Чабуа Амираджиби - Дата Туташхиа. Книга 2
Мы сидели не шелохнувшись. Потом вскочил Каридзе и, воздев руки к небу, простонал:
– Несчастная Грузия, куда ты идешь?! И снова уселся на свое место.
– Я не понимаю, что тут произошло? – спросила Нано.– Объясните мне, ради бога.
Она не могла поверить в то, что жизнь человека так дешево стоит.
– Ничего не произошло особенного,– ответил Элизбар.– Просто могло стать одним идиотом меньше на свете.
Нано побелела.
Арзнев Мускиа уставился в стол, перебирая пальцами скатерть.
– Что ты хотел доказать этой детской бравадой?—спросил Гоги, обращаясь к Шалитури.– Для чего это нужно?
– Нужно!—пробормотал Шалитури, продолжая есть.
Нано постепенно приходила в себя. Она глотнула лимонаду и сказала:
– И все потому, что мы не знаем, для чего живем и для чего умираем.
Я согласен с вами,– отозвался Шалитури.
Нано повернулась к Гоги.
– А женщина может научиться так стрелять?
– Может,– ответил Гоги.– Это метод трех тысяч пятисот патронов.
– В чем же он заключается? – заинтересовался Сандро Каридзе.
– В него входит несколько операций: сначала неподвижно стоящий человек должен выпустить тысячу пятьсот патронов в неподвижную цель. Затем пятьсот патронов – неподвижно стоящий в движущуюся цель. После этого тоже пятьсот – движущийся человек в неподвижную цель и, наконец, последнюю тысячу – движущийся человек в движущуюся цель.
– Сколько же на это нужно времени?—заинтересовалась Нано.
– От двух недель до месяца, у кого какие способности.
– Лаз, научи меня, ладно? – взмолилась Нано. – Нет, обещай перед людьми.
Арзнев Мускиа улыбнулся в ответ:
– Мне еще нужно закончить свой тост.
– Внимание!—закричал Сандро.
– Когда я слушал вас,– сказал Арзнев Мускиа,– я знал, что вы правы... Да, то, что растоптано злом, можно вернуть к жизни одним лишь добром. Но мы оба – и Гоги, и я – впустили сюда вражду. Пусть простит меня уважаемый Вахтанг, и, если он меня не оттолкнет, я предлагаю ему свою дружбу от всей души. Все началось тоже с любви, с нашей любви к пирам и веселой беседе... И может быть, мы не посчитаем злом то, что нас заставила сделать любовь! Но разве знает человек, когда сделанное им добро обернется злом? Сколько примеров тому известно каждому... На твоих глазах творится зло, ты не можешь стерпеть, бросаешься на помощь, так велит сердце. Но, спасая, ты употребил силу, ответил насилием на насилие. Ты хочешь спасти человека, а способствуешь его гибели. Один только просто дурно воспитанный человек – нет, не злодей даже!—сколько насилия приносит он в мир!.. А в наше время таких невоспитанных – пятьдесят на сто. И тот, кого ты выручил, такой же. А тот, кого ты наказал именем добра, думаешь, он ангелом станет? Тебе кажется, что любовь твоя восстановила разрушенное. И порой это и в самом деле так. Но, применив насилие к обидчику, не вверг ли ты его в беду? И возродив одно здание, не испепелил ли тут же другое, соседнее? Пусть кто-нибудь скажет, что делать рабу божьему, как ему поступать?
«Верно, когда он болен, у него бывает такое лицо и такие глаза»,– подумал я, глядя на Арзнева Мускиа.
– Признаюсь, я давно не вмешиваюсь в чужую беду. Я потерял веру в добро! Но сегодня я нарушил слово, данное себе, может быть, потому, что задет был я сам. Со своего, личного, и начинается гибель человека... И я молю провидение вернуть мне веру, веру в то, что... разрушенное враждой восстановится любовью. Э-х-х, была ж она у меня когда-то.– Лаз залпом опустошил свою чашу.– Долго я говорил. Терпеливый вы народ, тифлисцы!
– Разве это долго! Ты сейчас поймешь, что такое долго, когда будет говорить Сандро,– сказал Каричашвили улыбаясь, довольный тем, что все уладилось и пошло по мирному руслу.– Сандро знает столько иностранных слов и будет говорить до тех пор, пока не иссякнет их запас. Вот тогда нас можно будет пожалеть, а твой тост был и коротким, и простым, и умным.
Хор начал «Черного дрозда». Слуги принесли новые блюда и расставляли их по столу. Видно, пауза была нужна, чтобы спало нервное напряжение. Мы не смотрели друг на друга, хотелось отключиться от всех и погрузиться в себя. А между тем народу в ресторане заметно прибавилось, только два балкона были еще пусты. А в зале – ни одного свободного столика. Правда, Гоги за этот вечер ни разу не поднимался навстречу посетителям: видно, то, что происходило за нашим столом, приковало его к нам.
«Черный дрозд» подходил к концу, когда лакей, пыхтя от напряжения, появился около нас с огромным подносом, уставленным бутылками и фруктами.
