Александр Звягинцев - На веки вечные. И воздастся вам…
Дверь осталась приоткрытой, и Ребров мог достаточно хорошо слышать, о чем говорят в комнате.
— Чего он там? — нетерпеливо спросил Реброва капитан, пытаясь заглянуть в комнату.
— Говорит, что он хорошо помнит Нюрнберг до войны… — шепотом перевел Ребров. — Это был сказочный старинный город, утопающий в цветущих розах, с чудесными средневековыми зданиями… А сейчас это не город, а сплошные руины, над которыми витает неистребимый трупный запах…
— Можно подумать, он не был в Сталинграде, — зло выговорил капитан. — Розы ему подавай!
Белецкая выплыла из комнаты где-то через полчаса. Поправив волосы, спокойно доложила:
— Он пришел в себя.
— А что с ним было? — сухо и деловито спросил Ребров.
— Обычный нервный срыв. Он довольно утомлен перелетом, да и впечатлений слишком много. Единственное, что нужно любому мужчине в такой ситуации… — Белецкая обворожительно улыбнулась, — это женщина рядом. Лучшее лекарство. Ну, я пошла.
Офицер, приоткрыв рот, смотрел ей вслед. Белецкая в своем ярком халате выглядела посреди мрачноватого коридора диковинной птицей.
— Я бы тоже хотел, чтобы рядом со мной была такая женщина, — пробормотал офицер.
— Станешь фельдмаршалом, будет, — усмехнулся Ребров.
— Нам и генерала хватит, — засмеялся капитан. — Ну, будем надеяться, что после такого визита наш фельдмаршал заснет как убитый.
Ребров дошел до двери своей комнаты, чуть поколебался и двинулся дальше. Дойдя до двери, за которой скрылась Белецкая, поколебавшись какое-то мгновение, постучал. Дверь открылась моментально, словно Белецкая стояла прямо за ней.
— Я так и знала, — засмеялась она.
— Что? — рассерженно спросил Ребров. Он понимал, что женщина ведет с ним какую-то свою игру, но злило его не это, а то, что он послушно в этой игре участвует. — Что вы знали?
— Что у вас будут ко мне вопросы. Итак? Может, зайдете?
Она чуть посторонилась.
— У меня только пара вопросов, — зачем-то уперся Ребров, хотя разговаривать, стоя в коридоре, было неудобно. Да и глупо — могли услышать. — В каком состоянии он будет утром?
— Не знаю, — уже серьезно сказала Белецкая. — Он потрясен. Наверное, он в плену много раз представлял себе, как приедет в чудесный сказочный Нюрнберг… И вот приехал, увидел…
— Понятно. Он сможет завтра давать показания?
— Думаю, да. Он довольно холодный и сдержанный человек. Такой срыв почти невероятен для него. Но все, что произошло с ним в последнее время… И еще. Он очень боится, что ему не удастся встретиться с женой и сыном. Хотя ему вроде бы обещали?
— Обещали.
— Обманули?
— Почему обманули? Просто сделать это не так легко.
— Для него это будет удар.
— Я понимаю. Извините, что мешаю вам отдыхать.
— Пустяки, я жуткая сова. Ночь — мое время. Самое мое…
Она вдруг обняла Реброва, и ее глаза оказались совсем рядом с его глазами, и ее запах, запах неотразимо прекрасной женщины, окутал его всего, и он, подхваченный им, перестал сопротивляться зову женщины и ее желанию, потому что это было выше человеческих сил, и в данное мгновение важнее и значительнее всего на свете.
ПостскриптумНад столом склонившись низко,
Заблудившись в лабиринте слов,
Пишет летопись стенографистка,
Может быть, для грядущих веков…
Шаланды скучных документов
в зал обвинитель привозил,
он с парой дюжих ассистентов
на стол судейский их грузил.
Я вас не спрошу о всем процессе
Все в процессе мне не разобрать
Только знать хочу: чтоб их повесить,
Сколько лет тут надо нам страдать?..
Мы переводчики, мы правим стенограммы
Но в новогодний вечер, здесь пред вами — только дамы.
И милостиво просим Вашу честь,
Запомнить это и учесть.
