Эжен Сю - Жан Кавалье
– Я гугенотка, – сказала Изабелла, отступив на шаг.
Она надеялась этим признанием положить конец их разговору.
– И я также! – тихо ответила Туанон, сделав какой-то таинственный знак.
Психея рискнула на ложь, не обсудив хорошенько последствий: она думала только о настоящем. В ее мозгу, возбужденном трудностью положения, тут же сложилась довольно правдоподобная басня.
– Вы принадлежите к реформатской религии? – более мягко спросила Изабелла, устремляя на Туанон испытующий взгляд.
– Увы, да! Моя мать и сестра – пленницы в Зеленогорском Мосту. Я приехала из Парижа, с целью присоединиться к ним. Но возница, с которым я сюда приехала, отказывается двинуться дальше, опасаясь мятежников, как они говорят. Никто не хочет служить мне проводником. Хозяин сказал, что вы отправляетесь по направлению к Зеленогорскому Мосту. Сжальтесь надо мной, позвольте мне сопровождать вас. Сударыня, если у вас есть мать, сестры, отец, вы поймете мое страдание, вы поймете мою просьбу!
Психея со слезами обнимала колени Изабеллы.
– Встаньте, встаньте! – проговорила растроганная Изабелла. – У меня нет сестры, у меня нет более матери, у меня нет более отца... Но вы принадлежите к нашей вере: я обязана сделать для вас все, что сделала бы для родной сестры.
Потом после некоторого молчания, она сказала Туанон:
– По вашему произношению видно, что вы не из здешних.
Не теряя присутствия духа, которое иногда является в минуты опасности, Психея быстро ответила:
– Нет, мы из Артуа. Моя мать и сестры хотели бежать в Женеву, но их схватили в Лангедоке и увели пленницами в Зеленогорский Мост. Узнав об этом несчастье, я покинула Париж, где жила у одной из моих теток вместе с братом. Горничная и слуга сопровождают меня. Я хочу разделить судьбу моей матери и моей сестры: быть с ними или в плену, или на свободе.
– Бедная крошка! – проговорила Изабелла, смотря на нее с участием.
Она взяла в свои загорелые нервные руки белые ручки Туанон, прибавив с болезненной улыбкой:
– Вы молоды, прекрасны, без сомнения богаты, и уже несчастны! Уже!..
Потом, точно стараясь освободиться от докучного воспоминания, Изабелла продолжала:
– Но у вас, пожалуй, не хватит ни сил, ни смелости сопровождать меня!
– Что вы этим хотите сказать?
– И думать нечего путешествовать в коляске. Здесь не найти ни лошадей, ни возницы, который захотел бы вас проводить. Дорога, по которой я пойду, углубляется в горы, в ужасные пустоши. Но этот путь наиболее короткий, пустынный: мы можем быть уверены, что никого не встретим.
– А когда вы прибудете в Зеленогорский Мост?
– Завтра к закату солнца.
– И вы отправляетесь в путь сегодня вечером?
– Сейчас же, – ответила Изабелла.
– Я отправляюсь с вами. Завтра я обниму мою мать, – решительно проговорила Психея.
– У вашей матери достойная дочь, – с важностью сказала Изабелла.
– Я могу забрать с собой моих слуг и моего брата, не правда ли? – спросила Туанон, которая боялась очутиться во время пути наедине с Изабеллой.
– Лучше было бы забрать только вашего брата, но поступайте, как хотите. Ваш брат, без сомнения, отличается отвагой и, в случае нужды, способен защитить вас?
Этот мнимый брат был Табуро. Туанон не осмелилась солгать, сознавая, что не трудно будет ее изобличить, и ответила:
– Его занятие мирное, совсем не воинственное... и...
– Он, может быть, священнослужитель нашей святой религии? – с удивлением спросила Изабелла.
Психея собиралась превратить Клода в медика или повытчика, но сочла за лучшее не опровергать мнения Изабеллы. Она ответила:
– Да, сударыня...
– Он священнослужитель! – воскликнула в благоговейном восторге Изабелла, подняв руки и глаза к небу. – Неужели это один из тех святых министров, которые так преданы своей пастве и которых закон обрекает на смертную казнь? Он имеет смелость появиться, когда наши братья восстали? Он, значит, не боится, ни костра, ни колеса? О, храбрые мученики нашей веры! Ваша кровь не пролилась даром!
Туанон содрогнулась от своей неосторожности, но было уже поздно. Желая хоть немного поправить свое безрассудство, она тихо сказала Изабелле:
– Тише, молчите! Чтобы иметь возможность беспрепятственно путешествовать, мой брат должен был переодеться в светское платье...
– Он, значит, отправляется к нашим братьям в горы, в то время как вы хотите присоединиться к вашей матери и сестрам? – спросила более тихим голосом Изабелла, сделав условленный знак Психее.
– Да, да, но молчание...
