Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

В яростной борьбе за существование промелькнуло улетной птахой его первое лето жизни. Сморщилась и осыпалась черная смородина, исчезли грибы. Кедровки вышелушили островок до последней шишки. Опала с лиственниц позолота. Рябчики стали пугливее, бурундуки и мыши — проворнее. Выручали лисенка зайцы. Побелевшие перед самой зимой, они на фоне чернотропа были заметны, поэтому старались больше отлеживаться в пестрых березовых укромах. Их-то лисенок и выслеживал днем. Недолго пировал — выпал снег, и зайцы порезвели.

Как-то раз, распутывая наброды тетери, наткнулся на странные следы. Понюхал продолговатые лунки и вздрогнул: пахло смертью! Лисенок не знал, да и откуда мог знать, что это прошел тот самый охотник, когда-то расстрелявший на солонце его мать. Следы вели с дальнего заброшенного покоса, где в дремучем распадке стоит потайное зимовье. Прошлую неделю охотник белочил там с Полкашкой, попал в густой снегопад. Вдруг крутившийся около кобель ринулся вперед и отрывисто забасил. В ответ раздался рев, перед глазами охотника замельтешил бурой тенью зверь, а рядом второй — поменьше. Не растерялся, моментально всадил в стволы пару жаканов, ударил в одну и другую тени поочередно. Тут же молниеносно перезарядил ружье…

Оказалось, опромышлял корову и телка, утерянных старым лесником. Корова еще в мае утянулась в лес, отелилась там и одичала. Поискал-поискал хозяин и махнул рукой: медведь буренку заломал, или приблудный варнак зарезал.

Охотник носит, крадучись, мясо да жене похваляется: мол, какой он фартовый! На Полкашку чуть ли не молится, гладит:

—

Молодец! Двух «изюбрей» сразу поставил хозяину под выстрел.

Жена — простая душа — верит, старается накормить кобеля повкуснее…

Лисенок с визгом крутнулся и прогонистыми прыжками бросился наутек.

Делая очередную ходку за мясом, охотник наткнулся на свежую лисью топтаницу.

—

Так-так… — зловеще произнес он. — Воротник объявился.

Обильные снегопады согнули в дугу чахлый березник. Толстенные кедры кое-как удерживают на могучих мохнатых ветвях тяжелую кухту. Лес звенит от мороза и полыхает на зимнем солнце голубым пламенем. Ключик около норы покрылся затейливыми наплывами намерзшей наледи, из которой, напоминая о давно закатившемся лете, торчат редкие, с бледной зеленцой травинки.

Лисенок, свернувшись клубочком, лежал под кедром и сыто жмурился. Ночью он съел очередного зайца, попавшего в петлю. Много их расставил проноженный охотник на заячьих тропах! Каждую тщательно натер пихтовой хвоей, чтобы отбить запах металла и собственного пота, но рыжий хитрован издали слышал, как они «поют» на морозе, и обходил стороной. За укрытой сугробами топью тревожно затрещала кедровка, к ней припарилась еще одна. Гулкое эхо запрыгало серебряной белкой по ветвям, осыпая легкий иней. Лисенок вскочил и замер. Вот раздался стук, следом — шум обрушившегося снега. Ну да, это охотник обивает посохом с густого ольшаника кухту. Поскрипывают сыромятные юксы на голицах. Лисенок напружил распушистый хвост с белым кончиком, втянул в себя чуткими норками искристый воздух: смерть идет! Недолго думая, рысцой подался по наплывам наледи вниз по ключику. Пересек топь, а дальше — по тугим комкам палой кухты исчез в материковом лесу. Таким вот манером он всегда уходил на охоту и возвращался. Правда, иногда лисенка выдавали пороши, но и тут он приспособился плутовать: находит, набродит восьмерками — сам леший не разберет, где вход, а где выход.

Полтора месяца потратил настырный охотник на поиски убежища рыжего хитрована — безрезультатно. Вот и сейчас остановился в растерянности, сдвинул на затылок ушанку, оперся о посох, размышляя: идти дальше или нет? Постоял-постоял и обреченно повернул назад. Двухпружинный капкан так и остался болтаться без дела на поясе. Подрезать его под лисий след бесполезно — бдительный зверь никогда не ходил по одному и тому же месту, кроме центральной лыжни, на которой насторожить незаметно какую-либо ловушку было невозможно. Бегая по ней, лисенок частенько натыкался на аппетитные с виду куриные косточки и мясные шарики, начиненные ядом. Подозрительно косился на опасные гостинцы и сердито фыркал.

