Морис Симашко - Маздак
В ряд они стояли у высоких кованых ворот, все уменьшаясь: дипераны в красных куртках и сотник с азатом. Потом ворота начали быстро уходить под землю. Радужными разводами плыла дорога…
Откуда это тепло между людьми, отделяющее их от зверей? Может быть, правда, что внутри у каждого — огонь? Сильнее или слабее он горит, привлекая других… Есть люди, у которых он совсем погас или только чадит, отталкивая… Авраам отпустил поводья, крепко заткнул пальцами уши. Ровное мощное гудение не прерывалось.
Он нагонял уже караван. И вдруг остановил коня, приложил обе руки к лицу, и сразу вернулся запах ночи. Солнце пропало куда–то, и лунное лезвие помчалось по кромке крыши. В душной тьме повисли омертвелые листья. Он медленно потянул поводья и поехал назад, но конь остановился…
Нельзя уже было разглядеть отсюда дасткарт Спендиатов. Белый горячий туман стлался от реки по всему горизонту. Недвижно стоял в волнах сверкающий куб дворца, и рубиновой каплей была вправленная в него арка…
7
Бам… бам… бам… бам… Непрерывность времени утверждал этот звон. Он не кончался и ночью, когда караванщики подвязывали медные языки на шеях верблюдов. Лишь тише становился он при свете костра и снова возникал в полную силу, как только приходил сон.
Каждый десятый верблюд нес с собой колокол, потому что на полфарсанга растягивался в пути караван. Черным дымом давали знак остановки. Воспользовавшись охраной царского серебра, полторы тысячи вьючных верблюдов вел с собой Авель бар–Хенанишо…
А трещины в земле становились все шире, и кони ломали ноги. С начала лета дул гармсель — медленный и горячий ветер. Из слабых предгорных речек, из щелей в скалах, из самых глубоких колодцев впитывал он в себя воду. Листья оставались как живые: зеленые, с синими прожилками, но ни капли сока не было в них. Сухо трескались стволы деревьев, трескалась земля, камни и лица людей. На первом же привале услышал он про «Ветер Наказания»:
— Огонь вынесли из храмов, и стал он ветром…
— Те, кто в красном, сделали это…
Азаты молчали. Говорили люди, пришедшие из ближайшего селения, и казались безразличными их голоса…
Потом все меньше становилось городов и селений, ярче разделялись свет и тьма, кончалась жизнь. Из горячих каменных долин попадали они в узкие ледяные ущелья, и звезды среди дня загорались в небе. И сразу опять пылало солнце, а камни сверкали, как раскаленные звезды. Горы Мидии были все время слева, и вечно высилась на краю их белая глыба Демавенда. Царь Заххак, змей–отцеубийца, висел там, прикованный царевичем Фаридуном…
Да, здесь порожден он, железнотелый Ростам, которого не минует ни одно из сказаний! Нет больше людей, только голые скалы, оплавленная земля и пустое, беспощадное небо над головой…
Когда при помощи Кузнеца приковал к скале Заххака и сел на отцовский трон царевич Фаридун, то мощнотелый воитель Сам из рода саксаганских царей был его опорой. И родился от Сама сын Заль с солнечным лицом и полный благодати. Не имело изъяна тело младенца, но голова его была седой. Устыдился старый Сам и велел отнести сына–урода в глухое ущелье. Птица Симург с железным сердцем вскормила Заля и вернула увидевшему вещий сон отцу, когда пришло время…
А Заль полюбил чистую Рудабу — дочь кабулского царя Михраба, ведущего свой род от змееподобного Заххака. И никого не хотел больше видеть из женщин седоголовый юноша. Тогда и предрекли мобеды, что родится от Заля и Рудабы неслыханный воитель…
Все происходило, как сказали мобеды, прочитавшие в небе судьбу Ростама. Тахамтаном — «Железнотелым» стал он, опорой Кеева трона и мстителем Турану. Высокое чувство верности было присуще ему, а честь была дороже жизни. Прямо смотрел он на мир и знал только арийские «да» или «нет».
Но рок тяготел над благородным Ростамом, потому что смешана была его кровь. В бою, не ведая о том, убивает он сына. Потомок Кеев — меднотелый воитель Исфандиар гибнет от его руки, хоть не желает Ростам его смерти. И сам он умирает от руки брата…
Ускакав от каравана, посреди слепящего безмолвия въехал на одинокую скалу Авраам. Соль проступала сквозь камни, и в алмазах была пустыня до горизонта. Где–то там, справа, угадывались горы Систана и Забул — вотчина великого воителя. А слева все стояла синяя стена Страны Дивов — Мазандерана, где совершил Ростам семь своих великих подвигов. Поганое летающее чудище, самого Акван–дива, сокрушил он и навечно изгнал силы зла из каменной твердыни. Страну Волков — гургасаров он покорил, что начинается сразу за Демавендом…
Кто же такой был этот вечный воитель, уже много тысяч лет не знающий смерти? Что олицетворял он?.. Минувшее?.. Будущее?.. Изначальное?.. Взметнулся и дико, на всю пустыню, заржал конь под Авраамом. Дрогнуло, забилось сердце, беспредельно расширилась грудь, красная пелена наползла на белые камни.