– Кто это прислал?– спросил Гоги.
– Симоника Годабрелидзе дарит это вашему столу, батоно Георгий,– ответил лакей,– вино мужчинам, шампанское госпоже– за терпение, велел сказать, рубль он дал Кето за то, что она убрала черепки от чаши, и рубль мне – за этот поднос. Пусть бог пошлет щедрым людям больше денег, а моим детям – больше щедрых людей!
– А-а-а! Симоника! – крикнул Элизбар Каричашвили и послал в зал воздушный поцелуй. – Дешево хочешь отделаться!
Второй лакей принес маленький столик, и они поставили на него то, что было на подносе. Потом оба выпили за нас и ушли.
Тут и Сандро Каридзе взялся за чашу. Все затихли.
– В природе, наверно, ничто так не зависит друг от друга,– сказал он,– как нравственность личности от судьбы его нации, как нравственность гражданина – от достоинств и недостатков его государства. И наоборот... Они так слиты, что не знаешь, что сначала, что потом...
– Как курица и яйцо, не так ли? – засмеялся Каричашвили. – Вахтанг, перестань злиться и скажи, что было сначала – яйцо или курица?
– Мой швейцар, дидубиец Арчил, говорит, что сначала был петух,– сказал Гоги.
– Он прав, так и было на самом деле,– сказал Арзнев Мускиа со смехом,– не будем мешать господину Сандро, он говорит так интересно.
Шалитури сидел с мрачным видом; думаю, он сам не пони мал, почему все еще находится среди нас.
– Что мы называем нравственностью?—продолжал Каридзе.– Мне кажется, нравственность это та внутренняя сила, с помощью которой личность управляет своим поведением, подчиняет его каким-то нормам, упорядочивает, что ли... Во всяком случае, сочетает свои желания с интересами своего народа, своего государства...
– Упорядочивает и управляет в той мере, в какой обладает нравственностью, не так ли?..– на этот раз Каридзе прервал я.
– Ты прав, Ираклий, именно так,– ответил он и продолжал:– Маленький народ не сможет создать своего государства, если государство это не будет необходимо человечеству или хотя бы значительной его части. Каждое государство имеет поэтому свое международное и историческое предназначение, свою функцию, что ли...
– Это еще не все,– опять вмешался Элизбар Каричашвили.– Сначала должна возникнуть историческая необходимость самой функции. Кроме того, народу, принимающему на себя ту или иную миссию, нужны для этого талант, энергия, воля к борьбе и одолению.
– Разумеется, Элизбар. Начнем тогда вот с чего,– продолжал Каридзе.– ...Смотрите, что получается. В одной из областей земного шара – в Закавказье, скажем – возникла потребность, а следовательно, и историческая необходимость создания государства. Возникла независимо от того, кто населял эту часть суши. А населяли мы, грузины, и осуществили эту необходимость– создали государство. Фундамент христианского государства Грузии был заложен благодаря тому, что мы взяли на себя роль крайнего бастиона христианской цивилизации на Востоке. С другой стороны, для Персии и Византии мы были той силой, которая сдерживала напор северных кочевников, устремляющихся к югу. Одновременно создание государства внесло порядок и устойчивость в нашу жизнь. По грузинской земле пролегли и скрестились на ней большие торговые пути, развилась национальная экономика, которая обрела большой вес в азиатской торговле. Но чтобы жребий, выпавший на нашу долю в истории мира, был нами исполнен, мы были вынуждены постоянно отражать нападение врага, вести постоянные войны, и потому наше государство было построено как государство военное. Отдельная личность повторила функцию государства и стала осуществлять его миссию – отражение врага. Война стала для человека основным занятием, его повседневной жизнью. Я говорю – жизнью! Жизнь – это процесс добывания духовной и материальной пищи, а нравственность – сила, организующая этот процесс. Удачи и беды гражданина находились в прямой зависимости от бед и удач государства. Желать чего-нибудь для государства значило желать этого для себя. Отсюда возник и с течением времени утвердился моральный принцип: сначала я отдаю народу и государству все, что имею, уж после этого беру у них столько, сколько сумею отхватить или сколько мне дадут или подбросят. Разумеется, с точки зрения высокой справедливости подобный принцип ничего не стоит, но тогдашнее человечество пребывало на этом уровне, имея свое представление о справедливости. Так или иначе этот нравственный принцип был порожден функцией нашего государства, а сформированная веками нравственность оберегала и сохраняла в свою очередь государство. Я говорю о том, что утратила потом наша нация. Госпожа Нано сказала святую Правду: мы утратили любовь к вольности, к стране, к государству... Потеряли те основы нравственности, о которых, мой дорогой Элизбар, я говорил так долго и к тому же иностранными словами. А тост мой будет коротким. Гоги прав. Когда наши предки побеждали чужеземцев, их вела любовь. Тогда у грузин и у других народов близкой к ним истории в фундаменте жизни была любовь. Любви под силу все восстановить и все исцелить. Я пью за такую любовь!
