Марина Александрова - Варяг
«На востоке от тебя колодезь, перекрой его и перейми у града воду».
Закинув голову, рассмеялся князь, как юный отрок, позабыв о державном чине.
– Везде и всюду, куда не пойдешь, есть у земли русской и князей ее сторонники!
Добрая весть быстро разнеслась среди воинов и многие вызвались идти, искать колодезь. К закату была перенята вода, и верно – трех дней не миновало, как неумолчный стон стал раздаваться из-за стен осажденного города. Вновь послал гонца князь, веля передать осажденным такие слова: «Склонитесь сердцами, доблестные мужи, к плачу жен и детей ваших. Сдайтесь на милость русов, а за то обещаю вам пощаду».
И в радостный для русских воинов час распахнулись неприступные городские ворота, коих не одолел ни один таран, и князь Владимир с воинством вошел в город.
Эрик ехал рядом с князем, дивясь чудесам незнакомого города.
– Немудрено, княже – осмелился он повести речь, – что столь долго держались осажденные. Преизобилен и чуден сей град.
Князь усмехнулся.
– Ты прав, воевода. Этот город очень богат, и богатые в нем люди живут. Если миром поладим с горожанами – великим благом будет он для Руси. А горожанам мне не хотелось бы наносить ущерба, потому что они добрые труженики и великие купцы.
В тот же день был отрыт колодец, и вода пошла в город.
И в тот же день князь Владимир призвал к себе Эрика.
– Послужил ты мне раз, воевода, послужи и другой раз.
Эрик склонился в поклоне, размышляя: что же еще задумал князь? Не хочет ли он отправить его, Эрика, во второй поход на Константинополь, теперь уже с согласием принять веру? Хорошо бы, если так – не забыла княжеская дружина его обета, данного, быть может, и на горячую голову. Но нерушимо княжеское слово, а нарушившему его – позор на веки вечные. Не хотел этого Эрик для своего господина, и потому с волнением ожидал, что скажет Владимир.
– Отправляйся послом в Царьград...
О, как дрогнуло сердце варяга!
– ... да передай императорам византийским слово мое и волю мою: готов принять крещение, но за это пожалуйте мне, по примеру иных государей, руку сестры императорской, царевны Анны. А не захотят между нами согласия – возьму Царьград копьем, как взял город сей!
Передохнул князь, прищуренно глядя куда-то вдаль.
– Я готов, князь. – сказал Эрик.
Владимир словно вспомнил о нем, резко повернулся, подарил улыбкой:
– А готов, так и ладно. Только смотри, посол, не натвори еще каких дел! Хватит тебе одной рабыни-фряженки.
Эрик тоже улыбнулся, понял – шутить изволил великий князь. А у самого забилось сердце. Соскучился по Лауре в дальнем походе, а теперь еще долго ее увидеть не придется. Да что поделать – служба княжеская!
Словно услышав мысли его, добавил князь:
– Ехал бы сам, но есть у победителей своя гордость. Хоть и непрямым путем покорили мы город сей, – и снова улыбнулся князь неведомо чему. – Хочешь, воевода, покажу тебе что?
Отойдя к дверям, кликнул кого-то из людей, тихо отдал приказ. Вернулся, сказал:
– Жди.
И через малое время услышал Эрик: легкий шаг по переходу, шорох платья. Распахнулась дверь, и на пороге стала женщина. Маленькая, смуглая. Копна черных, как вороново крыло волос перехвачена золотым обручем, золотые же запястья на тонких руках, на щиколотках, крохотные ступни в позолоченных сандалиях. Белое одеяние, каких Эрику не приходилось еще видеть, льнет к полудетскому, прекрасному телу.
Остановилась в дверях, обеими руками взялась за косяки, сказала что-то, как птица прощебетала.
– Вот она какая, – негромко сказал князь. – Анастасия. Ее стрела была.
И, улыбнувшись, показав влажные, блестящие зубы, заговорила Анастасия, горячо обращаясь к незнакомому воину. Говорила о том, как с крепостной стены увидела князя руссов, и жарко вспыхнуло ее сердце.
– Ну все, иди, иди, – сказал ей князь, и когда скрылась она в душном сумраке, вновь обратился к воеводе.
– Так-то бывает, Эрик. Так-то. Ступай, собирайся в дорогу.
Неслась по свету слава о непобедимой, могущественной и роскошной Византийской империи, но не та уж стала эта империя. Были времена – удавалось ей захватывать огромные чужие земли, повергать к подножью своему вольные племена, завладевать их богатствами и порабощать.
А на крови расцветали искусства и науки, и дивился мир утонченности и пышности константинопольских императоров. Но преходяща земная слава, и в год, когда князь Владимир взял Корсунь, оказалась великая империя жертвой мятежей и беспорядков. После гибели героя Иоанна Цимисхия военачальники Склир и Фока не восхотели подчиняться законным государям-императорам и заспорили с ними о державе, а восстание болгар подорвало силы Константинополя.
