Эльвира Ватала - Великие любовницы
При Петре I шуты и карлы должны были хорошо ориентироваться в политической ситуации России, клеймить все старое и прославлять все нововведения запада. Шут и карлик обязан был быть знаком с народным фольклором: при разговоре употреблять не только мудрые иносказания, но и сыпать пословицами, поговорками, прибаутками. Каждая его шутка должна быть остроумна. А если нет — быть ему поротым ремнем. Одевали их в яркие одежды. На западе в жакетки, вырезанные остроконечными углами желтого и красного цвета. Допускался и зеленый цвет. Вспомним, что фаворит Анны Иоанновны Бирон любил именно эти „попугаевы“ цвета и не только сам щеголял в желтых с зеленым и синим камзолах, но и своих подданных заставлял носить эти цвета. Шестая жена Генриха VIII Катерина Парр несколько разнообразила одежду карлов и шутов, самолично сшив карлицам красные юбочки. На жакетку карла надевалась деревянная позолоченная шпага, на спине он носил свиной пузырь с вложенным туда сухим горохом. И вот одетый таким образом в цвета, символизирующие бесчестность, презрение и низость, шут и карлик должен был умным философом вступать в беседы, давать королям советы, ба — критиковать монархов разрешалось только шуту и карлику и в каждом звоне своих бубенчиков на остроконечной шапке демонстрировать лояльность и любовь к монарху.
Должность шута и карла хорошо оплачивалась, ибо это была государственная должность и служба далеко не легкая. Во Франции шуты появились только в четырнадцатом веке, в России и других странах — значительно раньше. Чем безобразнее карлик, а это своеобразный вид шута, тем лучше. За их безобразием дико охотились и дорого платили. И те родители, которые заточали своих трехлетних детей в фарфоровые вазы без дна и в таком виде, ночью, кладя вазу на бок, „растили“ несколько лет, пока не формировался уродик, готовый для потребности рынка, о которых-то уродах нам описывает Виктор Гюго в своем знаменитом „Человек, который смеется“, — отнюдь не единичное явление. Многие шуты и карлы вошли в историю не безымянными лицами — они составили себе имя. Чем безобразнее и меньше карлик ростом — тем лучше. Вот английская королева Виктория „навосхищаться“ не может: ей только что прислали из Америки карла Чарльза Статтона, и подумайте только, он имеет всего шестьдесят сантиметров роста. Ну что за редкостная диковинка между говорящими попугайчиками и маленькими собачонками! Ведь его — хоть в муфточке носи! Вот радуется Екатерина Медичи: она получила от польского короля двух карлов, а один из них Полякрон — это же истинное произведение искусства: роста в семьдесят сантиметров, умеет танцевать, играть на скрипке и говорит по-французски и по-немецки. Вот великая австрийская Мария-Тереза — мать шестнадцати детей в восторге берет на руки карлу Жужу, сажает его к себе на колени и спрашивает, что он считает в Вене особенным. „Видел на свете много удивительных вещей, — отвечает карл, — но самое удивительное, что я такой малый человечек сижу на коленях „большой“ государыни“.
Начинкою в пирогах быть — это уже для карлов традиционно. Это стало само собой разумеющимся, и никого этим не удивишь. И если во время пира вносят огромный пирог, знайте, что через минуту его осторожно разрежут, из него выскочит карлица или карл, а иногда и парочка совместно и начнут на столе среди грязных тарелок грациозно танцевать менуэт. Каково карлу сидеть начинкой пирога, никто не удосужился ни описать, ни понять. А его мучает разноречивое чувство: его могут подогревать в печь поставить, могут на пол уронить, могут, наконец, так нефортунно разрезать корку, что его тело на два куска разделится. И именно в насмешку над этой практикой сажания карлов в пироги карл французского короля Франциска I свою шутку преподнес. Брюска, так карла звали, пригласил гостей, обещая им роскошный пир. А когда гости явились, голодные, конечно, и истекая слюной, перед каждым из них поставили по одному соблазнительному пирогу. А когда гости в нетерпении свои пироги разрезали, желая быстрее насладиться трапезой, то у одного вместо начинки оказалась уздечка от коня, у другого копыта, а у третьего и вовсе что-то несуразное: какие-то рога неизвестного животного. Понимай как хочешь этот своеобразный намек!
Да, карлы были хорошим и дорогим товаром. Их привозил из Египта, где ими торговали, как зерном. Посылали за ними в монаршьи дворы во все стороны света: в Индию, в Россию, потом их собирали в Каире, где подготавливали для продажи: учили придворным манерам и другим искусствам.
