Зофья Коссак - Король-крестоносец
Этот расчетливый и трезвый человек был снедаем немалым честолюбием, но основной чертой его характера являлся здравый смысл, и посему он никогда не замахивался на невозможное. А что невозможное вдруг станет возможным – он не верил. Да, из истории известны безумцы, посягавшие на невозможное и дерзко менявшие свою судьбу. Но такое случалось давным-давно. Ныне надлежит опираться лишь на расчет. Точнейший расчет должен распоряжаться жизнью.
Точнейший расчет отсоветовал ему добиваться руки принцессы для самого себя. Да, он собою недурен, но и только, ничего особенного, не то что красавчик Вит, похожий на сказочного принца. К тому же он, Амальрик, стал здесь уже своим, привычным, в нем не было обаяния новизны, Сибилла привыкла к нему, как к завсегдатаю их дома. При таких условиях влюбить в себя женщину чрезвычайно трудно.
…А Вит, только захоти он… Только захоти… Королевским братом сделаться совсем неплохо… Конечно, править вместо Вита стал бы он, Амальрик, тут потребна голова… И как знать?… Может, удалось бы взять в супруги порфирородную вдову Марию Теодору?… Дама еще красива, нрав пристойный… Наверняка прискучило ей долгое торжественное вдовство… За простого рыцаря идти невместно, а за королевского брата можно и пойти… Тем более он, Амальрик, Марии Теодоре по душе… Учтивый, не буян, не выпивоха… За него пошла бы… Лузиньянам породниться с василевсами!… Один брат в королях, а другой – в супругах у порфирородной дамы…
…Вит! Только захоти он – и все стало бы возможным… В анналах описаны и не такие случаи… Он, Амальрик, все верно рассчитал…
…И подумать только, вернейшие расчеты рушатся из-за дури сопляка!
* * *Патриарх Ираклий благословил отбывающее в поход рыцарство Святым Крестом. Огромный золотой реликварий блестел на солнце и переливался драгоценными каменьями. Впереди, как всегда, ехали госпитальеры. За ними развевался черно-белый стяг рыцарей Храма, трепетал на ветру, бился о шишаки великого магистра Одо де Сент-Амана и заместителя его Жерара де Ридефора. Конские копыта звонко цокали по каменной мостовой, пробуждая эхо под сводами Яффских ворот. За храмовниками скакали остальные рыцари, впрочем, далеко не все – многие собирались присоединиться к рати по дороге. За отъезжающими с шумом захлопнулись Яффские ворота, их заперли, оставив для входа лишь небольшую, боковую калитку.
Начальник городской стражи Жерар д'Авесн, взяв с десяток своих людей, двинулся в объезд города, дабы показать иерусалимской черни, вечно склонной к бунту, что не все войско ушло в поход и есть кому поддерживать порядок. Объехав весь город, он вернулся на свой обычный пост в Давидовой башне. На Иерусалим навалилась тишина, прерываемая лишь криками уличных торговцев да заунывною мольбою паломников, на коленях ползущих по Крестному Пути.
Архиепископ Тирский Вильгельм уже отправился в Кир-Моав.
Король не покидал своих покоев и никого к себе не допускал, братья-лазариты были единственной его связью с миром.
Во дворце вдовствующей королевы Агнессы, в опочивальне, глядевшей окнами на долину Иосафата, под неусыпным оком бабки гугукал в колыбели младенец, сын погибшего Вильгельма де Монферрата.
Тоскующая и угрюмая, слонялась по дворцу принцесса Сибилла. Нет, как ни верти, жизнь обошлась с нею жестоко! Та самая жизнь, к которой она так стремилась, о которой так мечтала в монастыре! Что она ей дала? Три месяца счастья, всего-то! Брак с красивым и влюбленным в нее Вильгельмом был и правду счастьем, но три месяца пролетели, как одно мгновение. А потом? Вдовье платье, затворничество, роды. А как только минет вдовий срок, ступай замуж за Ибелина, порядочного, спору нет, но невыносимо занудного.
Ибелин… Было время, когда он ей даже нравился, но теперь Сибилла чувствовала к жениху все возрастающую неприязнь. Тем только и хорош, что не докучлив. Показался на глаза всего два раза: после своего приезда и совсем недавно, когда приходил прощаться перед походом, – сдержанный и до крайности серьезный. Глаза преданные, как у собаки, в голосе настоящее волнение, но зубы, ох уж эти выбитые зубы! В разговоре шепелявит и брызгает слюной. И такого выбрали ей в мужья! И до брака всего три месяца осталось!
