Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
— Поступило предложение ограничить время оратора. Кто за? — и поспешно вскинул руку,
— Без ограниченьев! Просим! Пусть говорит! — закричали солдаты.
Кучкин продолжал речь.
Радость за успех, гордость за Андрея тепло разлились под сердцем. «Молодец. Умница», — подумала Вера.
Закончив, Андрей взмахнул листом бумаги. Он предлагал свою резолюцию, требующую окончания войны. Солдаты опять зааплодировали. Вера и Виктор взбежали на балкон. Хотелось поздравить Андрея. Кучкин и Степан стояли у стены. Андрей еще не успокоился. Лицо горело сухим румянцем. Степан, глубоко затягиваясь дымом папиросы, рассказывал:
— Думаю, вот-вот схватят тебя — и вниз головой с балкона...
Солдаты освистали Алеева, требовали кучкинскую резолюцию. Председатель, злея, косился на Кучкина. Подскочил и спросил ехидно:
— Быть может, уймете эту стихию?
— Товарищи, — зычно крикнул Андрей, — послушайте до конца алеевскую резолюцию, и вы увидите неприкрашенную физиономию эсеров и меньшевиков!
Алеев оскорбленно крякнул; нацепив на хрящеватый нос очки, начал читать, и опять его голос потонул в реве.
Глубокомысленно хмуря лоб, председатель крикнул, что вопрос очень серьезный и решение его следует перенести на другое собрание.
Теперь уже Кучкин оттеснил его в сторону и взял председательство в свои руки. Вера с нараставшим волнением следила за тем, как Андрей объяснял, почему штабс-капитан хотел закрыть митинг. Договорить ему не пришлось.
На соседней веранде рыкнул тромбон, ухнул барабан, и оркестр вдруг яростно ударил краковяк, заглушив голос Андрея и крики толпы. Офицеры не хотели уходить с митинга побитыми.
Сухо хрустнуло дерево, посыпалось со звоном стекло. Солдаты утихомиривали музыкантов. Взвинченный Алеев, трезубцем вскинув пальцы, визгливо кричал Андрею, что он «разжигает черные страсти толпы». Офицеры угрожающе приблизились к Кучкину. Вера, Виктор, Степан встали возле него.
На балкон, скрипя ступенями, вдруг двинулась разъяренная толпа солдат.
— Сказали, бить его начали, — задохнулся круглобородый солдат с детскими глазами. Он был впереди всех. Голубые глаза отливали стальным холодком, ноздри короткого носа широко раздувались. «Да он уже наш», — подумала Вера. Степан подмигнул Вере.
— Мой, из роты, — и она поняла, что Барышников уже «поработал» с ним.
Офицеры отступили.
Кучкин рванулся к перилам и сорванным до сипоты голосом крикнул:
— Спокойно! Вас вызывают на провокацию. Голосуем! Кто за большевистскую резолюцию — отходи влево, за меньшевистскую — вправо!
Вера видела, как зеленая масса, взбивая пыль, откатилась влево. Редкой, растерянной кучкой сиротели справа офицеры и чиновники.
— Резолюция принята! Объявляю митинг закрытым. Ура! — окончательно срывая голос, крикнул Андрей. Снизу ободряюще, рокочуще ударило:
— Ур-р-ра-а!
У Веры влажно блестели глаза. Она пожимала Андрею руку.
— Это победа! Ведь весь полк влево, к большевикам, качнулся!
Андрей счастливо щурил глаза.
В город возвращались все вместе, шумливые, взбодренные успехом. У выхода из сада Андрей неожиданно закашлялся. Кашель терзал легкие, сгибал и сотрясал тело.
— Что с вами? — кинулась к нему Вера, заглянула в побагровевшее лицо. — Вы не простыли?
— Ничего, так, — махнул рукой Андрей. — Не в то горлышко попало...
Вера молчала всю дорогу. Она видела, как Андрей вытирал с побледневших губ кровь. «Неужели чахотка?» Прощаясь, задержала его руку.
— Сходите обязательно к врачу. У вас очень нехороший кашель.
Андрей увел взгляд. Видимо, он знал об этом.
Глава 31На кухонном столе, гордо сияя начищенными боками, мурлыкал беспечную песенку самовар. Перед ним, отирая с кумачового лица пот, сидела Саша.
— Чай, он слаще всего, когда с мятой. Старухи такого по полведра выпивают, — знающе рассказывала она.
Плечистый парень в рубахе, вышитой крестиками, дул в поставленное на растопыренную пятерню блюдце и почтительно слушал. Вера решила, что это Сашин родственник из деревни, и хотела пройти к себе. Но парень поднялся, громадный, как вставший на задние лапы медведь.
— Не опознали, Вера Васильевна? — застенчиво прогудел он.
Это был Васюня, Васюня Законник из Мерзляков.
Обрадованно пожимая его шершавую, как черствая горбушка, руку, Вера смотрела в широкое лицо и удивлялась: как возмужал человек за какие-то два года. Совсем другим стал. Огромный, вовсе взрослый человек.
