Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад
Ф а у с т (горько усмехаясь): Клянусь мраком ада, реющим над нами со дня нашего рождения и до могилы, я, видимо, поступил умнее других, выйдя из этого хаоса. Отдавшись тебе, я сам решил свою судьбу, и решил ее так, как подобает свободному существу. (Вполголоса, злобно.) Свободному существу! Ха-ха-ха! Да, столь же свободному, как свободна охотничья собака, которую я держу на цепи, в то время как инстинкт тянет ее туда, где она чует дичь.
Д ь я в о л: Верь мне, насмешник, если бы люди владели магической силой, извлеченной тобой из тьмы, они быстро опустошили бы ад и ты встретил бы на земле больше дьяволов, чем в вашем календаре числится святых, и больше, чем у ваших тиранов имеется солдат, которых они содержат, чтобы притеснять вас. Увы! Печальна судьба дьявола, вынужденного исполнять сумасбродные желания умного человека! Но что сталось бы с нами, если бы любой негодяй научился вызывать нас из преисподней?
Последнее замечание дьявола, вероятно, дало бы мыслям Фауста иное направление, если бы неожиданное происшествие не прервало их разговора. В камеру вошли шесть стражников, державших потайные фонари, а за ними следовали два палача с большими порожними мешками. Фауст осведомился, что им нужно. Начальник ответил, что он просит Фауста и дьявола влезть в мешки, как этого требует полученный им приказ, после чего он мешки завяжет и бросит в ближайшую реку. Дьявол громко расхохотался и сказал:
— Видишь, Фауст, государь хочет излечить тебя от твоего добродетельного энтузиазма, который ты сегодня с такой горячностью изливал перед ним.
Фауст сердито взглянул на него и подал знак. Адский шум загудел под сводами тюрьмы, воины в ужасе пали ниц, и вихрь унес пленников из темницы.
В этот миг в душе Фауста пробудилась жажда мести, которая тотчас же надела на себя личину великого, благородного призвания. Он вдохновился мыслью отомстить угнетателям человечества. Гордость запылала в его груди, и он решил использовать силы ада, которым принадлежала его душа, чтобы творить на земле праведный суд над всеми лицемерами и злодеями.
— Отправляйся во дворец, — крикнул он дьяволу, — и задуши того, кто глумится над добродетелью. Сотри с лица земли того, кто награждает предателя и сознательно губит праведного. Отомсти ему за человечество!
Д ь я в о л: Фауст, ты предвосхищаешь месть мстителя.
Ф а у с т: Мститель спит, а праведник страдает. Я хочу, чтобы тот, кто надевает на себя маску добродетели, был уничтожен.
Д ь я в о л: Так вели мне лучше послать на землю чуму, чтобы погибло все человечество. Что станется с людьми, если ты упрямо будешь предаваться безумию? Ты только увеличишь население ада, а на земле все останется по-старому.
Ф а у с т: Злорадный дьявол, ты хочешь его спасти, чтобы он и дальше мог совершать злодеяния! Государи, подобные ему, стоят того, чтобы за них заступался ад, потому что, вознаграждая порок, они обесценивают добродетель. Он должен умереть! Трепеща, низойдет он в преисподнюю, влача на совести тяжесть своего последнего злодеяния.
Д ь я в о л: Глупец! Дьявол всегда рад убить грешника. Я говорю тебе это лишь для того, чтобы оградить себя от твоих упреков и лишить тебя возможности оправдаться. Пусть последствия этого деяния падут на тебя.
Ф а у с т: Согласен. Я положу их на чашу весов как противовес моим грехам. Иди и убей его! Будь стрелой моего мщения! А временщика схвати и брось в раскаленные бесплодные пески жаркой Ливии, чтобы он погиб там медленной, мучительной смертью.
Д ь я в о л: Я повинуюсь, Фауст. Но подумай, отважный, что ты не призван быть судьей.
Ф а у с т: Знаю, что я — самое жалкое существо на земле. Но не в этот миг!
Д ь я в о л: Тобою движут оскорбленное самолюбие и неожиданное разочарование в человеке, которого ты представлял себе иным.
Ф а у с т: Болтун! Во мне говорит еще безумие моей юности, которое часто вызывало у меня желание совершить убийство, как только я оказывался свидетелем дурного поступка. Если бы я мог спокойно видеть и терпеть людскую несправедливость, разве я стал бы вызывать тебя из глубин ада? Ступай и выполни мою волю!
Приняв свой страшный, дьявольский облик, Левиафан появился у ложа спящего государя, разбудил его диким адским криком, и проснувшийся умер от ужаса. Потом дьявол схватил дрожавшего от страха временщика, швырнул его в горячий песок Ливийской пустыни, а затем вернулся к Фаусту и сказал: «Дело сделано!» Оба сели на крылья быстрого ветра и перелетели границы этой страны.
