Сергей Мосияш - Александр Невский
Очнулся он от дум, когда конь, не чуя повода, сам свернул к реке, вошел в нее и стал пить.
Ратмир осмотрелся. Вечерело. Был он уже далеко за городом. Напоив коня, Ратмир решительно натянул поводья и поехал в город. Приехав ко дворцу великого князя, он назвался страже течцом из Переяславля и спросил о Сбыславе.
— Эвон в той клети твой товарищ, — указали ему в угол двора.
Сбыслав спал, но по приходе Ратмира проснулся.
— Малость соснул, — оправдывался он. — Хорошо, что ты заехал, кабы сегодня не пришлось назад в Переяславль бежать. Князь молвил, днесь ответ напишет. Вот жду.
— А, все едино, — махнул рукой Ратмир, устало опускаясь на лавку.
— Ну как отец? — поинтересовался Сбыслав.
— После, после, — отвечал Ратмир, опять ощутив горький ком в горле.
Увидев, что отрок расстроен, Сбыслав не стал приставать с расспросами, а предложил лечь на лавку и соснуть. Сам же ушел задать коням овса.
Вскоре Сбыслава вызвали к великому князю, и он воротился с грамотой в калите.
— Вот так-то. У течца нет пути конца. Скачем. По холодку оно и бежаться будет хорошо. Заночуем где-нито в дебре.
Выехали они из Владимира, когда солнце коснулось уже окоема. Кони шли резво. Летние сумерки были долгими, и до наступления темноты они пробежали немалый путь. Как только дорога плохо видна стала, Сбыслав свернул с нее и направил коня в кусты.
— Передохнем. А то попадем в болото — не вылезем.
Они выбрали неподалеку крохотную полянку, расседлали коней, привязали их под деревом и задали из торок овса. Себе для ложа нарубили веток, настелили, закрыли их подкладами, в голова положили седла. Легли рядом, так было теплее и хватило укрыться одного корзна Сбыслава. Ратмир свое забыл впопыхах.
— Ну как? — спросил Сбыслав, когда они умостились.
— Хорошо, — ответил Ратмир. — Гнус ест только.
— Можно огонь вздуть, да провозимся с ним до зари. А к тому часу захолодает, гнус и пропадет.
Ратмир промолчал. Сбыслав хотел спросить его об отце, но потом раздумал, решив, что, наверное, родитель умер, раз отрок так скоро явился и был расстроен. Чтобы хоть как-то утешить и поддержать мальчика, он сказал, задумчиво глядя в небо:
— Да, бедный человек, который тут мается, обязательно в рай попадает…
Сбыслав поговорил немного, все хваля пресветлый рай, но, поняв, что Ратмир не склонен к разговору, умолк. А Ратмир действительно не хотел разговаривать, но и уснуть не мог. Он все думал и думал об отце, вспоминая жуткую встречу у собора и все более утверждаясь в мысли, что причиной помешательства его была их разлука. Даже запретив сыну бежать от князя, отец думал в первый черед о нем, о Ратмире. Теперь-то Ратмир хорошо знал, что полагалось за побег: полное рабство — обель.
Давно уж утихли комары, сладко посапывал за спиной Сбыслав, а Ратмир никак не мог уснуть. Лишь когда совсем почти рассвело, он забылся зыбким тревожным сном.
Проснулись они оба сразу, почувствовав, как рванули с них корзно.
Ратмир увидел стоящих над ними вооруженных людей и сразу догадался: збродни! А Сбыслав в этот миг, резко распрямив ноги, ударил одного из стоявших в живот и тут же вскочил. Збродень со стоном покатился в траву. Других это не испугало, но удивило настолько, что на какое-то мгновение они замерли. И именно в это мгновение Сбыслав, как кошка, в несколько прыжков достиг стоявшего неподалеку коня, прыгнул в седло и, гикнув, исчез за кустами.
Ратмиру вскочить не дали, навалились двое, тут же скрутили ему за спину руки и связали. Несколько человек кинулось за Сбыславом, вопя во всю мочь: «Держи-и-и!»
Далеко ускакать ему не удалось. Пущенная меткой рукой стрела вонзилась в шею Сбыславу, и он свалился с седла, теряя сознание. Его приволокли окровавленного и бросили на траву.
Ратмир в ужасе смотрел на товарища, считая его уже мертвым, и никак не мог уловить, о чем спрашивает один из збродней.
— Да дай ты ему плетью, — посоветовал кто-то.
Свистнула плеть. Словно ожогом ожгло Ратмиру лицо.
— Тебя, пес, спрашивают, откуда вы? Чьи?
— Из Переяславля, князя Ярослава Всеволодича люди, — отвечал Ратмир, прикрывая ладонью лицо.
— Ага-а, — торжествующе завопил длиннобородый збродень, — псы княжьи! Добрый ныне улов, добрый!
— Чего доброго, — отозвался другой, совсем молоденький. — Два коня, два седла, мечи да луки — вся и добыча.
— А в калите пошарь-ка у энтого.
— Ничего тут нет, окромя грамоты какой-то.
— Грамота? — заинтересовался длиннобородый. — А ну-ка дай.
Он покрутил свиток, понюхал даже, спросил Ратмира:
— Чья грамота, ведаешь?
— Наверно, великого князя.
— Слышь, — позвал молоденький, — давай кончать их, что ли.