Прокаженный братец, полудохлый их король, говорил ей: «Многим приходится жертвовать для блага королевства…» Да какое ей до королевства дело?! Она в принцессы не просилась! Она хочет жить… жить счастливо, как любая женщина… Жить, как в те три месяца с Вильгельмом, злополучным супругом, погибшим под скалой… Ей девятнадцать лет, она красива. Жить! Жить!…
Не находя себе от скуки места, принцесса подсела к фрейлинам, занятым старомодным делом – вышиванием на пяльцах. Они толковали об отъезде рыцарей, о золотом реликварии, о прекрасных скакунах.
– …А рыцарь Ибелин то и дело поглядывал на наш дворец, – лукаво промолвила хорошенькая и веселая Катрин де Ла Хей. – А рядом скакал рыцарь де Лузиньян…
– Милочка, тебя подводят глазки, – рассмеялась на ее слова Сибилла. – Рыцарь де Лузиньян не участвует в походе, он остался в городе.
– Нет, принцесса. В городе остался Амальрик, а я говорю про его брата, что сюда совсем недавно прибыл…
– Брат? Еще один де Лузиньян? Даже не слыхала. Ну и каков он?
– Совсем молоденький, а уж красив, точно херувим! В доспехах да на коне – вылитый святой Георгий… Никто из рыцарей сравниться с ним не мог…
– Правда? Отчего же Амальрик нам ни разу его не показал?
– Наверное, из зависти, – предположила темноволосая Моника д'Авесн. – Боится, что брат его обгонит в успехах у дам…
– Верно, верно. Мужчины так тщеславны.
Сибилла зевнула во весь рот. В комнату вошла Агнесса с внуком на руках. Развившиеся пеленки волочились по полу. Младенец кричал, а бабка что-то нежно ворковала, потряхивая головой и вытягивая губы в трубочку.
– Нет, ты только погляди, какое чудо! – взывала она к дочери. – Сразу видно, что ребенок и по матери, и по отцу королевской крови… Зайчик мой маленький, мой принц золотой…
– Где няньки? – разгневалась Сибилла. – Житья от его ора нет…
– Не жалей ему грудей, голубка, вот и не будет ора… Он же голодненький, бедняжка, погляди, как кулачок сосет… Сокровище мое… Мы затем и пришли к тебе, чтобы ты нас покормила…
Сибилла с неохотой уселась на низенькую софу и взяла ребенка. Вынимая округлую белую грудь, вновь почувствовала прилив недавней обиды. На что уходит красота? На ребенка? На Ибелина? Рожай, корми. Жизнь опостылела и люди тоже. Любезный Лузиньян не лучше прочих: вызвал к себе красавца брата и от всех скрывает, а ей так скучно, скучно, скучно…
* * *Закинув голову кверху и устремив глаза на украшенный резьбою кедровый потолок, поэт исполнял свою песнь, словно позабыв об окружающих. Это был не просто странствующий бродяга, а знакомый с латынью ученый человек, которого допускали в самое изысканное общество. Он похвалялся, что во Франции не осталось замка, равнодушного к его искусству, и песнями его не гнушались даже короли.
Виола испускала сладостные звуки, еще сладостней звучал голос самого поэта.
Вдовствующая принцесса Сибилла, единокровная сестра ее принцесса Изабелла, супруга Ренальда из Сидона Марфа, Катрин де Ла Хей, Моника д'Авесн и другие придворные дамы слушали чужеземца с немалым любопытством, ибо воспевал он всем известную любовь рыцаря Рудо де Блэа и прекрасной Трипольской княгини Годерны, дочери короля Балдуина II и матери Раймунда III.
Поэт, восхитительно передавая чувства умелым своим голосом, вел песнь все дальше:
«…Бесстрашный рыцарь, подвигов наделав, – сняв головы у двух драконов, распотрошивши сотню супостатов, зычно прокричав в ста двадцати славнейших городах, что нет прекрасней Трипольской княгини, – итак, наделав подвигов, бесстрашный рыцарь облекся в пламенного цвета одежды и молвил такое слово своему оруженосцу:
– Мню, пора пришла явиться на очи к моей прекрасной даме, – ибо столько лет любивший верно рыцарь не зрел еще ни разу лика дамы сердца, а знал прекрасную лишь по рассказам, услышанным от пилигримов, что побывали во Святой земле.
– Вы верно мните, благородный рыцарь, – учтиво отвечал оруженосец.
И вот взошел влюбленный рыцарь на корабль. И все дивились, что без участия рулевого корабль в далекий Триполи поплыл, подгоняемый ветрами, столь охотно любви идущими на помощь. Вслед кораблю дельфины свершали свои резвые прыжки – всем ведомо, природа веселится, греясь у пламени великой страсти.
Достигнув суши, рыцарь в Триполи пошел, но в град войти не смел, у стен остановился, ибо жарче его одежды яркой в нем разгорелось сердце, и он слова такие сказал оруженосцу:
– Нет, не дерзну я предстать пред ликом дамы. Иди к ней ты, оповести, что тут я, и выпроси мне в дар кусочек малый от головной повязки.
