Василий Ян - Батый
Злая ночь
Ты откудова, удалый добрый молодец,
Ты коей земли, коей орды?
Как тя нуть зовут по имечку,
Величают по изотчине?..
Из древней былиныК вечеру непогода усилилась.
Итиль-река бушевала, волны яростно бились о крутые берега. Ветер потрясал шатры, точно пытаясь сбросить их в реку. Потоки дождя обрушивались на татарский лагерь.
Воины, проклиная злых урусутских мангусов, встретивших их холодом и бурей, дрогли около угасавших костров.
В шатрах стало холодно, сыро и мрачно. Верхние отверстия были затянуты войлоком. Огоньки тусклых светильников колебались при каждом порыве ветра. Длинные дрожащие тени падали на стенки.
Арапша прошел вдоль шатров, проверяя охрану. Идти было трудно, темно, в двух шагах ничего не видно. Ветер сбивал с ног. Арапша повторял нукерам:
– Злая ночь! Берегитесь! Такие ночи любят враги.
Арапша вошел в юрту джихангира.
Бату-хан, сидя на пушистых шкурах, беседовал с верным своим советником Субудай-багатуром. Арапша почтительно остановился у входа.
– Злые боги урусутов испортили нам праздник, – говорил Бату-хан. – Они нагнали бурю, ливень и холод на моих храбрых воинов, чтобы напугать нас, чтобы не пустить нас в свои земли.
Резкий порыв ветра потряс стенки шатра. Бату-хан поднял голову:
– Слышишь, как ревет Итиль? А мы все же его переплыли!
Бату-хан умолк и снова прислушался к яростному реву волн. Сквозь шум непогоды донеслись спорящие голоса. Арапша вышел из шатра. Он вскоре вернулся:
– Какой-то незнакомый человек хочет видеть тебя, ослепительный! Он говорит, что знает важное.
– Пусть войдет.
Арапша приоткрыл дверь. Свистящий порыв ветра вырвал ее и швырнул в юрту дверную занавеску, обдав холодом и ледяными брызгами. Пламя заколебалось. Стало темно.
Но вскоре светильник, мигая, разгорелся. Тусклый огонь снова осветил юрту. У двери стоял высокий худой человек.
Незнакомец снял темный колпак с мокрым бобровым околышем и отряхнул его. Он шагнул вперед и опустился на ковер.
– Кланяюсь великому царю мунгалов! – проговорил он хриплым, низким голосом. – Слава твоя летит впереди твоего могучего войска.
– Будь гостем, – милостиво отвечал Бату-хан. – Что привело тебя сюда в такую непогоду?
Монголы с любопытством разглядывали ночного посетителя. Он говорил по-татарски, но не был похож на татарина. Большой нос с горбинкой придавал хищное выражение его худому и костлявому лицу. Из-под нависших густых бровей горели темные, глубоко сидящие глаза. Он часто проводил по длинной черной с проседью бороде узловатой, сухой рукой.
– Великий хан! Ты видишь перед собой не простого путника, а человека, рожденного богатым и сильным. Я великий князь – Глеб Владимирович рязанский!
Бату-хан прищурился:
– Ты посол из Резани, коназ Галиб? Почему же ты один?
Князь Глеб поморщился:
– Нет, великий хан! Не послом пришел я к тебе. Я пришел предложить тебе взять меня твоим союзником.
– Что это значит?
– Я знаю все дороги и города великой русской земли. Я буду тебе полезен.
– Субудай-багатур! Покажи коназу землю урусутов.
Субудай-багатур развернул на ковре лист пергамента.
– Вот, коназ, смотри: вот Итиль, вот твоя Резан, вот Ульдемир.[106] Здесь все урусутские города, и реки, и дороги.
– Чертеж земель русских! Откуда? Как ты мог промыслить его?
– Я все могу! – Бату-хан положил руки на пергамент. – Вот так земля урусутов будет смята под моей рукой! Я заставлю всех покориться мне! Может, ты за этим пришел, урусутский коназ?
Князь Глеб, пораженный, молчал. Бату-хан продолжал, явно насмехаясь:
– Где же твои покорные нукеры? Где твой народ? Где твои подарки, великий коназ Галиб?
Князь Глеб тряхнул полуседыми кудрями:
– У меня больше нет ни народа, ни дружинников, ни богатства! Враги отняли у меня все. Мне пришлось бежать. Уж много лет я живу изгнанником у половцев.
Бату-хан нахмурился:
– Чего же ты хочешь от меня?
– Я хочу помочь тебе разметать моих врагов.
– Кто твои враги?
– Князья, правящие теперь Рязанью.
– Я сам наказываю своих врагов! Когда мы придем, погибнут все, не только коназы.
– Я ненавижу весь народ рязанский! Рязанское вече меня изгнало.[107]
Бату-хан взглянул на мрачно молчавшего Субудай-багатура:
– Что скажешь ты, мой мудрый советник?