Мой трон — седло, моя на поле слава,
Венец мой — шлем, весь мир — моя держава!
Не дав опуститься передним копытам коня, бросил его Авраам со скалы в галоп. Буйно свистнуло в ушах, качнулся горизонт, бронзовые сполохи побежали по всему небу. И заревели карнаи, заметался в тоске Туран…
Впереди он был, Тахамтан, и земля неслась под копыта его коня. Затмевая день, опять плыли в небе знамена витязей Эрана. Могучий слон на знамени — это Тус, от каждого удара которого плачет целое туранское селение. Солнце и луна на знаменах, под которыми Фарибурз с Густахмом. Хищнопенного барса голову везет Шидуш, похожий на горный кряж. Полные грозной отваги, мчатся они: Гураз, чей знак — кабан, доблестный Фархад со знаком буйвола, Ривниз с зеленоглазым тигром, открывшим пасть. Как жемчужина светла ромейская рабыня на ратном знамени удалого Бижана. Волк матерый с капающей изо рта кровью венчает стяг его отца — старого Гива. И лев золотой — знак дома неистового Гударза — здесь…
Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под лапой эранского льва валятся туранские витязи. И вот уже в который раз горячей кровью благороднейшего из них — Пирана наполняет чашу старый Гударз. И выпивает всю чашу в память павших сыновей и внуков…
Снова дымом и кровью пьяны всадники. Сам Кей–Хосрой ведет теперь их. Быстрее мысли настигают туранцев доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю…
Брызгал, искрясь, соленый прах из–под копыт. Конь нес его по пути древних воителей, и не надо было больше сдерживаться. Заново рождались, набегая, слова и ритмы, послушно укладывались в бронзовые формы — двустишия. Прямой арийский меч с расширяющимся книзу лезвием ощущал он на боку. Желобок для стока вражьей крови шел от самой рукояти. И черный точильный брусок висел на его поясе справа. Одной крови был Авраам с бессмертным воителем…
Теперь он знал, что напишет «Книгу Владык». Ничто земное, слабое, повседневное не отуманит больше его мозг, никакие путы не лягут на руку. Чадит и меркнет, отравляя первозданную чистоту природы, тусклая жалость. Она противоестественна этим скалам, песку, солнцу. Здесь, среди пустыни, понял он величие неукротимого духа. Все предопределено, даже страдание, и не надо уклоняться. Полет коня над землей, кровь, песня — и есть жизнь. Пусть кружится от стихов голова и взрываются страсти…
Авраам нашел под курткой шнур от креста, брезгливо дернул. Но был этот шнур из грубой шерсти, скрученной с конским волосом, и больно стало его пальцам. Темная комната в Нисибине представилась на миг. Маленький старец с ниспадающей бородой лежал в глубине на высокой кровати…
А конь все несся по завороженной земле. Изломанные столбы соли поднимали в небо горячие вихри, и двигались они вместе с ним, не отставая и не обгоняя. Ничего реального не осталось в мире. Смутным видением выплыл в оцепенелой, засыпающей памяти Ктесифон… Дасткарт… Остановившиеся ноги эрандиперпата… И склад товарищества, где все передавали друг другу папирусы с бесчисленными цифрами: дядя его Авель бар–Хенанишо, экзиларх мар Зутра, Зиндбад–мореход. Тени это были из другого мира…
Бам… бам… бам… бам… Конь остановил свой бег, осел на задние ноги, заржал негромко, обыкновенно. От толчка открыл глаза Авраам. Неглубокая долина была впереди, и совсем близко шли через нее верблюды с аккуратно уложенными тюками. Они выходили из–за неровного горизонта, проходили через всю долину и расплывались в прозрачной струящейся мгле. Люди на лошадях ехали по бокам каравана, и лошади встряхивали подвязанными хвостами. Высокую фигуру дяди явственно различил Авраам…
Никогда не испытанное им тепло шло от узких и сильных рук, и были это руки дяди его Авеля бар–Хенанишо. Они сами меняли влажную повязку у него на лбу, выжимали гранат на жесткие губы. Темно–голубая жилка билась под сухой коричневой кожей…