Но мало кто знает, что самая главная служба карлов — это удовлетворять сексуальные развращенные вкусы своих господ. Одна дама покупала карлов, потому что любила им давать пососать свою грудь, и такой страстью отличалась одна из придворных дам Екатерины Медичи. Она даже на балу, отойдя в сторону, брала своего карла и прикладывала как младенца к своей груди. Другие карлы залезали дамам под юбки и щекотали их там. Но бывали и такие феномены — карлы, которые, несмотря на свой маленький рост, обладали весьма непомерным фаллосом. Они служили элементарными любовниками. У Карла V, французского короля, было всего три карла, но один исключительный: „маленький, да удаленький“, — можно было бы про него сказать. Все дамы мечтали хотя одну ночь провести с Сен-Лежье, так звали карла. Слухи о ночах, проведенных с ним дамами, передавались друг дружке на ушко, и они хором утверждали, что нечто бесподобное, „еще никогда такого не испытывали“. Но на этом поприще — сексуального удовлетворения дам — не справился малый карлик Екатерины Медичи.
Писатель Робин так об этом описывает: „И дамы в течение всей ночи соревновались друг с другом, чтобы меня в любовный экстаз ввести, но это не удалось ни одной. Я не мог их удовлетворить, хотя, бог мне свидетель, старался как мог. Дамы начали меня осыпать всевозможными ласками, но я, идя на них охотно, срамотное потерпел поражение“[38].
И вот такую могущественную институцию Анна Болейн разрушила. В ее дворце ни карлам, ни шутам места нет! Собственно — она деструктивная сила! Ну что она ввела на английский двор? Ничего, ровным счетом. Черные платья, которые она носила и которые были ей к лицу, не принялись. Многие королевы вводили различную моду иногда случайно, иногда сознательно, но она на целые столетия прививалась при дворах и даже „путешествовала“ за границу. От Анны Болейн не перенялось ничего. Правда, она царствовала недолго: всего три с лишним года. И все эти годы она, бедняжка, с большим или меньшим успехом старалась быть хорошей женой и даже беременела часто, но сына, так необходимого королю, так и не смогла ему родить. А он был абсолютно уверен в этой своей возможности: ведь у него от фрейлины своей первой жены Катерины Арагонской растет сын. И совсем обезумев от восторга, король не только дает малютке звание герцога Ричмонда, но делает первым пэром Англии и даже награждает… чем бы вы думали? Ни больше ни меньше, только высочайшим английским орденом Подвязки. И это был единственный в мире малютка-орденоносец, который, еще сосав соску и мочившийся в пеленки, носил орден.
То-то с огромной радостью и нетерпением король ожидает рождения Анной наследника. В 1533 году — разочарование полное. Анна рожает девочку Елизавету. А это значит, что на английском дворе растут у Генриха VIII две дочери: Мария от Катерины Арагонской и Елизавета от Анны, и ни одного наследника. Король был так разочарован, что, не стесняясь ни придворных, ни не оправившейся еще после тяжелых родов Анны, кричал: „Боже мой, как ты могла мне, мне родить не сына! Лучше бы сына, слепого, глухонемого, калеку, но сына! Идиота, но сына!“[39]
В самом деле, слепой или идиот сын королевством вполне мог править, чего история давно стала доводом, но вот женщины тогда еще редко правили, и нужны были специальные обстоятельства, чтобы им было разрешено на королевский трон сесть. Эту препону разрушит сам же Генрих VIII, разрешивший вступать на английский трон дочерям королей, если наследников мужского пола нет, и Мария, дочь от Катерины Арагонской, и Елизавета, дочь от Анны Болейн, с рождением которой он сейчас не может примириться, со временем станут английскими королевами. Но много с тех пор времени утечет, когда появится закон, дающий права на королевский трон женщинам. Вообще-то рождение дочерей королями почиталось как величайшее зло, и они даже соболезнования письменные друг другу по этому поводу выражали. Можно только пожалеть этих бедных королевен, остающихся старыми девами, уходящими в монастыри или, на худой конец, становящихся политическим товаром, когда шестилетних девочек обручали с пятидесятилетними заморскими принцами или королями. А и такое в истории мира встречалось!
Но, как умный человек, Генрих VIII решил, что нечего „ломать копья“ из-за рождения Анной дочери: жена молодая, еще появится наследник. Не появился. Через год у Анны произошел выкидыш, еще через год второй, потом вообще случилось то, что возмутило Генриха VIII до глубины души и положило начало их концу: у Анны трехмесячный выкидыш и, представьте себе, мужского пола! О, этого король уже стерпеть не мог! С этого момента его любовь к Анне, несколько уже надтреснутая ее скандалами, истерикой и чрезвычайной надменностью, испарилась, как камфара. Он уже не только не любит Анну, но он ее ненавидит. И пусть была бы она невинна, как ангел, ее участь уже предрешена. Ей отрубят голову не за какие-то там правдивые или мнимые вины, но именно за то, что она не родила королю сына. И кроме того, так надсмеяться над королем, охваченным прямо какой-то навязчивой идеей фикс с рождением наследника, что умудрится потерять трехмесячный плод мужского пола. Анна в слезы и оправдывается тем, что новое увлечение короля Джейн Сеймур, которая была фрейлиной у Катерины Арагонской (вот где место — расположилась фабрика фавориток, что ни фрейлина Арагонской, то любовница короля!), особенно когда король держал ее на коленях, довело Анну до отчаяния и способствовало выкидышу.
