Евгений Салиас - Названец
— А! Если сами вы так заговорили!.. — воскликнул Коптев. — Если вы сами… Ну да! Вы — Петр Павлович Львов! Но… но поймите… я люблю вашу сестру… Полюбил поэтому вас и вашего батюшку… Как же мне губить брата той, которую я бы желал назвать моей женой?..
Львов, все понявший, все-таки удивленно глядел на офицера.
«Как все спуталось», — думал он.
— Но ничего этого не будет! Чует мое сердце, что это временная удача!.. — снова воскликнул Коптев. — А скоро все раскроется — и мы все погибнем… Все!..
Разумеется, молодые люди объяснились подробно, вполне искренно и сразу стали друзьями.
Коптев, выехавший из Жиздринского уезда в столицу по приказанию из канцелярии, покинул Соню Львову в Караваеве и считал, что девушка и теперь в вотчине. Он не знал, что, вызванная братом, она через три дня, почти вслед за ним, тоже выехала.
Узнав, что девушка в Петербурге, Коптев сразу взволновался страшно и вдруг бросился на шею к Львову со словами:
— Я хочу с ней видеться.
— Конечно! — отозвался Львов.
— И скорее, скорее!.. Почем знать, может быть, через дня два-три я опять буду в каземате за обман, за ложь… Да и вы тоже погибнете… Нам бы следовало всем вместе, всем четверым бежать, тотчас и без оглядки бежать в Польшу.
— Да. Знаю. Обдумал я бегство наше всячески, — ответил Львов как-то грустно, — и, конечно, нам терять время нельзя. Сегодня ввечеру переговорим вместе все…
Разумеется, в тот же вечер двое всадников в простых русских платьях шибко ехали по темным улицам столицы. Через час оба были в Казачьей слободке и остановились у небольшой новой избы.
Здесь жил купец Макаров с дочерью, недавно прибывшие в столицу по своим делам, но не имеющие средств жить в самом городе.
Так думали обыватели слободки.
Встреча Коптева с Соней, нежданная молодыми людьми, была такова, что не только старик Павел Константинович прослезился, но и у Петра Львова слезы навернулись на глаза.
Совещание стало семейным советом.
Времена и обстоятельства были не простые, а лихие и лютые. Нынче жив и здоров, а завтра, быть может, и головы на плечах не будет.
Немудрено, что Соня стала в глазах старика отца нареченной невестой Коптева сразу, в несколько минут. К тому же этот молодой человек, любимый дочерью, только что спас его сына ценою собственной погибели.
Все было просто, желательно, но мудрено и печально. Прежде всего надо было решить главный вопрос: когда, как и куда спасаться?
Вопрос не менее важный был уже благополучно решен, а именно: чем жить на чужбине?
Бурцев обещал молодому Львову, что отстоит опись имущества и конфискацию в казну Караваева. Цесаревна обещала ему попросить самого герцога, ввиду бегства двух Львовых и исчезновения молодой Львовой, не обижать ни в чем не повинную Брянцеву и позволить ей наследовать.
Разумеется, Анна Константиновна поступит честно. Она будет знать, где они все обретаются, и будет посылать им с тайными гонцами раз-два в год доходы с их имения.
Из всех четверых один Петр был того мнения, что можно обождать с бегством. Он был уверен, что, несмотря на вражду и происки Лакса и семьи Кнаусов, положение его не опасно. После удостоверения Коптева Шварц никому не поверит вновь, что якобы его Генрих Зиммер — хитрый и дерзкий названец, его обманывающий самым нахальным образом.
Разумеется, никто — ни отец, ни сестра — не знал, что руководит Петром в его желании отсрочить отъезд из столицы, да и сам он наивно не сознавался и себе самому, что было тому причиной.
А это была мысль об Лизе Бурцевой.
Если б она одна или с отцом присоединилась к этому добровольному изгнанию, то Петр тотчас же стал бы собираться, не рискуя продолжать именоваться Зиммером и вертеться около тех самых лиц, которые имели власть в один день запытать его до смерти, а то и прямо присудить к казни.
С этого дня почти всякий день двое всадников и вместе, и порознь приезжали в Казачью слободку к Макаровым, но всегда поздно вечером, и возвращались в столицу далеко за полночь.
XXVII
Наступил октябрь. Уже раза два выпадал снег и снова сходил.
В столице было как-то особенно тихо, будто все замерло. Уныние и боязнь вместе заставили обывателей притихнуть. И было от чего!..
