Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
— Да, готов! — не колеблясь отвечал Аскольд.
— И готов простить всё своим обидчикам?.. И даже пожалеть их?
— Каких обидчиков ты имеешь в виду?
— Тех, кто убил твоего сына...
— Простить?.. Не так просто сие для меня сейчас, Кевкамен... Простить? — переспросил снова князь и, возвысив голос, воскликнул: — Почему они не пожалели Всеслава, сонного зарезав на его ложе?! Не разбудив его и ничего не объяснив ему, закололи, как порося! Нет им пока моего прощения, Кевкамен!
— Тогда опять прольётся кровь... — не обращаясь к князю, а как бы самому себе раздумчиво сказал грек.
— Вот что! — начал закипать Аскольд. — Ты не уводи меня своими речами в сторону... Когда разберусь с обидчиками, тогда и будем думать о прощении... А убийство сына я простить не могу! Не могу — и всё...
— Ну а раз так... Можно лишь утверждать, что причастны к смерти Всеслава брат твой и Сфандра, но докажем Ли мы их вину?.. Ибо это сокрыто пока, как речное дно, от людского глаза, — пытался привести Аскольда к правильному пониманию происходящего Кевкамен.
— Приходит время, и речное дно обнажается...
— Сие совершается не скоро, княже, а ты, я вижу, жаждешь быстрого мщения...
— Поживём — увидим. А ты всё делай так, чтобы епископ пока не мог или не захотел ехать в Константинополь.
— Княже, можно я тебе как на духу скажу?.. — спросил Аскольда грек.
— Говори. Чего там?..
— Вроде бы всем хорош Михаил, но в хмелю блуден... Может, посредством оного отъезд его отдалить?
— Действуй. Да хитро... Чтоб христиане его в пьяном виде не узрели. На церковную службу пьяным епископа не допускай, сам исполняй её.
— Хорошо.
— А тем временем подумаем, как первыми обидчикам удар нанести. Пока же будем обретаться рядом в видимом согласии...
После покушения на жизнь милушки Забавы Аскольд понял, что теперь рындам да и некоторым дружинникам тоже доверять нельзя: их надо сменить. Но кого взять? Не кликнешь же клич по всей Руси Киевской: нужны, мол, старшему князю преданнейшие люди! Приходите — примем! И откликнутся, понаедут, только ведь каждому в душу не заглянешь... За порог потом выйдешь и — прикончат!
И пришла на ум князю хорошая мысль при воспоминании о том, как два года назад с Диром и дружинниками ездили в вотчину Вышатича, что под Киевом: «Во! С Вышатой надо поговорить. У его сына надёжные люди найдутся... И для охраны, и в дружину мою!»
Вспомнил ещё одного человека — Светозара, который всегда служил ему верой и правдой, а теперь их роднило ещё и горе: потеря сыновей. Только воеводу с пограничья это страшное горе вроде бы поменьше гнетёт, утешает его и то, что сын Яромир погиб в битве с врагами за землю свою, а Всеслав непонятно из-за чего. Хотя, если разобраться, виноват в этом и сам отец: не надо было не то что говорить, а даже думать: мол, сына пора в соправители готовить... Вот и сготовил! Вслед за предками.
«Прости меня, сынок... Прости и ты меня, моя первая жена, мать Всеслава, что отправил тебя от себя подале по просьбе Сфандры... Обидел тоже ни за что ни про что!..»
По прошествии нескольких дней Аскольд позвал с вымолов Вышату и, запёршись один на один, долго с ним разговаривал. А поутру велел закладывать возок, в который усадил грека Кевкамена и епископа Михаила. Сам князь верхом в сопровождении Вышаты и части дружинников во главе со старшим Ладомиром выехал за Киев.
Давненько Аскольд никуда не выезжал; приказал двигаться тихо и теперь наслаждался верховой ездой средь полей и лесов.
Утром двадцать второго дня месяца сенозарника[77], когда тронулись, взглянул князь на реку: с детства помнил примету, о которой сказывал не только отец, но и бабушка: если раненько в этот день стелется туман по воде — будет хорошая погода. И точно: словно дымчатой пеленой был окутан Днепр.
Про эту пору месяца ещё говорят, что она страдногрозовая. Загадывают загадки. К примеру, такую: сначала — блеск, за блеском — треск, за треском — плеск. Значит гроза и ливень. Если глухой гром — к тихому дождю; гром гулкий — к ливню. Тоже примета.
И в этот же день во дворах смердов появляются первые спелые огурцы: «Лежат у матки телятки гладки, лежат рядками, зелены сами».
Боже мой, какое сладкое время — детство!
