Реза Амир-Хани - Её Я
– Нам нравится, когда ребята квартала друг за дружку стоят. Не в том дело, что папа твой – Фаттах, который уважением пользуется… Не в этом дело… Тебя мы самого уважаем, что ты за друга вступился, так что мы на сегодня притворимся глухими. Вы, ребята, слышали, чтобы у нас кто-то шумел?
Все в один голос ответили:
– В нашем квартале?! Нет! Мы ничего не слышали. Может, в каком-то другом, соседнем…
– Тогда давайте замнем это дело…
Они даже помогли слегка привести Мусу в порядок. Потом сын Фаттаха и кучер погрузили его в коляску и отвезли восвояси. Муса в коляске и пришел в себя, когда сын Фаттаха говорил ему:
– Муса-мясник, сын Яхйи-мясника, ты сам сегодня чуть не попал в лапы мясников. Завтра бы это событие смаковали вовсю…
* * *Дед сидел в машине молча. Хоть он и смотрел вперед, но словно ничего не видел, мыслями был погружен в себя. Водитель на небольшой скорости приближался к фабричному району. Он старательно огибал большие выбоины, относясь к «Доджу» как к хрупкой посуде, которой не хочется рисковать или, уронив, разбить. Обтрепанные мальчишки, дети окраин, идущие на работу, указывали друг другу на черную машину: для них это был своего рода ежеутренний ритуал – замечать, как едет на фабрику Фаттах, и показывать его друг другу. По дороге то и дело встречались грузовики и повозки с кирпичом, направляющиеся в город. Этот транспорт грузился самым ранним утром, еще до восхода солнца. С вечера возле обжиговых печей кирпичных фабрик готовили к отправке продукцию – кирпичи штабелями, и часть рабочих была занята утром на погрузке. Грунтовая дорога, разбитая тяжелыми машинами, в конце улицы Хани-абад поворачивала влево и шла через районы Мохаммад-абад, Хусейн-абад, а там, не доходя до района Дервазе-гар, небо начинали закрывать высокие трубы кирпичных фабрик. Издали они напоминали кальянные трубки, и лишь вблизи ты понимал их истинные размеры. Такую трубу в ее основании даже десять здоровенных мужиков, взявшись за руки, не смогут, наверное, охватить кольцом. В небо настолько высоко уходили трубы, что шапка слетала с головы, если ты пытался рассмотреть их верхушки. Как ни задирай голову, все равно не увидишь: шестьдесят-семьдесят метров высоты!
Али, желая разглядеть верхушку трубы, ложился, бывало, на спину и лежа смотрел вверх, и солнце слепило глаза… На фабрике Фаттаха было три трубы, причем две из них, одинаковой высоты, заметно возвышались над трубами других фабрик. Али знал, что чем выше труба, тем эффективнее работает кирпичный горн, в котором обжигают продукцию. И вдруг «Додж» сильно ударило о дно выбоины. Здесь часто проходили тяжелые машины, из-за чего, особенно после дождей, на дороге появлялись глубокие выбоины. В одну из них и угодил «Додж», да так, что рессоры треснули. Хадж-Фаттах встряхнулся:
– По рессоре отходную читай!
– Извините, никак не объехать было, – виновато откликнулся шофер, а дед так, словно Али вообще не было в машине, не обращая на него никакого внимания, сказал водителю:
– Запомни это место: не доезжая до первой трубы Ибрагима-кирпичника… Мирзе скажи на фабрике послать телегу с кирпичной крошкой сюда – чтобы засыпали. Это ведь самый настоящий окоп, не помню, чтобы прежде были такие.
– Да, ваша милость, не было таких. Это грузовики большие – их работа…
Али, чтобы напомнить о себе и разбить какое-то мертвящее молчание, окружавшее его, воскликнул:
– Дед! Я тоже хочу поехать с повозкой, когда будут яму засыпать…
– Нет, не нужно тебе. Это ведь не театр и не траурная церемония, перемажешься с ног до головы.
– Да я имею в виду, на муле прокатиться. Когда засыплют яму, на обратном пути телега будет легкая, одного из двух мулов можно выпрячь, я и доеду на нем до фабрики.
Дед немного подумал:
– Какой смысл на муле ехать? Это не для тебя. Я скажу, тебе оседлают Белого, скакуна…
– Папиного скакуна?
– Да, отца твоего конь…
Дед замолчал. Он несколько раз повторил в уме фразу «отца твоего», и рыдания опять подступили. «Порадую сироту – так получается? О, Аллах! Ведь теперь Али – сирота… Я, старик, живой, а сын мой, который только в самую силу вошел, цветущего возраста достиг, – он мертвый! О, жестокий мир…»
Али же мысленно радовался тому, что дедушка не очень озабочен его вчерашними проделками.