За последние два года императрица постоянно хворала. У нее была подагра, которая все усиливалась, и иногда от припадков болезни она сильно страдала. За год назад болезнь осложнилась, и появились новые страдания от каменной болезни. К этому примешалось еще и нравственное угнетение: императрица была поражена гибелью близкого ей человека Волынского и продолжала раскаиваться и упрекать себя в том, что уступила другому любимцу — Бирону.
Появление новой болезни и жестоких припадков заставило ее тотчас же решить насущный вопрос государственной важности. У нее не было наследника престола. Уже давно жила при ее дворе родная племянница, дочь герцогини Мекленбургской. Она взяла ее к себе, с тем чтобы сделать ее наследницей престола или же, выдав замуж, объявить наследником будущего внука.
Еще семь лет тому назад, когда принцесса была только девочкой, императрица выбрала ей жениха — принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Принц прибыл в Россию тотчас же и был при дворе. Предполагали, что брак будет заключен, как только принцессе минет лет пятнадцать-шестнадцать. Но, к удивлению всех, дело о бракосочетании, имевшем в данном случае государственное значение, все затягивалось.
Вельможи, сановники и весь двор, гадая, недоумевая, пришли наконец к подозрению, а затем и к полному убеждению, что бракосочетание отлагается вследствие всяких происков и советов Бирона.
Герцог возмечтал женить на будущей наследнице престола своего собственного сына.
Однако за год назад обострившаяся болезнь императрицы настолько смутила ее, что по совету разных близких лиц, отчасти неприязненно расположенных к Бирону, брак принцессы Анны был решен, а в июле месяце пышно и блестяще отпразднован.
В этом году, в августе, когда болезнь императрицы вдруг усилилась, произошло событие, имевшее огромное значение. У принцессы Анны родился ребенок — мальчик. Появление на свет мальчика — и, стало быть, настоящего наследника престола — так подействовало на императрицу, что она временно казалась совершенно выздоровевшей. При крещении ребенок был назван в честь отца императрицы Иоанном.
Это было в конце августа. Теперь, в первых числах октября, императрица вдруг почувствовала себя хуже, чем когда-либо…
Наконец, шестого октября за обедом с ней сделалось дурно, и ее без чувств унесли в спальню и положили на постель. И ей уже не суждено было подняться. Ежедневно ей становилось все хуже.
Смущение, овладевшее всеми в Петербурге, уже постепенно распространялось и далее — в Москву и в провинции. Наследник престола — двухмесячный ребенок! Его отец и мать — чуждые России принцы! Такие же немцы чистокровные!
Лежа в постели и не имея возможности подняться, Анна Иоанновна все-таки не сознавала опасности, и все, о чем докладывали ей высшие сановники, о серьезности ее положения, она принимала с гневом и раздражалась, говоря, что не собирается вовсе умирать. Тем не менее через несколько дней ее убедили составить акт о престолонаследии и объявить младенца Иоанна наследником престола.
Через несколько дней весь Петербург, вся гвардия присягнули будущему императору Иоанну VI, но вместе с тем возник вопрос: кто же будет править Россией? И вокруг постели умирающей началась ожесточенная борьба, начались козни, интриги, соперничества, целая буря…
Бирон, когда-то сломивший сопротивление императрицы и заставивший ее согласиться на казнь Волынского, теперь напрасно старался сломить ее волю и убедить, чтобы она назначила его всевластным регентом государства. И он начал действовать энергичнее, пользуясь раболепием и слабодушием всех окружающих.
Прежде всего он заручился согласием первых вельмож двора, влиятельных лиц — графа Остермана[36], князя Черкасского[37], графа Левенвольда и, наконец, энергичного графа Миниха[38].
Императрица, несмотря на увещание всех этих лиц, стояла на своем и наконец однажды сказала Бирону:
— Желая быть регентом России, ты ищешь свою погибель!
Не зная, что предпринять, герцог дошел до последней крайности. Он стал уговаривать самое принцессу Анну Леопольдовну[39] и ее мужа, чтобы они просили о назначении его регентом. Принцесса отказалась наотрез, говоря, что, с одной стороны, считает положение тетки якобы не опасным, а с другой — не желает влиять на нее, привыкши повиноваться ей во всем. Одним словом, принцесса Анна искусно отстояла себя в ограничении ее права.
Однако лукавый Остерман, видя кругом одних льстецов, считая Бирона единственным энергическим человеком, решился действовать упорнее и по крайней мере обеспечить свое положение в будущем. Полновластный регент — думалось ему — не забудет его услуги, будет его другом, и при его регентстве он, Остерман, может играть вторую роль в империи.
