Елена Колядина - Потешная ракета
– Вы по поводу его кандидатуры не пожалеете. Можете спокойно доверить брату вашего отрока.
– Договорились, отец Феодор.
И, не перекрестившись, лишь слегка склонив голову, Соколов стремглав отбыл.
Глава одиннадцатая
Роскошная
– Ежели бы рот не раскрыл и не заговорил по-русски, никогда бы ты, Варсонофий, не признал в нем русича. Ну фря иностранный, и все тут!
Уже второй час после полуночной молитвы Феодосия баяла Варсонофию, как побывала в палатах государева кравчего, думного боярина Андрея Митрофановича Соколова. Впрочем, руководитель винно-водочного протокола царского двора был еще не сильно стар – за тридцать и потому вполне мог обходиться без отечества Митрофанович, что и делал в узком кругу таких же, как он, поклонников всего заморского. Именно так, на фряжский манер, без всякого высокомерия, кравчий познакомился с монахом Феодосием, пришедшим с благословления игумена Феодора в его дворец.
– Андрей! Просто Андрей! – сообщил он Феодосии. И выщелкнул руку для поцелуя, впрочем, тут же отдернув, так что в глазах Феодосии лишь рассыпались радужные брызги преломленного в огромном алмазе зимнего солнечного луча. – Терпеть не могу замшелые традиции родной земли касаемо батюшки и прочих моисеевых бород до колена. Честное слово, вся эта дикость должна была скончаться вместе с Иваном Васильевичем Грозным! Хватит уж нашей стране сидеть при лучине на деревянных лавках, когда в цивилизованном свете есть лампы и кожаные кресла! Хватит кичиться крепкой моралью и заветами дедов, которые на поверку в том состоят, чтоб вместо вилки трескать берестяной ложкой.
Феодосия и восхитилась, и ошарашилась смелостью суждений государева чиновника. Соколов был невероятно говорлив и с легкостию выступал на любую самую щекотливую тему.
– Али так уверен в себе и не боится? – с удивлением сообщила Феодосия ночью Варсонофию. – Али обнаглел и по глупости блистает, не пойму пока.
– Любимцу царя все позволено.
– Почему он в любимцах ходит, как думаешь?
Варсонофий, как обычно, прежде чем сообщить мнение, тихо подошел к двери Феодосьиной кельи, чутко прислушался, вернулся к лежанке и, понизив голос до едва слышного шепота, промолвил:
– Сплетники бают, Соколов ссужает Алексея Михайловича деньгами. Поддерживает власть материально и вещно.
– Царь у виночерпия одалживается? – уточнила Феодосия.
– Ну, одалживается без возврата, конечно. Так сказать, милостиво принимает дары подданного для неотложных нужд отечества.
– Откуда же у человека столько денег, что он богаче самого царя? – без зависти вопросила Феодосия.
– Лучше нам того не знать, дорогой брат. Крепче сонмиться будем.
– Верно, – согласилась Феодосия. – Что нам в чужой мошне золото считать? Но то, что он богат как Соломон, вне сомнения. Ежели б ты зрил его палаты! Сказочные чертоги! Слава Богу, к вещной роскоши равнодушен, а то бы не уснуть седьмицу. Меня не роскошь поразила, а диковины и инженерные новины.
– Что там такого дивного? – с интересом вопросил Варсонофий.
– Книги какие! – восторженно произнесла Феодосия. – Если бы ты видел эльзевиры!
– У самого Эльзевира напечатаны или списки?
– Какие списки?! Никаких копий! У Соколова все подлинное, единственное в своем роде. В библиотеке его Библия, напечатанная в 1462 году! А сборище архитектурных проектов!.. Итальянские чертежные гравюры дворцов, раскрашенные в райские колеры. На земле я таких цветов не видел! Варсонофий, наверное, море-окиян такого цвета и живущие в нем земчузные раковины. А в одной палате к потолку подвешены хрустальные круглые сосуды, в коих плавают золотые пучеглазые рыбы!
Мысли Феодосии скакали, как блохи.
– Живые рыбы подвешены к потолку? – не поверил Варсонофий. – Фу-ты ну-ты. Тебе не приблазилось? Может, Андрей Митрофаныч опоил тебя зелейной отравой?
Если бы отравой! Если бы дурманными травами! Если бы все это Феодосии привиделось от дьявольского табака! Но то была явь. Оказывается, некоторые московиты живут в сказке.
Феодосии, выросшей в семье богатейшего тотемского солепромышленника Извары Строганова, и в голову не приходило, в какой свет она попадет, дойдя пешим ходом до Земляного города, где стояли палаты Соколова. Но уже от одного взгляда на хоромы из белого камня она оробела. Палаты были четырехэтажные! И облик их показался Феодосии неуловимо знаком.