— Ты чего, — нахмурился длиннобородый. — Не слыхал: из Переслава они, да еще и Ярославовы. А батька Ермила наш забыл чей?
— А и верно, может, еще и родня его.
Збродней оказалось шестеро. Они заседлали коней Сбыслава и Ратмира. Ратмира посадили в седло, не развязав рук, а Сбыслава, так и не пришедшего в сознание, кинули кулем через седло и привязали лыком. И поехали.
Ратмир видел впереди безжизненно болтающуюся у самого стремени голову Сбыслава, кровь, капавшую с нее на траву, и сердце его переполнялось жалостью и состраданием к товарищу.
— Он же кончится так, — наконец крикнул Ратмир. — Вы что, не христиане?!
Длиннобородый обернулся, крикнул ехавшим сзади:
— Заткните щенку глотку! Да и чего зрит он? Ну!
Ратмир услышал, как нагнал его кто-то сзади, и подумал, что сейчас тот ударит. Но тот ловко набросил на голову Ратмиру темный мешок, деловито завязал его и молвил добродушно:
— Так-то лучше будет, отрок. А то ведь, если путь проведаешь — смерть.
Они ехали не так долго. Оказалось, что Ратмир со Сбыславом ночевали недалеко от лагеря збродней. И, как понял Ратмир из разговоров, обнаружили их збродни, заслыша призывное конское ржание. Кони выдали своих хозяев, почуяв пасущихся недалеко сородичей.
Приближение лагеря збродней Ратмир определил по запаху дыма, людскому говору, фырканью коней, стуку топора.
Коня остановили где-то под деревом: Ратмир ощутил плечом ветку. Стащили его с коня и посадили тут же на землю, не снимая с головы мешка и не развязывая рук. Рядом бросили Сбыслава. Его тяжелое хриплое дыхание давало надежду Ратмиру: живой.
Вскоре послышался многоголосый шум приближающихся людей.
— Вот, Ермила, зри, может, знакомые.
— Мешок сыми с отрока, дурило, — сердито повелел бас, показавшийся Ратмиру знакомым.
Когда мешок сдернули, пленник невольно зажмурился от яркого дневного света.
— Ратмирка, — молвил бас спокойно, почти без удивления и без особой радости.
Ратмир узнал княжеского кузнеца — Ермилу.
— Кто это с тобой? — кивнул Ермила на раненого.
— Сбыслав.
— Это который у княжичей обретался?
— Тот самый.
Ермила обернулся и велел молодому парню, стоявшему за спиной:
— Принеси воды холодной, полей на него. Кабы не помер. — И кивнул другому: — Развяжи отроку руки.
Когда Ратмиру наконец освободили затекшие руки, Ермила протянул ему развернутую грамоту.
— Читай. Ты грамоту ведаешь, я знаю.
— Но это ж от великого князя к Ярославу, — отвечал Ратмир.
— Плевал я на твоего Ярослава, — нахмурился Ермила и приказал: — Чти, раз велено!
— Чти, княжий выкормыш! — крикнул длиннобородый.
Ратмир поднялся на ноги, он не мог позволить себе читать грамоту великого князя сидя. Не мог читать и обычным будничным голосом. Он вспомнил, как читали такие грамоты в Новгороде со степени. И, так же отставив правую ногу и гордо выпятив подбородок, он развернул высокую грамоту.
— «Дорогой мой брат Ярослав!» — начал он громко и почти торжественно.
— Волк те брат! — крикнул зло кто-то.
Ратмир почувствовал, как налились кровью и порозовели у него уши от такого неуважения к слову княжескому. Это сбило его, он потерял даже место, где читал.
— Читай же, — напомнил Ермила.
— Меня сбивают, — поднял глаза от грамоты Ратмир.
— Нас давно сбили с пути, — повысил голос кузнец. — Они сбили, твои князья. Слышь, изверги эти. Читай, велю!
— «… Спаси бог тебя, князь, — продолжал читать Ратмир, но уже голосом обычным, — за твои о нас заботы. А знамения те, о коих ты пытаешь в грамоте, и у нас приключились. И я тут сбирал мужей великомудрых, и все они думали и решили, что сие не к добру приключилось. Оно, брате, и без знамения зрится — быть напастям».
— Ишь ты, — хохотнул длиннобородый, — и князья, как зайцы, трясутся.
На этот раз Ратмир и головы не поднял, продолжал читать:
— «… Жито опять не родится. А в новгородских землях морозы все побили, и, видит бог, бысть там опять гладу великому. Оттуда ко мне течцы тайные прибегали и сказывали: новгородцы Михаила на тебя толкают, велят Волок Ламский воевать. Михаил же на тебя идти охоты не имеет, боится. И вот днями стало ведомо мне: ушел Михаил опять в Чернигов, оставив за себя в Новгороде сына малолетнего Ростислава. Мнится мне, то долго быть не может. Выгонят новгородцы отрока сего. И уж потом, окромя тебя, не к кому им идти. Не мне тебя наставлять, аки принять их должно, но одно учти — стол Новгородский ныне вельми тяжек. Купцы булгарские, кои нам жито везут, вряд ли смогут и Новгороду пособлять в полную силу: путь далек и недешев. Потому, коли, даст бог, вокняжишься в Новгороде, поищи пути к немецким купцам. Не то вымрет сей град, и грех на нашем гнезде будет».