8
Фауст мрачно ехал на своем коне (когда границы государства остались позади, они переменили с помощью дьявольских чар способ передвижения). Последняя история все еще терзала душу Фауста. Ему было досадно, что дьявол оказался прав в своих суждениях о людях. Это горькое настроение усугублялось еще тем, что и сам он увидел людей в ином свете. Некоторое утешение приносила ему лишь мысль о том, что он отомстил лицемерам за несчастного министра. Гордость все больше овладевала его сердцем, и в конце концов он был уже готов рассматривать свой союз с дьяволом как отважный подвиг человека, пожертвовавшего своей душой во имя блага всех людей и тем превзошедшего даже героев древности, которые рисковали только своим земным существованием. Более того: они жертвовали собою ради славы, то есть действовали своекорыстно, в чем его, Фауста, учитывая ожидавшую его судьбу, никак нельзя было упрекнуть. В глазах ослепленного Фауста подвиг его стал несравним с подвигами древних героев. Поставь человека в любое положение, и можешь быть уверен, что его самолюбие найдет выход. Как видишь, читатель, оно сумело даже самый ад представить Фаусту в позлащенном виде. Исполненный гордости, он забыл о причинах, которые привели его к союзу с дьяволом, забыл о своем сластолюбии и жажде наслаждений. Сидя верхом на коне, он воображал себя рыцарем добродетели, мстителем за попранную справедливость. Этот самообман стал бальзамом для его оскорбленного духа, и он уже равнодушнее относился к мучительной мысли, что даже с помощью дьявола ему не удалось овладеть знаниями, которых он так страстно жаждал. Сердце Фауста тихо уснуло на краю адской бездны, как успокаивается сердце праведника в объятиях смерти, уносящей его в райские селения. Дьявол ехал рядом и не мешал Фаусту предаваться своим размышлениям. В каждом из этих мнимо благородных чувств дьявол видел новые основания для будущих мук и отчаяния, и его ненависть к Фаусту росла по мере того, как прояснялся и расширялся кругозор его жертвы. Он с наслаждением предвидел миг, когда все эти сияющие воздушные видения разлетятся по ветру, когда все пестрые фантастические картины окрасятся в мрачные краски ада и сердце смелого мечтателя будет испытывать такие терзания, каких не испытывало еще ни одно человеческое сердце. После долгого молчания Фауст наконец заговорил:
— Скажи мне, что сталось с коварным временщиком?
Д ь я в о л: Он изнывает на горячем песке, высовывает из пылающего рта сухой язык, чтобы воздух и роса освежили и смочили его, но там нет прохладного ветра и тысячелетиями не падает с неба ни одна освежающая капля. Кровь, как расплавленный металл, кипит в его жилах; отвесные лучи солнца падают на его обнаженную голову. Его воспаленный мозг уже готов предать проклятию предвечного, но иссохший язык не в состоянии произнести это проклятие. Как крот, роет он горячий песок, чтобы лизнуть сырую землю, но яма эта послужит ему могилой. Доволен ты своей местью?
Ф а у с т: Местью? Почему справедливость ты называешь местью? Смотри, от твоих слов у меня дрожь пробегает по телу, но я не забыл, как надменно он улыбался, когда я описывал ему муки его несчастных жертв.
Д ь я в о л: Фауст, время снимает свой покров медленно, но в конце концов оно нам покажет, кто прав. Крестьянин сеет коноплю и сплетает из нее веревку, не думая о том, что если он опоздает с уплатой податей, то жестокий помещик будет истязать его этой самой веревкой. Что станется с тобою, когда ты увидишь человека, действующего на более широкой арене? Ведь мы еще только содрали с чудовища шкуру, а что будет, когда мы разрежем ему грудь? Тот, кто взял бы на себя отмщение, быстро опустошил бы арсенал громовержца, если бы вздумал уничтожать всех, кого ты считаешь недостойными жить на земле. Но он хочет, чтобы люди жили, страдали, грешили и созревали для наказания. И все-таки жалкое существо, именуемое человеком, было бы терпимо, если бы оно сумело или хотя бы пыталось противиться стремлению своего гордого разума всем злоупотреблять и все искажать. Скажи, Фауст, чем объяснить это бессилие? Если бы ты построил машину, разве ты не сделал бы ее такой, чтобы она соответствовала твоей цели? И если бы ты потом увидел, что ошибся и что твое изделие больше препятствует, чем способствует достижению твоей цели, разве ты не попытался бы его улучшить или просто уничтожить?
