Аркадий Кузьмин - Свет мой Том I
— Да вытолкните вы бабусю, ведь люди спешат на работу!
— Я тоже, чай, не бездельница… Внучат пестую… Попробуйте!..
— Здесь, дама, выходите?
— Нет… Пожалуй, на следующей…
— Так чего же лезете напролом?
— Меня волокут с собой… Ой, сумку, сумку-то отдайте, не тащите!
— А Вы не выставляйтесь! Тоже, растопырилась…
— Ну, сама такая… Пролезайте! Что застряла?
— Подтолкните же ее! Уф, какая толстая! Разъелась…
— Она — в аккурат моя теща: тянет-потянет — вытащить себя не может.
— Однако… Я прошу… Без оскорблений… Ух!
— Все, водитель! Поезжайте! Мы опаздываем!
— Позвольте, гражданин… Оглохли?
— А? Чего изволите, гражданка?
— Вы стоите на моей ноге! Больно — отдавили!
— Разве? Я не чувствую.
— Вот дундук неполированный!
— Комедь!
— Жуткая! — подхватил другой парень. — Может, Гоша, махнем сегодня на эту английскую кинокомедию? Которую пустили в «Великане».
— А ты слышал, какая она?
— Что, фуфло?
— На ней от глупого смеха челюсти сводит: идиотом себя чувствуешь…
— Ну, я идиотничать не хочу…
— Плати, молодежь, за проезд, а лясы после точите…
— Вот так, синьора, и не выбрался из-за Вас…
— Шофер, остановите!.. Мужчина выйти не успел!
— Это от него зависит, — назидательно прокричал в микрофон водитель, увеличивая, однако, скорость автобуса. — Надо раньше думать, а не спать! Вот если бы не мешали нам работать пассажиры! — Он был коренаст, широкоскул, в клетчатой кепке и куртке. Поминутно протирал тряпкой запотевшие стекла кабины и поглядывал в ветровые зеркала.
— Да, если бы нас, пассажиров, совсем не было, было бы совсем отлично, — сказала в тон ему молодайка, прижатая к кабине.
— Смотрю: Вас опять прибило к нашему бережку, — заметил словоохотливый мужчина.
— Да меня было оттерли, а потом тот противный мужлан…
— Что противный?! Из-за Вас же я застрял…
— Я не Вас имею в виду… И там одна женщина решила, что я в капроне — свои когти пустила по моим ногам…
— Мерзость… Сочувствую…
— Ну, выходит кто на площади? — вмешался микрофонный голос. У водителя кроме внутреннего микрофона, по которому он нет-нет и объявлял названия очередных остановок, был еще наружный рупор, по которому он призывал-увещевал пешеходов соблюдать правила перехода улицы.
— Нет, поезжайте мимо! — отозвались сразу три голоса.
— Я выхожу! — прокричал четвертый — женский голос.
И еще:
— А впередистоящие выходят?
— Знаете, чтоб опечатки не вышло…
— Я почти полчаса ежедневно утром трачу только для того, чтобы вбиться в автобус. А прибавь еще вечер…
— Как Фигаро. Туда-сюда бегаешь… А за опоздание влетит…
— Пройдите вперед! Стоят себе, как истуканы некормленые…
Там что-то зазвенело. Готово: выдавили стекло.
— Ну, пройдите же вперед немного!
— Да стойте спокойно! Ух, какая настырная баба. Еще кулаками работает!
— Ведь можно потесниться чуточку. Я прошу… Кондуктор, попросите!..
— У меня уж язык отнялся, дама, — сказала равнодушно та.
— Не держите заднюю дверь! — крикнул в микрофон водитель, тронув автобус с места. — Ну, давайте утрамбовывайтесь!
Все засмеялись, потолкались, но дверца все-равно не закрывалась. Шофер вышел, выругался и толкнул кого-то, после чего дверца подозрительно легко захлопнулась.
— Ну, вот, парня, кажись, столкнул, не могли на сантиметр продвинуться в салоне, — сказал мужчина с рассудительной интонацией.
— Молодой еще — добежит, — сказал женский жалостливый голос.
— У Вас же и философия, тетенька… — сказала девушка. — Молодому человеку и нужно всюду успеть. Иначе ничего-то не успеется у него.
— Не успеется — города не залягут, как бабка говорила.
— Муравейники живучи.
— Но Вы-то, небось, влезли. Влезли — и еще скулите тут…
— А шоферу каково? Может выпасть человек… С него-то спрос…
— Каждый прав.
Женщина с жалостливым голосом и со светлыми, как стало сейчас видно Кашину, глазами навыкате, натурально ойкнула, что автобус, тормозя, заскользил задними колесами и, сильно накренившись, качнулся вбок:
— Что он, с ума сошел? Со вчерашнего дня, наверно.
— А что было вчера?
— Такой же суматошный день.