Быстро долетела до императоров весть, что князь Владимир взял Корсунь. И рыбаки, идущие на свой промысел, и купцы, возвращающиеся Русским морем, все в один голос говорили, что стоит у Корсуни великая армия русов. С дрожью припоминали в городе имена князей Игоря и Святослава, княгини Ольги. Всякий житель великого города, и стар, и млад – все вглядывались в знойную морскую даль – не плывут ли лодии князя Владимира воевать Константинополь?
И лодии действительно прибыли, но не было на них тьмы воинов, а лишь посол со свитой. На этот раз не выдерживали посла в отдалении, не затягивали его визит к императору – прямо к пристани явились царевы мужи в темных одеждах, с золотыми знаками на шеях и проводили во дворец.
И вот снова пред Эриком Золотая палата, Соломонов трон императора и сам император – почти не изменился, только обрюзг и отяжелел. Так же восседает рядом на золоченом легком кресле сестра его Анна. Впервые Эрик вгляделся в лицо той, вместе с которой придет на русскую землю новый Бог.
Анна не была хороша собой, и не красили ее драгоценные ткани, многочисленные украшения. Лицо ее было бледным, и гармонии не было в нем, сама же она была томна, словно кровь медленно текла в ее жилах, словно достались ей от предков только тоска и усталость. Только глаза были хороши – огромные, печальные, не горящие, но светящиеся таким покойным светом, что становилось ясно каждому – добра и тиха душой сестра императора, и нет в ней ни злобы, ни корысти.
Эрик отчего-то пожалел Анну. Показалась она ему слабым саженцем, который хотят изъять из родной земли, чтобы пересадить в другую, быть может, более плодородную и здоровую, но чужую. Долго придется саженцу роднится с ней корнями, и неизвестно, сроднится ли? Приживется ли?
Эрик поклонился ей особо, император заметил это. У него дрогнули и сошлись на переносице брови и он вопросил:
– С чем ты прибыл к нам, посол?
Тут только припомнил император посла. Это именно он приезжал за верой в Константинополь, он устроил скандал из-за рабыни и, одаренный особой императорской милостью, увез эту рабыню с собой. Эрик увидел отблеск воспоминания на лице императора и поторопился с ответом.
– Прибыл я от князя Владимира...
– Знаю, – перебил его Константин. – Не ты ли в прошлый раз приезжал с миссией, и не ты ли обещал от имени своего господина мир и любовь между Византией и землей русов?
– Император может гордиться своей памятливостью, – поклонился Эрик. – Это был именно я. Теперь пришло время утвердить любовь между народами и связать властителей их крепкими узами. Князь Владимир желает быть супругом сестры вашей, царевны Анны!
Тяжелая тишина повисла под сводами Золотой палаты. Ни вздоха не проронила Анна, не шелохнулся император.
– Неприлично христианам выдавать сестер наших за неверных, – цедя слова сквозь зубы, наконец заговорил Константин. – Готов ли князь Владимир креститься, и получить с этим сестру нашу и царствие небесное, и быть нашим единоверцем? Если же нет, мы не можем выдать за него Анну.
– Князь Владимир готов креститься. Он примет закон христианский, ему по нраву пришлись обряды и богослужение христианское, – отвечал Эрик.
Великой радостью вспыхнуло апатичное доселе лицо императора, и он ответил, сдержавшись:
– Пусть тогда примет крещение русский князь, а за этим прибудет к нему наша сестра, чтобы обвенчаться с ним по христианскому обряду.
– Нет, – сказал Эрик и увидел изумление Константина. – Желает князь, чтобы в залог доверенности и дружбы прежде прислали вы к нему Анну. Они обвенчаются, и с тем князь Владимир примет новую веру.
Снова повисло молчание.
– Что ж, – раздумчиво сказал император, – ступай, посол, мы призовем тебя через некоторое время. Нам нужно время для размышления.
Эрик вышел, поклонившись.
Он провел день, бродя по Константинополю, но не о князе Владимире думал он и не о судьбе русской земли. Оживал в его памяти прошлый приезд в Византию. Как недавно и как давно это было! Побывал он и на той площади, где впервые увидел Лауру, звезду сердца своего. Вспомнил ее, прошлую – жалкую, грязную, избитую, вспомнил, какова она сейчас, какой непрестанной радостью светятся ее прекрасные глаза, как похорошела она в расцвете своей женской сущности, и вновь нежно подивился своей неизбывной к ней любови. На том же рынке, где в первый раз покупал подарки для нее – самые чудесные индийские ткани, присматривал ей новый подарок. Дивное смарагдовое запястье привлекло его внимание, и он представил, как вскрикнет от радости Лаура, как будет смотреть она на камни цвета ее же бархатистых, зеленых глаз – и купил, не торгуясь.
