Любовь Воронкова - Герой Саламина
– Сколько же тебе заплатили те, кого ты все-таки вернул на родину? Я заплачу столько же.
– Я ни с кого не брал денег, Тимокреонт. Не повторяй клевету, возводимую на меня людьми, которым не нравятся мои дела в государстве.
– Не нравятся?.. – Тимокреонт ядовито усмехнулся. – Да, пожалуй, ты прав: не нравятся. Никому не нравится, что ты подтаскиваешь Афины к Пирею и что простолюдины, становясь моряками, начинают мнить себя очень влиятельными людьми.
– Не только мнить. Они действительно становятся влиятельными людьми. И им это нравится.
– Никому не нравится, – продолжал Тимокреонт, не слушая возражений, что ты собираешь деньги с островов и кладешь их в свой карман.
Фемистокл вскочил, он больше не мог владеть собой.
– Я кладу их в свой карман? Пусть тот, кто сказал это, проглотит собственный язык!
Тимокреонт, увидев, что рука Фемистокла хватается за меч, поспешил поправиться:
– Но разве ты не собираешь деньги с островов?
– Да, собираю, – стараясь подавить бешеное раздражение, ответил Фемистокл, – но я собираю дань. Понимаешь ты это? Собираю ту дань, которую они платили персам, изменив нам. И не в свой карман – я их кладу в общую казну наших союзников. И это наше право, право афинян, брать дань с тех, кто изменил своей метрополии и воевал вместе с персами против нас!
Тимокреонт замолчал, отодвинув почти полную чашу. Фемистокл тоже не начинал разговора, лицо его полыхало, глаза сверкали негодованием, ему нечем было дышать. Столько клеветы! И какое опасное оружие – клевета! Не от этого ли оружия придется ему погибнуть?
– Так, значит, с этим вопросом все? – зловеще спросил Тимокреонт.
– Да, все, – жестко, не глядя, на него, ответил Фемистокл.
Тимокреонт встал.
– Ну что ж, пойду. Но ты еще услышишь обо мне.
Он вышел с недоброй усмешкой. Фемистокл не поднялся, чтобы проводить гостя. Он угрюмо сидел, подпершись рукой и глядя куда-то вниз, в мощенный белой галькой пол. Архиппа тихо подошла к нему:
– Прости, Фемистокл, но я все слышала. Не огорчайся. Клевета живет недолго, ее разносит ветром, как собачий лай.
Ни Архиппа, ни Фемистокл не знали тогда, что эта клевета, повторенная историками, на все века очернит его доброе имя.
ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ
Пилагоры[30] сели на коней, путь предстоял не близкий. Кони осторожно ступали по немощеным афинским улицам.
Фемистокл весело посматривал по сторонам.
– Всего два года прошло после нашествия персов, – сказал он своим спутникам, – а город уже встал из пепла. И стена городская стоит. Теперь соединить бы город стенами с Пиреем – мы были бы неодолимы!
– Очень длинные пришлось бы строить стены – возразил пилагор Лисикл, человек важного вида, но недалекого ума. – Пирей далеко.
– Да, да, – кивая лысой головой, повторил пилагор Толмей. Он имел удобную привычку соглашаться со всеми, кто бы и что бы ни говорил.
– Ради могущества Афин можно потрудиться. Тогда нам была бы не страшна никакая осада – ни чужеземных войск, ни своих соседей… Но что это там толпится народ?
Они выехали на площадь. Народ собрался, любуясь новым портиком, который поставили совсем недавно. Портик был красив: с одной стороны колоннада, с другой – стена, украшенная яркой живописью.
Фемистокла узнали.
– Привет, Фемистокл!
– Да хранят тебя боги, Фемистокл!
Фемистокл, занятый постройкой стен в Пирее, уже многого не видит, что происходит в Афинах.
– Кто же расписал так прекрасно этот портик? – спросил он, придержав коня.
– Наш художник Полигнот.
– Прекрасный художник. Но почему вы пересмеиваетесь, друзья? Я сказал что-нибудь не так? Но ведь я, вы знаете, не обучен искусствам, может, я и ошибаюсь…
– Ты не ошибаешься, Фемистокл. Полигнот – знаменитый художник. Но посмотри, кого он изобразил!
– Кого? Приама, царя Трои, как я понимаю, и дочь его Лаодику… Или нет?
– Это так. Но взгляни получше. На кого похожа Лаодика? Это же сестра Кимона, Фемистокл! Это же Альпиника!
Фемистокл пригляделся. Да, конечно, это Альпиника. Он усмехнулся и тронул коня. Душа его сразу омрачилась. Кимон, всюду Кимон. Кимон, который не стесняется заявлять, что он любит Спарту, что он богатства не ценит, а хочет жить лишь так, как живут спартанцы – простой, умеренной жизнью. Как будто в Афинах это не дозволено – жить умеренной жизнью! А давно ли об этом самом Кимоне, сыне Мильтиада, шла скандальная слава о его распущенности, о его пьяных пирах? Теперь же оказывается, что он только и стремится к жизни со спартанским укладом!