– Флоренция, – вспамятовала она. – Флорентийский стиль.
Прохожие косились на монаха, долго глядевшего на дворец с другой стороны переулка.
– Зришь, божий человек, какие хоромы можно отмахать с помощью Господа? – сказал Феодосии случившийся вблизи некий похмельный бродяга. – Надо только не грешить, чаще молиться и жить в скромности. И фортуна сама тебя найдет.
Подзаборник пьяно засмеялся.
Далее Феодосия услышала бормотанье, в котором разобрала только словеса «рог изобилия» и «в нужное время в нужном месте». Она осторожно отошла в сторону и вновь вперила взгляд в хоромы. Епанча, или, как выразился бы старший чертежный дьяк Макарий, крыша, была из начищенной докрасна меди, но местами отливала бирюзой. Весь дом сложен из белого камня, скрепленного частыми коваными скобами. По второму этажу тянулась целая галерея подвесных гляделен. «Ложи», – сказал бы об них Макарий. «Балконы», – выразился бы знаток римского домостроения отец Логгин. Глядельни застеклены муранскими стеклами в свинцовых переплетах. Никаких тебе дубовых, а то и сосновых венцов с паклей, деревянных наличников или ставен. Ставни были тоже медными!
– Сколько же медных денег нужно переплавить для такого количества купрума? – пробормотала Феодосия.
Но забыла об меди, когда раскрылись кованые ворота и из них выехала карета с колесами…
– Не может сего быть! – промолвила Феодосия. – Ступицы из серебра? Из чистого аргентума?
Могло, могло сие быть. Феодосия не ошиблась. Ей-же-ей, колеса были обиты серебром.
Когда Соколов только завел эдакую повозку, подлые завистники понаушничали об том царю, тишайшему и скромнейшему Алексею Михайловичу. Государь пришел в гнев и, едва сдерживая себя в порыве торжества справедливости, на заседании думы вопросил кравчего:
– Уж даже вороны московские каркают, что колеса у твоего возка серебряные, а кони подкованы золотыми подковами, коих и у царя нет. – И Алексей Михайлович поднял сафьяновый сапог и театрально осмотрел его копытце.
Бояре, стоявшие вдоль стен палаты, дружно засмеялись глуме.
– Не перегибаешь ли палку в роскошестве, Андрей Митрофанович?
Думцы затихли в радостном предвкушении расправы над вором Андрюшкой. Не тут-то было!
– Мне самому, светозарный государь наш Алексей Михайлович, противны сии серебряные излишества, – смиренно признался Соколов. – Но предстоит посольская поездка в Венецию за винами для народных гуляний москвичей. Пришлось украсить карету на последние деньги, дабы показать гнилым венецианским католикам, как живут подданные отца нашего, православного русского государя! Я до роскошеств небольшой охотник, могу и в валенках ходить. Но не имею права давать повода к подозрениям венецианских князишек, что на Руси народ беден. А тем воронам, которые накаркали на слугу твоего наветы, посоветовал бы меньше сорить деньгами на кутежи да полюбовниц. Тогда и денег будет вдостать, потому что при том корме, какой назначает нам отец наш Алексей Михайлович, стыдно являться в Кремль в зловонных от старости кафтанах. Али мало вам того, что назначено государем?! Мне лично на все хватает – грех плакаться. Тем более что дурными роскошествами не страдаю, по характеру постник и затворник. Посему с одного государственного корма прилично одеваюсь и содержу сбрую. Меня гниль чужеземная фряжская не упрекнет, что темен, как лещинный медведь. Слава Богу, под правлением Алексея Михайловича есть возможность и в России жить сообразно достижениям нашей эпохи!
И Соколов нижайше поклонился государю.
– В самом деле, не в лаптях же ехать в Венецию думному боярину государства российского? – вопросил Алексей Михайлович. – Бо он представитель всего нашего живота. Андрей Митрофанович, потом напомни в посольском приказе, чтоб перед поездкой в Венецию выдали тебе крест с рубином «Грааль» и кинжал «Мустафа». Да серебряной утвари возьми в качестве подарочных поминков дрищавым республиканцам. Благословляю на вояж!
Соколов стремительно подлетел к трону и поцеловал все, что успел, – перстень Алексея Михайловича, рукав его кафтана, подручень кресла.
– Выкрутился… – зашептались в толпе, исподлобья глядя на Соколова. – Ах, бес! Ровно налим склизский вывернулся.
С той поры Соколов совсем совесть потерял. Бороду урезал до неприличия, оставив самую малость. Кафтан носил такой короткий, что видны были ноги. В рукава вставлял бабьи кружева. В очках по Москве ездил. Не в Кремль, конечно, а в Гостиный двор, в феатр, к восточным плясавицам и в тайную кофейню, где подавали распаляющий кофей с корицей и ликером…