Глаза по-прежнему слегка косили, волосы лежали такой же овсяной копной, но весь он неузнаваемо изменился, почти на целую голову стал выше, раздался в плечах.
— Еле отыскал вот, — комкая порыжелый картуз, бормотал Васюня. — В газете прочитал, что вы с прислугами собрание проводили...
Вера взяла его под руку.
— Ну, идем, идем, все у меня расскажешь.
Заливаясь жаркой краской, Васюня, не дыша, прошел в ее комнату.
«Интересно, что теперь в его голове?» — подумала Вера.
Справившись со смущением, Васюня посерьезнел, сцепил жилистые руки.
— Дело вот такое: пришли у нас солдаты с войны, покалеченные. Все злые, рисковые. Говорят: надо землю отбирать. Я и сам знаю, что надо бы, да как, ведь закону такого нет. Сдернут штраф или пулю вкатят. Говорю им: съезжу в город к одному человеку, разузнаю все... К вам, значит. И приехал.
«Так вот оно, продолжение старого разговора». Теперь ей уже не надо говорить намеками, наталкивать Васюню на выводы. Вера вспомнила Мерзляки, улыбнулась. Потом, гася в глазах веселую искорку, сказала:
— Теперешняя власть, Васюня, как и царь, земли крестьянам не даст. Это уже яснее ясного. Опять ведь там помещики сидят. Они себя обижать не станут.
Васюня кивал головой. Видимо, это было ему ясно.
— Что же делать? Брать надо! В некоторых местах крестьяне запахивают земли, и правильно делают. Мы, большевики, за это.
— Выходит, вы тоже большевичка? Я почему-то так и подумал!
В черных глазах Законника вспыхнули радостные светлячки.
— А брат мой, Федор, эсер оказался, — лицо у Васюни сморщилось. — По-другому мне из Лысьвы пишет...
Он помолчал, совсем по-детски вздохнул, уперев раскосый взгляд ей в лицо.
Вера продолжала:
— Надо власть в волостном Совете в свои руки брать, в уездные Советы своих людей выбирать, разъяснять крестьянам, чтобы не надеялись на Временное правительство, отбирали у помещиков землю. Конечно, эсеры думают совсем не так...
Васюня слушал, барабаня пальцами по надломленному козырьку картуза, потом вдруг припечатал короткопалой ладонью скатерть.
— Хорошо, Вера Васильевна! А нельзя ли книжечек каких или газеток? Я бы доподлинно все в деревне прочитал.
— Дам, дам, Васюня.
Она вышла за чемоданом, в котором лежала литература, обрадованно думая: «А он рассуждает совсем по-нашему».
Когда Вера вернулась, Васюня топтался около этажерки, поглаживая переплеты книг. Все такой же книжник!
— Как, не приходилось больше с Зобовым сталкиваться?
Васюня взлохматил волосы.
— Выходил на меня Яшка с дробовиком. Анюту Колобову обманул он. Сын у нее был, а он не женился. Я его по роже смазал...
Рассказывал Васюня скупо. Но Вере было понятно: он оказался верен себе.
— Какой негодяй этот Складенчик! — воскликнула Вера.
— Он всегда таковский был, — спокойно ответил Васюня. — Нынче корову застрелил у Кривого, который вас из Мерзляков вез. За потраву. У нас Зобова хоть сейчас с земли в три шеи мужики сгонят...
Взяв у Веры сверток с книгами и газетами, Васюня вдруг заторопился.
— Подожди, Васюня, расскажи, как Мария, Санко твой? Что с Анютой?
— Санку что сделается, бегает. В школу ноне пойдет. Он читать уже умеет. А Мария одна так и ломает по-старому. Мужик-то у нее в плену оказался.
— А где Анюта?
Васюня опустил взгляд на новые, пахнущие дегтем сапоги. Вытер со лба бисеринками выступившую испарину. Вера вглядывалась в его лицо, стараясь разгадать, чем вызвано это смущение.
— Анюта — она, это самое, совсем спуталась... В бабий батальон теперь определилась, — с трудом выдавил он из себя нескладный ответ. — Теперь, говорят, ее не вызволить, — и сердито натянул картуз.
Проводив Законника, Вера долго ходила по комнате, думая о нем, об Анюте. Для нее было загадкой его смущение. «Не может быть, чтобы Васюня полюбил эту женщину... А впрочем, ведь я не знаю... Нет, не знаю...»
Глава 32Вот он, дом на Никитской. Озорно подбоченился, но смотрит незряче — все окна завешаны строчеными шторками. Через темные сенцы, заставленные ветхими сундуками и корзинами, Вера, по-слепецки вытянув руки, пробралась к дверям. От застойного плесенного запаха захотелось чихнуть. Потерла переносицу и толкнула угрюмо скрипнувшую дверь.
Простоволосая кухарка с большим мартышечьим ртом вздувала сапогом самовар. Увидев Веру, метнулась к ней, шлепая надетыми на босу ногу галошками.
