Николай Задонский - Смутная пора
Он хватает булаву. Треск. Обломки летят в угол.
– Сдавайся, вор! – доносится далекий голос Ильи. – Все одно достанем…
– Достань попробуй…
В окно видно: наступать казаки боятся. Стоят, ждут… Но вот показалась арба, другая, третья… Везут хворост или сухой камыш. Остановились, выпрягли лошадей. Ах, вот что! Старый казацкий способ. Обложить камышом и зажечь… Да, конец. Надежды нет. Не выпустят… А попадешься к ним – железо, колеса, пощады не ждать…
– Конец… Может, вы как уйдете… – повернувшись к своим, говорит атаман и поднимает пистоль. – Ежели кто жив останется, расскажи народу, как продали нас…
Все молчат. Понимают. Живым ему сдаваться нельзя.
– Прощайте. Погибла воля наша!..
Выстрел. Атаман упал. Из левого виска льется змейкой густая кровь.
– Погибла воля наша… – медленно повторяет старик разинец. – Однако, чаю, для других она еще придет…
По суровому, обожженному донскими ветрами лицу Петра Колодуба текут слезы.
Кто-то схватил его за руку, шепчет:
– Идем, казак… Да смени кафтан на этот зипун, чтоб не опознали…
За окном вспыхивают красные огоньки. Потянул густой серо-желтый едкий дым…[29]
XI
Разбор кочубеевского доноса тем временем закончился.
Искра под пыткой показал:
«Никакой измены за гетманом не знаю, слышал о том только от Кочубея, который говорил, что делает донос по верности своей к царскому величеству…»
Кочубей же сознался, что донос сделал по семейной своей злобе на гетмана. Ему дали пять ударов кнутом и спросили:
– Не по подсылке ли неприятеля и по факциям его затеян донос на гетмана? И нет ли людей, присланных к нему от неприятеля?
Кочубей отвечал твердо:
– Донес я на гетмана по злобе, никаких посылок от неприятеля не было, никакой неверности за гетманом не ведаю, все затеял ложно, чая, что мне не поверят без дальнего розыску…
После такого признания никто уже не сомневался в лживости доноса.
Шафиров поехал к царю, доложил:
– Учиненный по доносу Кочубея и Искры розыск не подтвердил ни малейшей виновности гетмана…
– А причины доноса вам ведомы? – спросил Петр.
– Ведомы, государь… Семейная злоба. Гетман Мазепа младшую дочь Кочубея в амурный соблазн ввел…
– Ах, старый черт! – улыбнулся Петр. – Верно, стало быть, говорится: седина в бороду, а бес в ребро… А подсылок неприятельских доносчикам не было?
– Не было, ваше величество…
– Гм… Какое же наказание за лживый донос определить изволили?
– Полагаем, государь, справедливей всего отправить обоих доносителей на Украину, огласить их вины пароду и предать казни, дабы неповадно было другим чернить безвинного…
Петр задумался. Можно, конечно, отменить казнь, сослать доносчиков в Сибирь. Но гетман, пожалуй, останется недоволен. Допускать же этого сейчас никак нельзя. Гетман столько лет служит верой и правдой, а в скором времени от него, очевидно, потребуются и большие услуги… Ведь шведские войска стоят почти на украинских рубежах…
– Быть по сему, – сказал наконец Петр, – Отправить лжедоносчиков на Украину и, ежели гетман милости искать для них не будет, свершить, как определили…
Мазепа о милости для своих врагов и не думал.
Он отписал царю, что нельзя оказать милосердия клеветникам, «дерзнувшим языком льстивым и лживым блудословить о превысочайшем вашего царского величества гоноре и здравии, за которое всем нам, под высокой вашей державой и сладчайшим государствованием пребывающим, должно и достойно до последней капли крови стоять и умирать, и не токмо противное что оному чинить и сочинять, но и помыслить страшно, ужасно и душепагубно».
15 июля недалеко от Белой Церкви, в местечке Борщаговке, где стоял гетманский обоз, «при всей Посполитой Речи генеральной и при многом собрании всего малороссийского народа» несчастным «лжеклеветникам и всенародным возмутителям» отрубили головы. Тела их погребены в Киево-Печерской лавре.
Там над их могилой до сих пор уцелели каменные плиты с трогательной надписью, сочиненной неизвестно кем вскоре после этих событий:
«Кто, еси мимо грядый о нас неведующий!
Елицы зде естесмо положены сущи.
Понеже нам страсть и смерть повеле молчати,
Сей камень возопиет о нас ти вещати:
За правду и верность к монарсе нашу
Страдания и смерти испиймо чашу.
Злуданем Мазепы всевечно правы.
Посечены заставше топором во главы,
Почиваем в сем месте Матери Владычне,
Подающие всем своим рабом живот вечный.