Глава IV
Суд вызывает фельдмаршала
— Господа судьи! Моей обязанностью является представление документальных доказательств агрессии против Союза Советских Социалистических Республик, организованной фашистскими военными преступниками, сидящими ныне на скамье подсудимых… Среди множества преступных войн, которые вел германский фашизм в своих грабительских целях против свободолюбивых народов, нападение на Союз Советских Социалистических Республик занимает особое место. Можно с уверенностью сказать, что захватническая война против Советского Союза являлась ключевым вопросом всего фашистского заговора против мира…
Доказательства представлял помощник главного обвинителя от СССР Николай Зоря, молодой, ему еще не исполнилось и сорока лет, красавец-мужчина с копной закинутых назад темных волос, в мундире с генеральскими погонами и орденскими планками. Руденко сидел чуть сзади за столом советских обвинителей и внимательно наблюдал за подсудимыми. Геринг, закутавши ноги в теплое шерстяное одеяло, делал вид, что он просто спит и ничуть не интересуется происходящим. Он вообще в последнее время всячески демонстрировал, что мнение русских его не интересует. Когда несколько дней назад Руденко произносил свое вступительное слово, он демонстративно снял наушники и отложил их в сторону. Но правда вскоре, когда Руденко назвал его фамилию, не выдержал, воровато зыркнул по сторонам глазами и снова надел их. «Ничего, — со злым азартом подумал Руденко, — скоро ты у нас проснешься, поймешь, что тут тебе не люлька для сна, а скамья для самых страшных преступников, которая будет погорячее даже той сковородки, на которой черти в аду злодеев жарят…»
Когда Зоря дошел до показаний генерала Вальтера Варлимонта, которые тот дал во время допроса его Александровым здесь же в нюрнбергской тюрьме, лорд Лоуренс его перебил:
— Генерал Зоря, трибунал узнал, что вы собираетесь зачитать показания генерала Варлимонта… Вы должны быть готовы к тому, чтобы генерал Варлимонт был вызван в суд для того, чтобы защита могла подвергнуть его перекрестному допросу.
«Ах, Ваша честь, — усмехнулся и, чуть наклонив голову к бумагам, подумал Руденко, — мы готовы, мы ко всему уже готовы, да так готовы, что вы и представить себе не можете… И как поведет себя защита, мы тоже прекрасно себе представляем. Потому как ведет она себя все время одинаково — все показания и документы, которые представляет советская сторона, подвергаются сомнению, выдвигаются требования, чтобы все свидетели подтверждали свои показания лично, в уверенности, что сделать это невозможно. Даже аффидевиты, показания и заявления, данные под присягой и юридически безупречно оформленные, их не устраивают. Но, надо думать, скоро у них пропадет желание сомневаться в их достоверности…»
— Я думаю, что значительную помощь при исследовании вопросов, относящихся к плану «Барбаросса» может оказать свидетельство такого человека, как Фридрих Паулюс, бывшего фельдмаршала германской армии, бывшего заместителя начальника генерального штаба в дни, когда план «Барбаросса» разрабатывался, — сказал в этот момент Зоря. — Он принимал, как известно, самое непосредственное участие в разработке планов нападения на Советский Союз на всех этапах. Я представляю заявление Паулюса, датированное 9 января 1946 года и написанное в лагере для военнопленных, № СССР-156, и прошу принять это заявление в качестве доказательства…
Вот тут-то господин Геринг изволил проснуться. А к микрофону уже бросился защитник Кейтеля доктор Отто Нольте. В привычных уже для всех замысловатых выражениях он заявил, что показания Паулюса не могут быть допущены в качестве доказательств. И вообще с такими заявлениями вопрос надо решить принципиально, чтобы Советское обвинение знало об отношении высокого суда к подобным заявлениям и перестало их использовать…
Нольте обвел зал победоносным взором. Лорд Лоуренс добродушно обратился к Зоре:
— Не хотите ли ответить на то, что сказал доктор Нольте?
Зоря краем глаза посмотрел на Руденко. Тот прикрыл глаза и кивнул: давай, мол, как договаривались…
— Мы знали, что свидетели, которых собирается представить советское обвинение, представляют значительный интерес, и защита, возможно, захочет их подвергнуть перекрестному допросу… Советская сторона предприняла меры по доставке их в Нюрнберг. В частности и заявление Паулюса, о котором только что говорил представитель защиты, может быть проверено, когда Фридрих Паулюс будет доставлен в зал судебного заседания.
В зале сначала установилась тишина, а потом стал нарастать шум. Задвигались, зашептались все присутствующие — и на скамье подсудимых, и в отсеке журналистов, и на гостевых балконах. Лоуренс немедленно зажег красную лампочку, означавшую «Полная тишина в зале».
