Наталья Иртенина - Нестор-летописец
Непростое тесто замесил для Руси Бог.
Янь Вышатич опустился на колени и стал молиться из глубины сердца. Хорошо было в ту светлую ночь воеводе.
19
Переяславская рать соединилась с киевской и черниговской, как только те подошли к Альте. Быстро подоспело на веслах городовое ополчение Киева — из Днепра в Трубеж, из Трубежа в Альту. Дружины переправились на другой берег, чтобы встретить орду в лоб. Опасались, что куманы могут обойти их, рассеяться по земле неуловимыми стаями, которые вихрем налетают на человечье жилье, грабят и стремительно исчезают с добычей.
Опасения были не напрасны. Орда, обремененная обозами, не хотела драться. Половцы желали мирно промышлять в русских землях: откормить коней зерном, запастись золотом и иным металлом, побаловать жен украшениями и вкусной пищей, ополониться русскими невольниками, которые хорошо ценятся на рынках Кафы, Сурожа и Корсуня. А потом так же мирно убраться восвояси, на зимние кочевья. У половецких ханов не было вражды к русским князьям, владевшим всем этим богатством. Но когда князья сами вышли против них, у ханов не осталось выбора.
Ранним утром в тумане войско строилось в боевой порядок. Конные дружины стали в центре, на крыльях полукругом — ополченцы-пешцы с копьями и щитами. Перед конницей длинной линией снова ополченцы — отборные стрелки. Воеводы командовали каждый своей дружиной. Князья в боевом облачении поднялись на холм у реки — наблюдать. Святослав еще рвался воевать, но старший брат и Янь Вышатич нашли слова, остановившие его. У всех в глубине души засели мрачные предсказания печерского монаха Антония.
— Мертвые сраму не имут, — пробормотал черниговский князь знаменитые слова прадеда, Святослава Игоревича, славного воина, названного песельниками барсом. Он чувствовал некое унижение в том, что им заранее обещан разгром, и в том, что его вынуждают беречься.
В войске же о пророчестве чернеца ничего не знали и готовились умереть, но победить. Многие перед сражением резали себе запястья и мазали кровью щит — кровь священна, она убережет. На мгновение глянувшее светило выбило на вычищенных до блеска шеломах солнечную дробь.
Половцы пошли первыми. Едва в русском стане заметили их движение, резко прозвучали посвистели — знак стрелкам. Пешцы и дружинники поставили стрелы, натянули луки. Половецкая волна приблизилась, они выстрелили. В обратном направлении тоже летел дождь стрел, выпущенных половцами на полном скаку. Степняки превосходные стрелки, от владения луком зависит само их существование. За первым дождем без перерыва последовал второй, за ним третий. Пешцы, те, что не попадали, как скошенная трава, убрались назад, под прикрытие конницы.
Надрывно протрубили трубы. Дружинники в кольчатых бронях, в греческих, персидских, русских панцирях из стальной чешуи выставили копья и пришпорили коней. Поле огласилось гулом криков, кличей, стонов и конского ржанья. Косой ливень половецких стрел накрыл русскую конницу до самых задних рядов, где скакали младшие, совсем юнцы, не набравшие пока силы и опыта. Стрелы пробивали доспехи, находили уязвимые места, выбивали кметей из седел, на полном скаку останавливали коней. Задние налетали на упавших, топтали и, если не повезло перескочить, валились сами.
Гул нарастал. Пешцы на крыльях ждали сигнала, но было рано. Они должны вступить в дело, когда завяжется сеча, когда половецкие конники станут прорываться сквозь русские дружины и поворачивать для удара в тыл. Тогда их нужно принять на копья и в топоры. Тысяцкий Косняч был уверен в своих расчетах и терпеливо взирал на побоище.
Русская конница поредела и смешала ряды, но движения не замедляла. В заметных издали ярких плащах впереди неслись воеводы: Перенег Мстишич, Никифор Кыянин и Янь Вышатич. Вдруг смертельный дождь прекратился. Половецкие стрелки стремительно раздались в стороны. Теперь на княжьи дружины полетели всадники, ощетиненные копьями, в тяжелых панцирях и носатых шлемах с развевающимися конскими хвостами. Они мчались широким клином, острие которого метило в центр княжьей рати.
Стороны сблизились. Удар половецкой конницы был чудовищно силен. Он взломал русские полки, прошел через них, как острый нож сквозь податливую плоть. Проломив брешь и разделив княжье войско на части, степняки посеяли в дружинах разлад. Натиск был жесток и стремителен. Половецкие тяжеловесы наседали на смятые дружины спереди, сбоку и сзади. В тесноте сечи трещали копья, кони сшибались крупами и падали под ударами, увлекая за собой всадников. Вздымались кривые сабли степняков, им отвечали русские топоры и мечи.