А про сам сенозарник тоже много чего наговорено. И что он месяц прибериха, и что плясала баба, да макушка лета настала. Страда. И будет теперь она продолжаться шесть недель — жнитво и косьба, уборка хлеба и покос. Уже начали траву косить, и ягод на солнечных полянах полным-полно. Любил собирать их маленький князь и бегать босиком по смоченной дождём зелёной траве. А солнца столько, что без огня горит!
На правом берегу Днепра по мере удаления от Киева всё больше и больше попадалось холмов, порой переходящих в небольшие горы. Подножия их густо заросли берёзами, елями, соснами. А над ними возвышались величественные дубы и клёны, где уже обитал хозяин леса медведь. Здесь же на деревьях роились дикие пчёлы. Их бортины находились не только в дуплах, но и на подвязанных бортниками кузовах под могучими ветвями. Аскольд сам когда-то бортничал, ещё до разведения пасеки, и, подвязывая кузова для роя пчёл, приговаривал:
Рой, гуди,
В поля иди!
С полей иди,
Медок неси!
Вот один из бортников, завидев княжеский поезд, вовремя успел сорвать с головы плоский колпак и упасть лицом в дорожную пыль и таким образом избежать удара по спине плёткой, которую держал в руке едущий впереди старшой дружины.
Поезд спустился с боковушки горы и скоро оказался на равнине. Встретились пастухи, караулившие стада овец. Княжеских всадников бессовестно облаяли сторожевые собаки, они особенно долго бежали за возком и гавкали.
Епископ Михаил, успевший перепить, спал, горлом выводя рулады, и даже громкий собачий лай не разбудил его. Кевкамену захотелось поехать на коне. Ему подали сменную лошадь, оседлали, и он сел на неё. Догнал Аскольда.
— Не могу там, душно в возке, да ещё отец Михаил храпит. Ужасно!
— И хорошо, что верхом пожелал ехать... Вольно!
Дорога вывела ещё на одну очень высокую гору, прямо на её вершину, похожую на лысину старца: сверху она оставалась голой до определённой черты, а за этой чертой уже начиналась растительность и шла до самого низа. Для язычников гора была священной, и на её лысой макушке располагались требища — места принесения жертв на горящих кострах и ритуального пира, на котором много пьют, льют и едят.
Когда Кевкамен услышал об этом от князя, он проговорил, указывая на вершину:
— Бесы там наполняют свои черпала...
Если бы такое сказали на пиру язычникам, то грека сразу бы удавили. Аскольд покосился на рынд, тихо произнёс:
— Попридержи язык... В охране полно язычников. Ты больше ничего не говори, а я буду объяснять тебе знаки, кои скоро начнут попадаться. Они очень давно тут стоят. На этой горе. Как объяснял мне покойный отец, знаки эти поставлены, когда мои предки поклонялись Сварогу, когда никто из мужей Полянских не мог иметь по нескольку жён, как сейчас, когда «спадеши клещи с небес и начати ковать оружие», когда был сделан первый плуг и когда появились Змиевы валы... Вот как давно это было!
— Всё, что ты мне называешь, может, я и не понял бы... Но ты мне ранее кое-что об этом говорил. Думаю, мне интересно будет и дальше слушать тебя, княже.
— Вот и хорошо.
Дорога забиралась всё выше и выше. Лошади, видимо, начали уставать — уже спотыкались на мелких камнях, скатившихся сверху и рассыпанных на пути.
Всадники увидели огороженный зелёным дёрном колодец и решили остановиться возле него, чтобы выпить холодной воды и напоить лошадей.
Грек сходил к возку, подивился тому что ещё не проснулся отец Михаил, а возвращаясь назад, обнаружил в кустах можжевельника два больших валуна, поставленных один на другой. На меньшем верхнем был выбит круг, а в нём — четырёхконечный крест, но похожий на букву X славянского алфавита, придуманного солунскими братьями Константином и Мефодием. На таком же кресте был распят один из двенадцати апостолов Христа — Андрей, посетивший давным-давно, во время своего третьего путешествия, сии места на Днепре. Он водрузил на этих горах крест Господень и предсказал, что здесь «будет самый большой город» и «много церквей будет воздвигнуто здесь по изволению Божьему». И с радостью отметил Кевкамен, что предсказание Андрея начинает сбываться: уже построена первая церковь святого Николая Чудотворца, Божьего Угодника.
«Вот о чём следует сказать Аскольду... Только ладно... Если уж у него появилось желание поведать мне о языческих знаках, пусть рассказывает. Но я в конце беседы, говоря об апостоле Андрее, так всё поверну, что князю совсем станет ясно: крест Господень, а не «поганый крыж» торжествовать будет на днепровских берегах... Во веки веков! Аминь».
