— Победа, — с облегчением вздохнул Струков. — Это победа, Иван Степанович!

— Не торопись, сглазишь, — проворчал старый генерал. — Солнышко всходит, но еще…

Он вдруг замолчал: на мосту через Вид в копошащейся людской массе кто-то отчаянно размахивал белым флагом. Флаг колебался, исчезал, но возникал снова.

— Прекратить огонь! — крикнул Ганецкий. — Остановить войска.

Трубы запели, отбой, отзывая атакующих. Смолкла артиллерия, ружейная стрельба, крики: на залитое кровью, заваленное телами убитых и раненых поле сражения словно обрушилась тишина. Иван Степанович вздрогнувшей рукой снял фуражку, широко, торжественно перекрестился.

— Дай поцелую тебя, Струков. Кончилась Плевна.

Русские войска, ставшие там, где застали их трубные звуки отбоя, в полной готовности наблюдали за спешным отступлением турок на другой берег. В этом отступлении уже не было паники — турецкие офицеры сумели навести порядок, — на мосту по-прежнему размахивали белым флагом, но никто не торопился сообщить русскому командованию, что Плевненский гарнизон готов сложить оружие. Минуты тянулись, безмолвное противостояние продолжалось, белый флаг развевался, а ясности не было. Ганецкий спокойно выжидал, но молодые офицеры его штаба уже выказывали нетерпение.

— Очередная хитрость, господа. Осман понял, что здесь ему не прорваться, и сейчас ударит в другом месте.

— Что будем делать, Иван Степанович? — тихо спросил Маныкин. — Вдруг они и вправду перегруппировываются под белым флагом?

Турки выслали парламентера лишь после того, как отвели все части за реку. Они стояли там огромной копошащейся массой и, по всей видимости, возвращаться в покинутый город не собирались.

— Адъютант его высокопревосходительства Османа-паши Нешед-бей, — по-французски представился парламентер.

— Я буду вести переговоры только с вашим командующим, — сказал Ганецкий.

Стоявший рядом Струков перевел его условие Нешед-бею. Адъютант горестно развел руками:

— Осман-паша ранен, ваше высокопревосходительство.

— Опасно? — быстро спросил Ганецкий, не дожидаясь перевода.

— Прострелена нога. К счастью, кость цела, как говорит его врач Хасиб-бей.

— Слава богу, судьба бережет хороших полководцев. — Иван Степанович помолчал, размышляя: — Струков, напиши Осману-паше, что я буду вести переговоры только с его особо уполномоченным на то представителем.

Струков тут же написал записку, Ганецкий подписал ее, не читая, отдал Нешед-бею.

— Поезжай-ка и ты к Осману, Александр Петрович, — вдруг сказал он. — А то разведем тут канцелярию.

— Благодарю, Иван Степанович, — заулыбался Струков. — Для меня это — большая честь.

— Условие одно: полная и безусловная сдача, — торжественно напутствовал старый генерал.

Струков выехал с ординарцем, казаком-коноводом и адъютантом Османа-паши Нешед-беем. Они на рысях миновали расположение русских войск, усеянное трупами поле и придержали коней у моста. Навстречу верхом ехал паша в сопровождении офицера с белым флагом. Приблизившись, поклонился Струкову, сказав на хорошем французском:

— Тахир-паша, начальник штаба армии его высокопревосходительства Османа-паши.

Отрекомендовавшись, Струков спросил, имеет ли паша полномочия от командующего.

— Армия сдается, — вздохнул Тахир-паша. — Поскольку Осман-паша ранен и не может лично выехать навстречу вашему командующему, то он покорнейше просит пожаловать к нему. Он ожидает в шоссейной караулке.

Струков тронул коня. Миновав молчаливую стражу на мосту, стал подниматься по шоссе среди сплошной толчеи неохотно уступавших дорогу аскеров. За ним ехали казак и Нешед-бей. Они уже приближались к караулке — небольшой мазанке с черепичной крышей, притулившейся к горе, — когда неожиданно перед конем Струкова взметнулось зеленое знамя.

— Ла-илла, илала, ва Магомед расуль алла! — тонким голосом истошно вопил худой старик в чалме, размахивая знаменем.

— Прикажите прекратить! — резко крикнул генерал Нешед-бею, одерживая испуганно всхрапывающего коня. — Не хватайся за шашку, казак.

Казак послушно отвел непроизвольно метнувшуюся к оружию руку, тяжело вздохнув. Вокруг потрясали винтовками аскеры. Нешед-бей, встав на стременах, повелительно крикнул. Старик опустил знамя, юркнул в толпу, и солдаты нехотя расступились.

У караулки Струков спешился, кинул поводья казаку и, не ожидая Нешед-бея, вошел в хижину. В первой комнате было много офицеров, повсюду валялось оружие, рассыпанные патроны и плавали густые облака табачного дыма.

— Где Осман-паша? — громко спросил Струков по-французски.

Один из офицеров молча указал на закрытую дверь второй комнаты. Генерал раздвинул стоявших на дороге офицеров, распахнул дверь и шагнул через порог.

В маленькой комнатке с единственным окошком на деревянной скамье сидел Осман-паша. Левая нога его была обнажена, над раной трудился немолодой доктор, не обративший на вошедшего никакого внимания. На командующем был черный сюртук, расшитый галунами, но без орденов; на поясе висела кривая сабля в дорогих ножнах. В углу комнаты, скрестив руки, молча стоял Тахир-паша. Струков отрекомендовался, Осман-паша жестом пригласил его сесть, но генерал продолжал стоять из уважения к раненому полководцу.