«Что нами движет? — Заразмышлял Кашин. — Неуправляемость потока… Стихия… пала и на долю землян… вследствие жалкой философии неодержимости, прославления духа наживы и ценности поклонения… Люди нисколько не ведают, какие будут и откуда придут последствия и знать того не хотят… Они лишь роятся в предугадывании бытия своего — и гибельно спотыкаются…»
— Вы все разговоры на «потом» оставьте, а сейчас платите за проезд, — внушительно скомандовала кондукторша.
— Ой, достать деньгу нелегко, так зажали.
— Ой, вы лучше б мне деньги давали…
— А талончики куда же деть? — был рассудительный мужской голос.
— Да, куда?
— В бескондукторном автобусе… прямо в ящичек опустите, и все.
— Так что же, сейчас выйти и другой автобус поискать?
— …А то бесплатно понабрали талончиков у себя на производстве — и вот ездите задаром…
— Глупости Вы говорите… Задаром…
— Нам вместо денег талончики дали.
— Ну, вам их дали, теперь вы их даете нам, и мы, конечно, теряем… — Кондуктор, однако взяла талоны и оторвала взамен билеты.
— Терять ненужно! — отрезал кто-то. — Нужно работать внимательней.
— Вы меня не поняли, гражданка. Я сказала: теряем зарплату — потому, что у нас, кондукторов, существует план-выработка.
— А ведь тот, кто продавал эти талончики на остановках, — у тех тоже имеется план?
— У них — свой. И с нас тоже спрашивают.
— Обалдеть можно.
— Тысячу раз.
— Как у официантки — со столика. Чем больше ты наел и напил, чем больше оставил купюр, тем лучше для плана. И официантка приветливей к тебе…
— Такое же происходит и у нас, в наших северных рыбсовхозах, — сказал седобородый мужчина. — Я инспектор. Так сердце кровью обливается, когда видишь, сколько рыбы-мелюзги мы губим ежедневно — тонкими сетями ловим, а потом всю эту молодь — уже мертвую — опять вываливаем в море. А что нужное — выбираем. Опять же — драконовский план! Куда ты денешься! Сколько одного ерша погубили.
— Ну, ерш — туда ему и дорога, — отпарировал кто-то. Послышался смешок.
— Так зачем же Вы, уважаемый, приехали в город? Жаловаться?
— Толку мало. Я не первый год уже воюю. А послало меня руководство отрасли в издательство, чтобы закупить грамоты.
— Для чего же, старик?
— Да вручать их передовикам.
— Вручать?! Столько рыбы-мелочи губится — и за это награждать?! Это что-то новое. Ну, поудивил ты нас, старик.
Некоторые пассажиры незлобливо рассмеялись снова, а тот, видно, стушевался: замолчал.
— Да, кто был дуб-дубарем, тем и наверх всплывет, — обронил кто-то глубокомысленно для себя. — Всплывет с глянцем, с ореолом. А кто был ничем — и останется ни при чем, при своем. Так и будем свет чадить, контуженые капиталом. Куда нас ведут наши апостолы? Оттого и войны взбрыкивают в наше время.
«А вот они, счастливые, покамест ни о чем дурном не думают, кроме как друг о друге». — Кашину стал лучше виден вздернутый носик и длиннющие ресницы глаз у девушки в голубом капюшоне на голове — ими она моргала часто, словно ей ломко было глядеть перед собой, вверх, и милое лицо парня, который ревностно загораживал ее от всех свои мощным торсом и улыбался при этом. Он улыбнулся в ответ и на ее глупый страх, когда она тихо спросила у него, может ли автобус вдруг перевернуться, и уверенно помотал головой отрицательно. Досказал:
— Скорей мир перевернется.
«Отчего ж произошла эта война? Оттого, что один безумец ее начал? Сколько лет она будет сниться нам?..»
И новые толчки и давление в спину, с боков прервали обычно-дорожные размышления Антона.
IX
На текущей лекции опять Станислав Сафронович, гладколицый и холеноимпозантный историк, внушительно воссев за классный столик и глядя на свои ухоженные руки, насказывал студентам-вечерникам:
— Итак, после Первой Мировой войны Франция — с затяжной правительственной чехардой: в 22-м году премьерствовал Бриан, затем, в январе, — Пуанкарэ, а в 25-м — вновь Бриан. Прежде скакнула инфляция, цены на товары многократно выросли. Но через год на одну треть увеличилось производство. Создан стальной картель Франции, Германии, Бельгии и Люксембурга. Так что жители Парижа уже предавались развлечениям, удовольствиям; художники писали светоносные картины, устраивались вернисажи. Выбран кабинет Эррио и снова — Бриана. С 26-го у власти — правительство национального единения Пуанкарэ. А в 29-м пришло правительство во главе с Дордье Дунэрк. И с ноября — с тем же Брианом.