Выбравшись на центральную лыжню, охотник решил на обратном пути проверить петли. Скатился со склона к речке и наехал на дымящуюся кучку. Присмотрелся — в лисьем помете явно преобладала заячья шерсть.

От ярости вышел из себя:

— Живьем шкуру сдеру, пакость!

Получилось, сам того не ведая, лисенок мстил убийце за свою мать и за обворованного старого лесника.

В опасных играх с человеком не заметил, как в лес ворвался апрель, а вместе с ним — голод. Он-то и выгнал отощавшего лисенка на свалку, мимо которой все тот же охотник шастал на глухариный ток.

Снабжал свалку пищевыми отходами санаторий. Мышей расплодилось — ступить некуда. Появлялся лисенок в этом раю в час лунги — когда была уже не ночь, но еще и не утро. Мышковал до зорьки и уходил на лежку.

Шастать-то шастал охотник мимо свалки, да все примечал. Возвращаясь однажды по свежей пороше с глухариного тока, зацепился взглядом за цепочку лисьих следов, уходящую по чуть приметной тропке в хвойный крутяк…

Лисенок, уже привыкший к смешанным запахам свалки, не обратил внимания на запах железа и угодил в коварную ловушку левой задней лапкой — тонкая косточка так и хрупнула. Двухпружинный капкан, привязанный к тяжелому потаску за стальной тросик, не давал уйти. Лисенок обгрыз вокруг все ветки и окровянил заледеневший снег. В конце концов обессилел, вывалил омертвевший язык и скрючился в беспамятстве.

Пришел в себя на восходе солнца — в норки ударил ядовитый запах человека.

Подкравшись к жертве, охотник проскрипел с ухмылочкой:

—

Попался, воришка!

Недолго думая, вырубил рогатину, прижал лисенка за шею к земле, ловко обрезал топором еле державшуюся на сухожилиях лапку…

Дома, напившись чаю, важно сказал жене:

—

Воротник тебе добыл!

—

Что за воротник?! — недоуменно уставилась та, напрочь забывшая о его обещании.

—

Лисовина изловил. Вон в курятнике сидит.

—

Какие сейчас воротники, дурья башка?! На дворе весна — собаки и те линяют. Погляди, твой Полкашка всю ограду шерстью устелил.

Метнулась в курятник (он давно пустовал) и охнула: окровавленный лисенок забился в угол, глазенки затравленно мерцают фиолетовыми угольками, на культю налипли помет и перья.

Вернувшись в избу, накинулась на мужа:

—

Вот что, добытчик… Искалечил — корми! Иначе в милицию заявлю, ружье отберут. Мой характер ты знаешь.

Приказала перевести лисенка в дровяник, где приятно пахло сосновой живицей и березовым соком.

Почуяв дикого зверя на своей территории, Полкашка, не обращая внимания на окрики хозяина, свирепо грыз дверь дровяника и надоедливо гавкал.

—

Цыть, досада! — не выдержал тот и в сердцах огрел ослушника веревкой. Кобель соколом перемахнул через обомшелый забор и кинулся наутек. От несправедливо нанесенного оскорбления обидчивый Полкашка заугрюмел и смотрел теперь на хозяина исподлобья. К дровянику и близко не подходил — там на гвозде около двери висела знакомая веревка.

Обзывая лисенка обжорой и дармоедом, охотник покорно ловил мышей плашками, стрелял из рогатки воробьев, хмурился и бурчал:

—

Не было печали, черти накачали. Устроить ему побег, что ли?

Проницательная жена быстро разгадала тайное намерение

мужа.

—

Не вздумай лисовина куда сплавить. Церемониться не буду… Терпи до осени. Там школьникам отдадим. Не жилец он теперь в лесу.

—

А воротник?!

—

Обойдусь. Работу ищи! Охотиться да удить — век ничего не будет.

От скудной кормежки лисенок совсем захирел. Культя не заживала. Безысходная тоска по родной сторонке терзала сердце. Вспоминались мать и сестрица. Мерещилось, что они живы и ждут его на заветном кедровом островке. Сидят около уютной норы и выплаканными от горя глазами всматриваются в туманную даль. А вокруг переливчато пересвистываются седые рябчики, смирные зайцы с хрустом стригут душистые травинки в солнечных зарослях, и над проворным ключиком свесились до самой воды сахаристые гроздья черной смородины.