– В таком случае, отправимся, отправимся! Теперь я вдвойне обязана провести вас: наши уже давно лишены пасторов. Они воспримут святое слово вашего брата, как иссохшая, знойная земля ждет и воспринимает небесную росу.
Туанон поспешно пригладила свою прическу и сказала:
– Обождите меня здесь. Я не могу пуститься в путь в этой одежде. Я пойду попрошу хозяина достать мне и брату крестьянское платье.
– Но это переодевание может возбудить подозрение хозяина?
– Он принимает нас за католиков... К ночи мы отправимся. Притом, если будет необходимо, я золотом куплю его молчание.
Изабелла на мгновение призадумалась и сказала:
– При наступлении ночи вы, значит, придете сюда за мной?
– Сюда. И пусть Господь наградит вас когда-нибудь за все то, что вы для меня делаете!
– Мне еще многое остается искупить раньше, чем мои хорошие поступки пойдут в счет, – проговорила Изабелла с торжественной грустью.
Завернувшись в свою накидку, Психея быстро удалилась.
ОТЪЕЗД
Войдя в свою комнату, Психея нашла в ней Табуро, занятого приготовлениями к ужину.
– Поверите ли вы, беспощадная тигрица, – обратился к ней Клод, – вы, которая лишаете меня душевной и телесной пищи, что я не нашел другого освещения, кроме этой отвратительной лампы, которая коптит? Но какова бы она ни была, она осветит сносный ужин, который я сейчас прикажу подать нам. Я рассчитываю на этот раз, по крайней мере, съесть мою долю. А мне это необходимо: я умираю, черт возьми, от усталости и голода, – прибавил Клод, усаживаясь поудобнее в кресло. – А потом, после ужина-то, какую чудную ночь я проведу в этой гостинице... Сплю и вижу только одно...
В голосе и в лице Клода сквозили такое спокойствие, такая беззаботность, такая уверенность, ему казалось до того невероятным, что чем-нибудь могут нарушить его ужин и покой, что Туанон предвидела всевозможные затруднения, раньше чем ей удастся убедить товарища немедленно последовать за ней в долгое путешествие, пешком через горы.
Психея колебалась: следует ли внезапно сообщить г-ну Табуро ошеломляющее решение, или подготовить его к нему потом? Но время не терпело: и не в ее нраве было медлить. Она выбрала первое. Очаровательница вооружилась самой трогательной улыбкой; печаль заволокла ее прекрасные глаза... Она приблизилась к креслу, где так удобно устроился Табуро, и со всем своим изяществом оперлась на спинку. Укрощая таким способом Клода, она бросила на него умоляющий, очаровательно нежный взгляд и произнесла своим сладким голосом:
– Послушайте, мой дорогой, соберите всю вашу доброту и любезность. Я попрошу от вас громадной услуги.
От этих страшных слов Табуро чуть не лишился чувств: он прекрасно знал Психею и почуял новые страшные козни против его голода и спокойствия. Голова у него закружилась. Одно мгновение он точно впал в бред: ему почудилось, будто он видит перед собой призраки тысячи драгун, которые раскрывают свои огромные рты и жадными глазами щурятся на его ужин. Опомнившись, он воскликнул, привскочив:
– Вот что! Я надеюсь, черт возьми, что вы не замышляете снова отдать часть нашего ужина какому-нибудь бедному солдату?
– Нет, нет, мой дорогой Клод! Вы поужинаете со всеми удобствами, сидя в этом кресле. Если вы пожелаете, я сама буду прислуживать вам точь-в-точь, как Зербинета драгуну.
На этот раз Табуро совершенно привстал и сказал Туанон:
– Тут что-то неладно... Тут что-то кроется. Психея, признайтесь, будьте откровенны... Вы хотите от меня чего-то невозможного?
– Признаюсь, да... Но это было безумие: не будем больше думать об этом...
– Так-то лучше, если это нечто такое, что могло бы возмутить мое спокойствие до десяти-одиннадцати часов завтрашнего утра. Предупреждаю вас: я собираюсь хорошенько выспаться. Так вот что, моя прекрасная Психея! Вы хорошо знаете, что среди всех ваших придворных и светских господ с прекрасными манерами, среди всех ваших маленьких кавалеров в больших париках, среди всех ваших пышных султанов не найдется ни одного, который согласился бы быть, как я, вашим рыцарем вполне бескорыстно... Заметьте хорошенько – бескорыстно. Я не ставлю вам в упрек все, что сделал для вас; и если бы мне пришлось начать сызнова, я бы поступил точно так же. Но, черт возьми, преданность имеет свои границы. Я – не бестелесный дух. Мне свойственны грубые потребности человека и, признаюсь, я даже горжусь этим! А потому решительно заявляю вам: ни сам король, ни вы не заставите меня подняться, разве только чтобы пойти к столу или к кровати.