Тысяцкий Косняч колебался давать отмашку ополченцам. Пешцы ничего не сумели бы сделать в той каше, что вскипела на поле за считанные мгновения. К тому же половецкие лучники обрушили на них град стрел. Ополченцы прикрывались щитами, и толку от пеших ратников сейчас не было никакого. Косняч свирепо кусал длинный ус и рвал коню губы удилами, а половецкие стрелы прореживали ряды его пешцов.
Разодранное русское войско не выстояло. Первыми побежали те, кто был с краев. Их догоняли стрелы, валили наземь. Те, кому стрелы пока не досталось, неслись на пешцов. Ополченцы не стали ждать, когда их затопчут свои. Бросая щиты, они устремились к реке. Половина войска еще сражалась, другая спасалась. На ходу теряли топоры, копья и шлемы. Гавша, не успев нанести ни единого удара, остервенело бил коня ногами. В ушах свистел ветер, но ему казалось, что он скачет слишком медленно, а в спину вот-вот вопьется стрела.
Полоса воды впереди казалась спасением. Конные и пешие с разбегу бросались в реку. Не умеющие плавать цеплялись за седла и конские гривы. Их отталкивали ударом сапога — в лучшем случае. В худшем ослепленный страхом кметь рубил мечом судорожно хватающие руки. Тесно плывшие кони топили пешцов. Ополченцы, обезумев, с ножами нападали на дружинников, сбрасывали их в воду.
Никто и не видел, как с прибрежного холма спустились князья. В окружении конно-оружных холопов они во весь опор скакали вдоль реки на полночь, где среди древних степных курганов брала начало Альта. Княжий отряд пытался догнать тысяцкий Косняч.
Тяжело раненного черниговского воеводу вынесли из сечи его бояре. Никифор Кыянин правил конем сам, зажимая рукой наконечник сломанной стрелы, торчавшей пониже глаза. Перенег Мстишич еще бился, но быстро отступал под бешеным натиском половцев.
Одним из последних держал бой варяг Симон со своей наполовину полегшей дружиной. Половцы взяли их в кольцо и медленно сжимали. Огромный, как медведь, варяг в пластинчатой броне и норманнском шлеме с маской на пол-лица, рубился тяжелым северным топором. Каждый взмах означал смерть половецкого коня, проломленный череп степняка, отсеченную руку или располовиненное туловище. Собственного коня давно под ним убили. Так ему было даже удобнее. В жилах бурлила яростная кровь норманнских берсерков. Каждый из них стоил десятка обычных воинов и на бой выходил с обнаженным торсом, презирая жалкие укусы вражьего металла. Но варяг не любил боевое безумие предков и в сече всегда оставался с холодным разумом. Чтобы не поддаваться дурманящему запаху крови, он считал поверженных половцев, не различая убитых и покалеченных.
Девять… От его дружины осталось двенадцать воинов, половина из которых отроки. Некоторые, как и он, бились пешими против конных. Одиннадцать… Варяг оскользнулся на трупе половца и едва не угодил под удар. Степняка срубил старый дружинник Лейв, когда-то вместе с Симоном приплывший на Русь в поисках лучшей доли. Сам Лейв тотчас упал — сабля другого половца рассекла ему шею.
Вокруг варяга не осталось никого из дружины, кто мог еще драться. Пятнадцать… Тяжелый удар по голове оглушил его, в грудь сквозь панцирь остро вошел металл…
Половцы преследовали бегущих русов до реки. Рубили, добивали из луков, азартно ловили арканом, свистели и радостно выли. В воду не полезли — стрелы догоняли надежнее.
Солнце не прошло и четверти дневного пути, когда все было кончено. Поле, заваленное человечьими и конскими трупами, уже манило орлов и ворон. Когда уйдут победители, сюда прибегут насыщаться степные волки.
…Собственное тело казалось неповоротливой колодой. Снизу, от ног к сердцу подползал ледяной холод. Симон открыл глаза и не увидел ничего. Он подумал, что мертв и находится в преисподней. Во всяком случае вокруг была не Вальгалла, где вечно пируют и упражняются с оружием погибшие воины Севера.
Напрягши слух, варяг уловил звуки, похожие на урчанье и чавканье. Может, все-таки Вальгалла? Шутка была несмешной, но благодаря ей он понял, что еще жив и лежит на груде холодных мертвецов. Звуки, показавшиеся сперва странными, теперь обрели смысл. На месте побоища в ночной тьме пировали не воины, а волки. Это разозлило варяга и совершенно прояснило его сознание. Он поднял руку и коснулся пробитого на груди доспеха. Дыра была широкая, от копья, крови вытекло немало. Половцы убрались, но и на своих надежды не было никакой. Варяг не видел бегства русского войска, он был в то время занят счетом. Однако понимал, что за ним никто не придет и волков не прогонит.