Водитель сбавил скорость и свернул к большим воротам, на которые Али смотрел теперь во все глаза. Давным-давно мастер-строитель, привезенный дедом из Исфагана, выстроил эти ворота фабрики, отделав их пестрым кирпичом их собственного производства. Хорошо поработал мастер. В самом верху ворота украшали большие бирюзовые изразцы, на которых были старательно выложены слова: «Во имя Аллаха. Кирпичный завод Фаттаха». Ниже с намеком на «адский пламень» красовалось название «Райский пламень. Год постройки – 1896». И еще ниже с тонким намеком, который, возможно, понимал один только дед, стояла другая дата: «Год основания профсоюза кирпичников – 1911».
Сам Фаттах и был председателем местного профсоюза, или цеха кирпичников, хотя фабрику он ввел в строй за пятнадцать лет до основания этого профсоюза, в те годы, когда только-только начал возить сахар из России. В этом цехе главное, чем занимались члены его правления, было распределение карьеров для добычи глины. Например, Аге-мирзе Ибрагиму-кирпичнику был отведен район Бакир-абад – Верамин, Хадж-Бакиру – задняя часть горы Кяхризак, Хадж-Фаттаху – карьер рядом с самой его фабрикой, еще кому-то – Шахрийяр… Правление доводило до сведения прочих членов цеха государственные указы и распоряжения, например, запрет на выемку глины из нынешнего Задорожного района. Это было дело давнее, впрочем, разногласия по поводу «Задорожного карьера» и были одной из причин образования их профсоюза. Кроме того, цех выполнял и другие распорядительные функции например, собирал взносы на ремонт дорог, чтобы клиенты шею себе не сломали, – из расчета за каждый обжиговый горн или за каждую трубу. Ну и разные побочные споры велись, вроде того, что некоторые протестовали, почему, мол, у Фаттаха трубы выше других или почему у Ибрагима три обжиговых горна выведены в одну трубу. Чтобы люди не возмущались, Фаттах порой и сам без сбора денег, ремонтировал дорогу, позже другие члены цеха даже извинялись перед ним за это и возмещали расходы.
Машина въехала через ворота на фабрику. Мирза-конторщик и рабочие в ожидании Фаттаха собрались возле конторы. Мирза приезжал из города, но очень ранним утром, потому новостей еще не знал. То же самое рабочие – они здоровались теперь с хозяином, каждый со своими особыми словечками и интонациями: были здесь и исфаганцы, и азербайджанцы, и бушерцы, и ахвазцы, и йездцы… Фаттах ответил на приветствие Мирзы и распорядился:
– Посылай повозку с кирпичной крошкой засыпать яму на дороге, шофер объяснит где… Сегодня надо отправить одного строителя с подсобником в город, там сложный вопрос… Вообще сегодня приготовься: работы много будет.
Мирза кивнул и трусцой побежал к саманному общежитию для рабочих, находившемуся рядом с конюшней. Тут было нечто вроде небольшого караван-сарая, впрочем, с просторным двором-загоном. Стойла для трех-четырех коней, мулов и ослов. Еще загон, в основном для овец; он сейчас пустовал, только одна корова время от времени мычала в нем: она поставляла молоко в семейство Фаттахов. Тут же рабочие построили клетушки для кур, которых они держали для себя. Рабочие жили в комнатках саманного общежития. Мешхеди Рахман и еще пара человек с семьями и с детьми занимали помещения побольше, остальные были сезонники и размещались в общих комнатах. Особняком стояло здание белизны куриного пера, построенное тоже из их кирпича, – контора фабрики «Райская». Мирза, Хадж-Фаттах вели там дела и с покупателями. Был еще буфетчик при конторе, он же смотритель общежития – тот самый Мешхеди Рахман.
…Али нервничал. В конюшню, в стойла идти не хотелось – слушать мычание коровы, ржание жеребца, рев ослов и кудахтанье кур. И он вышел из караван-сарая. В это же самое время и Мешхеди Рахман, не выдержав тяжелого настроения Хадж-Фаттаха, вышел из конторы.
– Ага, юный хозяин… Ты куда идешь?
Поздоровавшись, Али ответил:
– Хочу посмотреть, чем мне можно заняться на дедовой фабрике …
– Тебе?! Тебе всем чем угодно можно заняться. Все тут – все двести работников – на тебя работают. Так, как если бы ты сам работу двухсот выполнял. Понимаешь?
– Нет, не понимаю!
– Значит, и у тебя сегодня, как и у деда, плохое настроение. Он какой-то как накрученный, непонятно почему. А у тебя сегодня что, в школе уроков нет?
– Есть уроки! Но дед не пустил в школу.
Мешхеди Рахман покачал головой. Посмотрел в небо и, не опуская глаз, словно с кем-то в небе разговаривал, ответил так:
– Объяснений не дал. Почему? Оба напряженные какие-то, на взводе, аж голова кружится. Мальчика привез – зачем, спрашивается?
Потом он опустил голову и взял Али за руку. Мозолистая ладонь старика словно шершавой пемзой царапнула нежную руку Али.