Року 1708 месяца июля 15 дня посечены средь обозу войскового за Белою Церковью на Борщаговке благородный Василий Кочубей, судья генеральный, и Иоанн Искра, полковник полтавский, привезены же тела их июля 17 в Киев и того же дня в обители святой Печерской на сем месте погребены».[30]
XII
Петру Колодубу удалось бежать на Украину. Сюда же мелкими группами и поодиночке стекались другие уцелевшие от расправы булавинцы.
А Украина после казни Кочубея была полна толками и слухами о том, будто гетман замышляет перевесть казацкую старши?ну и отложиться от царя. Возможно, такие слухи исходили от единомышленников Кочубея, а впрочем, кто тогда не болтал об этом, прибавляя к слышанному малую толику домысла.
Петро Колодуб гетмана ненавидел. Вспоминались разговоры селян, страшные рубцы на Лунькиной спине, ссылка батьки Палия… Не может пан Мазепа желать добра народу!
Однако булавинцев и голытьбу, мечтавших повернуть жизнь по-своему, слухи сильно волновали… Петро решил добраться до Батурина, все разузнать.
… Конечно, Петро Колодуб не знал, что гетман, подготовляя измену, решил увеличить численность своего сердюцкого полка, поручив Филиппу Орлику тайно вербовать в сердюки людей, на которых можно положиться. Булавинцы, бежавшие с Дона, казались самыми надежными. Они ведь находятся вне закона, царь требует их выдачи. Булавинцы ненавидят царя за кровавую расправу и будут драться насмерть.
– А для большого соблазна, – с лукавой усмешкой сказал гетман писарю, – пусть тешат себя, будто я тайный недруг панства и будто донской бунт моим попущением воздвигнут… Ясно тебе?
– Ясно, пане гетман, – ответил Орлик. – С такой приманкой всех к рукам приберем…
Первым был соблазнен и принят в сердюки хорошо известный Петру Колодубу храбрый и веселый булавинец Грицко Омельянюк. Встретив его в батуринской корчме, одетого в синий сердюцкий кафтан, Петро сначала глазам не поверил:
– Грицко! Ты ли это?
Омельянюк, бывший под хмельком, поднялся со скамьи, сжал товарища в мощных объятиях:
– Петро! Братику! Дивитесь, люди добрые! Я ж тебя за упокой помянул…
– Поведай наперед, как ты душу дьяволу продан и в сердюки затесался? – промолвил невесело Петро, освобождаясь от объятий.
– Тю, дурень! – рассмеялся Грицко. – Мы ж войско гетмана, а гетман…
Он не договорил, оглянулся, потянул Петра за рукав в сторону, закончил шепотом:
– За вольность общую, как батько Кондратий, подняться гетман хочет…
– Не верю, – мрачно отозвался Петро. – Быть не может, чтобы пан Мазепа…
– Ты выслушай сперва, – перебил Омельянюк. – Я же сам, как ты, дивился, да генеральный писарь явные знаки объявил…
– Какие знаки?
– Замысла его против панов и царского величества… Порукою тому, что гетман тайно от царя обороняет всех бежавших с Дону…
Последний довод был очень убедителен. Что мог возразить простой, не искушенный в хитростях казак? Он твердо знал, что царь и панство бунтовщиков покрывать не станут, а тут – смотри, как все оборачивается.
Петро направился к генеральному писарю Орлику. Тот принял булавинского есаула с отменной учтивостью, подтвердив намеками все, о чем говорил Грицко. Зная, как тревожит казаков история со ссылкою Палия, писарь отверг причастность гетмана к этому делу, уверяя, что Палия схватили без ведома Мазепы стрельцы, что тот, напротив, всячески оберегал батька и теперь, по старой дружбе, деньги ему посылает.
Петро, не доверяя еще полностью услышанному, захотел повидаться с гетманом. Мазепа, узнав, что бывший палиевец и булавинский есаул пользуется большим уважением казаков и голытьбы, охотно согласился его принять.
Ночью Петра Колодуба провели в гетманские покои. Петро, ни разу не видевший Мазепу, представлял его надменным и спесивым, как все паны. Но увидел он совсем другое. Перед ним сидел в кресле уставший от тяжелых трудов и забот благообразный седоусый старик в простом, без всяких украшений казацком кафтане и желтых сафьяновых сапожках.
– Ну, сказывай, казак, откуда прибыл? – услышал Петро мягкий, душевный голос.
– С Дону, пане гетман…
– Все без утайки говори… Как заняли Черкасск, как предали старши?ны Кондратия, – тихо сказал Мазепа, бросив на казака ободряющий взгляд.
Петро, преодолевая охватившее его волнение, стал рассказывать. Мазепа молча теребил усы, покачивал головой, вздыхал.
