Эмилиян Станев - Иван Кондарев
Квартира студентов оказалась в конце незастроенной улицы в Лозенце, недалеко от Перловской речки. Студенты с восторгом встретили Анастасия, и он заночевал у них, веселый и вполне довольный собой.
На другой день, в половине десятого, когда он умывался в кухоньке, один из студентов сказал ему, что его спрашивал какой-то господин, который сейчас ждет на улице.
Анастасий поспешно накинул пиджак и вышел на крыльцо.
Возле калитки прохаживался молодой мужчина в кепи, светло-сером костюме, с тросточкой. Завидев Анастасия, незнакомец поднял тросточку в знак приветствия и вошел во двор.
Анастасий с недоумением глядел на него. Фигура показалась ему знакомой, но густая черная борода и усы так изменяли его черты, что Анастасий не мог догадаться, кто этот человек. Да и сам незнакомец ничем не выдавал себя. Склонив голову, он шел к нему спокойно, не спеша. Подойдя к Анастасию, господин снял кепи и улыбнулся, но так сдержанно, что глаза остались безучастными.
— Домусчиев! Бочка! Ты ли это? — вдруг просиял Анастасий. — Родной отец не узнал бы тебя в этом костюме, братец. Ты стал настоящим франтом. Как ты меня нашел, кто тебе сказал, что я здесь? — И Анастасий потряс за плечи старого друга, вместе с которым дезертировал из армии в восемнадцатом году и скрывался, меняя квартиры в разных городах.
— Ты готов идти?
— Готов. Но как ты меня нашел?
— Об этом поговорим после. — Домусчиев недоверчиво посмотрел на подглядывающих из-за двери студентов.
Приятели пошли по улице. У Анастасия мелькнула мысль, что Домусчиев пришел от Калинкова, но он сразу же отбросил ее, как невероятную.
— Ну а теперь рассказывай. От кого узнал, что я в Софии, и когда ты вернулся в Болгарию? Мы так долго не виделись. Бочка, наверно, года четыре. Я знал, что ты ездил в Париж делегатом от синдиката, потом слышал, что ты остался там изучать медицину, и воображал, что ты теперь где-нибудь на Монмартре, — взволнованно говорил Анастасий, разглядывая своего старого друга и сподвижника.
— Мне следовало прийти еще вчера вечером, но не нашлось времени. Ты все еще в К.? — спросил Домусчиев сухим, равнодушным голосом, без единой теплой нотки.
— Как! Так ты тот человек, которого я ждал? А я-то думал, что ты навсегда порвал с нами.
— Порвал или не порвал, думай как хочешь… Зачем приехал?
— Узнал кое-что, вот и приехал.
— Что же ты узнал?
— Узнал про банк и приехал, брат, попросить немного денег. Тебе я могу откровенно рассказать о своем намерении, потому что никто другой не сможет меня понять, как ты. — Уверенный, что, заручившись поддержкой Домусчиева, он не вернется домой с пустыми руками, Анастасий стал излагать ему план издания литературного журнала.
Домусчиев равнодушно выслушал его.
— По всему видно, что в провинции этот слух проник всюду. Не знаю, верен ли он, но даже если это правда, вряд ли тебе дадут денег. Впрочем, я не вмешиваюсь в эти дела; я против «эксов»…
— Разве ты не принимаешь участия в экспроприациях? Будь откровенным, Бочка, — мы с тобой не первый день знакомы!
— Я не вмешиваюсь в эти дела. Я только высказал свое мнение. — Домусчиев прижал набалдашник трости к плечу, будто почесываясь.
Анастасий с удивлением поглядел на него. Холодный тон приятеля озадачил его. Мысль о том, что он ничего не получит и останется в неведении о положении дел в анархистском движении, взбесила его.
— А если не вмешиваешься, то почему послали тебя, а не другого? — спросил он, отпуская локоть Домусчиева.
— Попросили меня, и я не мог отказать. Кроме того, есть и другие причины…
— Попросили тебя… Значит, только поэтому, а вовсе не потому, что тебе хотелось повидаться со мной, так, что ли? Принимаю к сведению… Но ты меня не обманешь. Бочка. Я решил узнать кое-что и доберусь до истины. Ты от кого был делегатом в Париже и кто дал тебе денег на дорогу?
— Ты очень хорошо знаешь, что я тогда был редактором…
— Редактором?! И поехал на сбереженные от жалованья деньги?
— Думай как хочешь! — Домусчиев равнодушно пожал плечами.
— Профсоюз дал тебе деньги!