– Бессмертный воитель, твой великий дед оставил в поучение потомкам мудрые законы. Они говорят, что «лазутчики, лжесвидетели, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны – приговариваются к смерти».
Князь Глеб невольно отшатнулся. Бату-хан смотрел на него прищуренным глазом:
– Коназ Галиб! Не союзником моим ты будешь, а послушным нукером. Если ты захочешь обмануть меня, то простишься с жизнью. Можешь идти! Арапша, позаботься о нем!
Князь Глеб склонился до земли, ожидая приветливого слова. Бату-хан отвернулся. Субудай-багатур смотрел прямо перед собой немигающим глазом. Арапша с каменным, неподвижным лицом открыл дверь юрты.
Черные глаза князя злобно сверкнули. Он шагнул в ненастную тьму.
Глава семнадцатая
Сказка о хане Итиле
…Чи-чи, вождь племени хун-ну, ушедшего на запад, сказал:
– Ведя боевую жизнь наездников, мы составляем народ, имя которого наполняет ужасом всех варваров… И хотя мы умрем, но слава о нашей храбрости будет жить, и наши дети и внуки будут вождями народов.
Из восточной летописиБуря разогнала съехавшихся на праздник монгольских ханов: большое вечернее пиршество было отменено. Бату-хан сказал, что намерен с немногими собеседниками провести вечер в шатре своей седьмой звезды Юлдуз-Хатун, и приказал баурши[108] приготовить там все для пира.
– На сколько гостей? – прошептал почтительно баурши.
Бату-хан зажмурил глаза, прошипел: «Хи-хи!» – и отвернулся.
Баурши бросился к своим помощникам и приказал быть наготове. Золотая посуда, напитки, копченая жеребятина, сладкие печенья и вяленый виноград, привезенные из Сыгнака, – все должно быть под рукой, сколько бы гостей ни прибыло на пир…
Юрта стояла на возвышении и была окопана канавкой, чтобы дождевые потоки в нее не проникали. Китаянка И Лахэ давала последние советы Юлдуз, как одеться, как встретить, что сказать.
– Я буду около тебя и шепну, если понадобится. Ничего не бойся!
Первым, по приказу джихангира, пришел Хаджи Рахим. Юлдуз сперва испугалась, но затем успокоилась, видя, что факих не узнает ее набеленного и раскрашенного лица. Она почтительно приветствовала его. И Лахэ подложила гостю замшевую подушку и стала расспрашивать его о том, что было на Итиле раньше, давно, тысячу лет тому назад. Хаджи Рахим отвечал подробно, И Лахэ слушала его внимательно и почтительно.
К юрте подскакали всадники. Впереди был Бату-хан в нарядной одежде и красных шагреневых сапогах. Вместе с ним прибыли Субудай-багатур и ханы, его неизменные спутники и собеседники за обедом.
Юлдуз в шелковой китайской одежде, в высокой бархатной шапке, убранной золотыми кружевами, встретила гостей. Она склонилась до ковра, когда Бату-хан вошел в юрту.
– Маленькая Юлдуз-Хатун, – сказал Бату-хан, усевшись на сафьяновых подушках позади костра, – я вспомнил, что ты умеешь хорошо рассказывать сказки. Поэтому я решил показать тебе замечательного человека, какие бывают только в сказках. Это колдун по имени Газук. Говорят, ему тысяча лет. Но он, конечно, так же обманывает, как теперь любят это делать все.
И Лахэ шепнула что-то своей госпоже. Юлдуз сказала:
– Если этот старик прожил тысячу лет, то он должен помнить народ хун-ну, который жил здесь, на реке Итиль, и, вероятно, видел его знаменитого вождя, царя Итиля.[109]
– Ты хорошо придумала, – заметил Бату-хан. – Посмотрим, что будет выдумывать старик.
Нукеры привели колдуна Газука. Тощий, сухопарый, с седой бородой, торчащей клочьями, он вошел в юрту, скованный цепью вместе с молодой женщиной. Из-под мохнатых седых бровей колдуна смотрели с испугом и ненавистью колючие глаза. Оба пленных присели на корточки близ стенки юрты.
Все с любопытством рассматривали колдуна. Он сидел, опустив веки с белыми ресницами. Иногда глаза приоткрывались и окидывали всех быстрым, испытующим взглядом. На старике был остроконечный колпак с нашитыми старинными монетами. Его полосатый кафтан, подбитый серой мерлушкой, был расшит цветными узорами и непонятными надписями. На ногах – просторные сафьяновые сапоги с очень длинными, завернутыми кверху носами. Колдун с важностью стащил сапоги и развернул портянки. Ногти на ногах оказались необычайной длины. Они скрутились, как сухие стручки. Между растопыренными пальцами ног были воткнуты высушенные лягушки. Монголы смотрели на колдуна, широко раскрыв рот, – такого шамана им еще видеть не приходилось!