«Вижу руку Аристида, ведущую этого юношу, – думал Фемистокл. – Аристид действительно нашел опору себе для утверждения в нашей стране олигархов. Кимон из знатной семьи. Кимон – сын героя при Марафоне. Кимон молод, красив, приветлив… А Фемистокл суров и нетерпелив. Когда строили стену вокруг города, сколько было слез, сколько нареканий – там велел разрушить дом, там потревожил могилы… Его просят, плачут, а он, грубый человек, гонит их прочь и делает, что задумал! Слышал, слышал я все это. Но как это люди не понимают, что Фемистокл со своей грубостью оберегает Афины от спартанского владычества, а вежливый Аристид, теперь уже с помощью Кимона, тащит Афины под спартанское ярмо!..»
Выехав из города, пилагоры направились в сторону Фермопил.
Был пасмурный день. Море неприветливо шумело, забрасывая пеной песчаный берег. Печальные воспоминания против воли угнетали путников – может быть, потревоженные души погибших здесь от руки врага эллинов шли сейчас рядом, заклиная не забывать о них…
Стемнело, когда пилагоры ступили на ту узкую дорогу, где шумели, свергаясь со скал, горячие ручьи. Серый туман испарений стоял над ними, мешаясь с вечерней тьмой. Вот и стена, старая стена, преграждающая дорогу, у которой сражался Леонид. Вот и могильные плиты, поставленные погибшим героям.
Пилагоры спешились. Фемистокл достал вина из походной сумы и совершил возлияние на могилах. Надписи, сделанные на каменных плитах, пропадали в темноте, но афиняне знали их и без того, чтобы разбирать высеченные на камнях строки. Вот могила эллинов – союзников… Вот могила Мегистия… А вот могила Леонида, царя спартанского. Спартанцы поставили льва на его могиле. И сделали надпись:
Путник, скажи в Лакедемоне,
Что, их законам верны, здесь мы костьми полегли.
Пилагоры сели на коней. В ущелье становилось все темнее. Пришлось остановиться на ночь, раскинуть палатки и развести костры. Разговор возвратился к войне, к персам, к Леониду.
– Спарта блистательно показала себя в этой войне, – тоном, не допускающим возражений, сказал пилагор Лисикл. – Спарта дала столько героев!
– Да, да, – тотчас подхватил Толмей, – Спарта победила персов! Павсаний разбил Мардония при Пла-теях, Леотихид разбил персов при Микале, Леонид погиб славной смертью героя…
Фемистокл с укором посмотрел на них.
– Все Спарта да Спарта! – сказал он. – Ах, друзья мои! А вот Афины, оказывается, не сделали ничего достойного славы! Горько мне говорить об этом, но уже забыто, что победу в большей мере обеспечили афинские корабли…
– Это так! Это так! – отозвался Толмей.
– Уже забыты все ошибки спартанских военачальников, а ошибки были! – продолжал Фемистокл. – И никто не задумывается над тем, что Спарте было отдано все высшее командование! Но неужели Еврибиад победил бы при Артемисии, не имея нашего флота? И разве спартанцы без нас отразили бы врага при Саламине?
– Да, это так! – кивал головой Толмей.
– И никто не вспомнит, что афиняне во время этой тяжкой войны превзошли всех своим самопожертвованием, своим всенародным подвигом, решившись оставить город, и что пострадали они в этой войне больше всех!.. А теперь Спарта по-прежнему руководит в Элладе! И вы, афиняне, миритесь с этим, да еще и восторгаетесь этим!
Ты, пожалуй, прав, Фемистокл, – согласился наконец и Лисикл, – но когда слышишь каждый день – то Аристид выступает, то Кимон, и все о доблестях Спарты, то, конечно… сбиваешься…
– Да, да, сбиваешься, – повторил и Толмей.
«Что за пилагоров мне дали? – с досадой подумал Фемистокл. – Или Аристид заранее позаботился послать поддержку спартанцам?»
Рано утром снова тронулись в путь. Фермопильский проход расширился, горы отступили. Путники выехали на равнину. В дымке туманного солнца показались стены города Трахина. Пилагоры свернули в сторону к храму, стоявшему недалеко от города. На каменных скамьях, стоявших на участке святилища, еще лежала плотная светлая роса. Здесь, под сенью бога, собирались на Совет амфиктионы, посланцы эллинских государств.
Народу собралось много, эллины дорожили Союзом амфиктионии. Обсуждали важные государственные вопросы, обсуждали их бурно, однако к соглашению приходили. Казалось, что так и закончится мирно и доброжелательно этот всеэллинский Совет.