— Никакого профсоюза нет, есть федерация, но и она существует лишь на бумаге, как придаток газеты. Я поддерживаю с Калинковым старые, чисто товарищеские связи. — Домусчиев снял шляпу и отер лоб ладонью. Анастасий поразился, увидев, как изменилось за последние годы лицо Домусчиева. Широкий лоб, от которого начинались густые прямые волосы, как непроницаемая стена, скрывал за собой его тайные мысли. Слегка вздернутый мясистый нос говорил о педантичности человека, который упорно преследует свои цели и умеет скрывать их. Красиво подстриженная бородка придавала лицу еще большую таинственность. Под правой скулой белел шрам.
— Ты всегда был загадкой, но все равно я не уеду, пока не раскрою ваших секретов, — сказал с угрозой Анастасий. — Куда ты поведешь меня средь бела дня? — спросил он, когда они оказались в конце улочки неподалеку от Арсенала. Впереди виднелись мост и трамвайная остановка.
— Ведь ты хочешь встретиться с Калинковым? К нему и пойдем… У меня нет никаких секретов. Я кончаю здесь медицинский, потому что в Париже не удалось, и представляю собой самого обыкновенного гражданина. — Домусчиев говорил спокойно, ничуть не рассердившись, сделав лишь небольшую паузу, которая не ускользнула от внимания Анастасия.
Они сели в трамвай. Анастасий с ненавистью глядел на спину Домусчиева. «Я разболтался, а он молчит, как чурбан. Попросили его, видите ли, и он не мог отказаться. А я-то думал, что он захотел повидаться со мной…» — злился он, упорно разглядывая стоявшего перед ним Домусчиева. Над белым крахмальным воротничком четко очерчивались его гладко подстриженные волосы. Светло-серый пиджак вспучился на правом боку, и Анастасий тотчас догадался, что там у него револьвер. Очевидно, Домусчиев вскоре сообразил, что пассажиры могут заметить у него оружие, и поэтому ухватился за поручень левой рукой, потом сел. Анастасий кипел от гнева. Как бесстыдно лжет ему этот человек! Если он отошел от движения и не участвует в экспроприациях, то зачем носит с собой револьвер? Ведь он обыкновенный гражданин, студент-медик. Уж не на банковские ли деньги сшит этот костюмчик?
Трамвай с грохотом проехал мимо деревянных бараков и редких домишек за речкой, свернул на улицу Патриарха Евтимия, к казармам с заросшим травой плацем. На Витошской улице вошли две женщины в сопровождении мужчин с военной осанкой.
На следующей остановке Домусчиев дал знак сходить. Они пересекли широкий бульвар, обсаженный по краям тополями, и вышли на улицу Парчевича. Домусчиев остановился перед домом с крытыми жестью башенками. Сбоку от дома был небольшой дворик.
— Можно войти через черный ход, но я хочу ввести тебя торжественно, — сказал он и отпер тяжелую дверь с цветными стеклами за железной сеткой.
В прохладном вестибюле с мозаичным полом пахло карболкой. Каменная лестница, на площадках которой стояли рядами лимонные деревца в кадках, вела на верхние этажи.
— Ты здесь живешь? — спросил Анастасий, пораженный буржуазным видом дома, особенно мозаикой и лимонами. Он воображал, что встреча с Калинковым пройдет где-нибудь в Ючбунаре.[54]
— Да. Калинков ждет нас наверху…
24Жилище Домусчиева состояло из прихожей и большой солнечной комнаты, выходящих на улицу, отгороженных от остальных комнат на этаже, — его можно было сдавать как отдельную квартиру.
Знаменитый террорист ожидал их, расположившись в старом кресле с зеленой плюшевой обивкой. На коленях у него лежала раскрытая книга, которую он сразу же отложил на стоящий рядом пуфик.
Анастасий вошел, исполненный презрения. Ему еще не доводилось бывать в такой обстановке, и она произвела на него ошеломляющее впечатление. Он был убежден, что анархисту не подобает жить в столь роскошной квартире. Быстро овладев собой, он сразу же сказал себе, что квартира эта лишний раз дает понять, куда пошли похищенные из банка деньги.
Встретившись взглядом с серыми глазами террориста, увидев его маленькие, прилепившиеся к черепу уши, Анастасий почувствовал, что его преклонению перед этим человеком приходит конец. Калинков походил на мукомола, приехавшего в столицу по своим делам. Он растолстел и приобрел самодовольную осанку здоровяка и преуспевающего дельца.
— Здравствуй, Сиров. Как живешь-можешь? — спросил он, протягивая Анастасию тяжелую мясистую руку.
— С каких пор народные герои стали жить среди кружев и мягкой мебели? — Анастасий оглядывал просторную, выкрашенную в темно-красный цвет комнату, кружевные гардины на окнах, трюмо и дамский секретер с выдвижными ящичками. На стене, над застланной вязаным покрывалом постелью, висели две фотографии: полковника в папахе и парадном мундире с аксельбантами и молодой женщины с высокой прической а-ля Мария-Луиза.
